Яков повторил, что он заслужил наказание за невыполнение приказа редактора, и почему-то (он и сам не знал зачем) сказал о том, что десять лет работает в газете и за это время не имел ни одного взыскания, что разлад в семье произошел не по его вине.
- Я еще раз повторяю: не я затеваю ссоры, которые привели вот к этому, - указал он на Нинино заявление. - Между мной и женой уже нет ничего общего… Она не хочет понимать меня…
- А вы ее?
Это опять Сологуб. "До чего же въедливая женщина!"
- Я сделал все, что мог. Себя не переделаешь.
- А надо бы…
Горбатюк сел, недовольный своим выступлением, тем, что говорил мало, неубедительно и, пожалуй, совсем не то, что нужно было сказать. И особенно невыносимой показалась тишина, воцарившаяся после его выступления, - тяжелая, гнетущая тишина, от которой как будто даже потемнело все вокруг.
- Кто просит слова, товарищи? - спросил Головенко.
Коммунисты молчали. Холодов, наклонившись к соседу, что-то тихо говорил ему, и тот покачивал головой. "Обо мне", - подумал Яков. Петр Васильевич все поглаживал свой подбородок, словно пробуя, хорошо ли он выбрит, и Горбатюк знал, что он тоже думал о нем.
Выступили почти все коммунисты. Говорили много, горячо, и почти все не укладывались в десятиминутный регламент.
Но больше всего поразило Якова выступление Сологуб. Она все время просила слова, но Головенко каждый раз называл другую фамилию, и Степанида Никитична сердито посматривала на него, а лицо ее все больше краснело.
- Я не согласна с теми товарищами, которые всю вину на Нину сваливают! - начала она свое выступление, стуча крепким кулачком по столу, как бы стремясь вбить в него каждое свое слово. - Поставить бы каждого из вас к плите да к детям, посмотрела б я, что бы вы запели!..
Она глубоко вздохнула, словно ей не хватало дыхания.
- Да, - продолжала Сологуб, переводя сердитые глаза на Якова. - Мало любить детей. Любить - и курица может. Воспитывать их нужно! Воспитывать, товарищ Горбатюк! - с яростью крикнула она, будто Яков возражал ей. - А может ли это сделать Нина, у которой умственный горизонт дальше кухни не простирается? Которая, кроме базара, ничего и не знает?
Стучала по столу кулачком, и ее острые, как гвозди, слова все больнее ранили душу Якова.
- Наши дети - будущие строители коммунизма. Вся их дальнейшая жизнь будет связана с общественными интересами. Эти интересы и будут в первую очередь занимать и волновать их. И мать, находящаяся вне общественной жизни, в наше время не может справиться с трудной задачей воспитания детей. Не может! Вот что, товарищ Горбатюк!.. А кто виноват, что Нина стала такой? Вы, товарищ Горбатюк! Только вы!
- Так уж и я! - не выдержал Яков.
- Да, вы! И вам не отвертеться от этого, что бы вы здесь ни говорили, каким бы несчастненьким не прикидывались. Думаете, я забыла вашу семейную философию? Забыла, как вы говорили, что работающая женщина - не женщина, а синий чулок, что призвание каждой из нас - сидеть дома, создавать мужу семейный уют? Вы и на Нину свою смотрели, как на своеобразную кастрюлю, в которой должен вариться этот ваш уют… Вот и воспитали женушку себе в утешение. И теперь сама жизнь мстит вам. Ибо нельзя в наше время так семью строить. Вот что!.. А теперь вы прикидываетесь невинным ягненком, на жалость нашу надеетесь? Не надейтесь!..
- Я не прошу этого…
- Нет, просите! - возразила Сологуб. - Просите, товарищ Горбатюк! На это и было рассчитано ваше выступление… Бить вас нужно, а не жалеть!..
- Товарищ Сологуб, ваш регламент исчерпан, - предупредил Головенко Степаниду Никитичну.
- Мне еще две минуты.
- Как, товарищи, дадим Сологуб закончить?
- Дать! Дать!
- Я вот что скажу в заключение: Горбатюк морально испортил свою жену, пускай теперь и перевоспитывает ее. Товарищ Руденко говорил здесь о разводе. Очень уж вы умный, товарищ Руденко, - детей делать сиротами! Запретить ему разводиться!.. Я считаю, товарищи, что Горбатюк не достоин высокого звания члена нашей Коммунистической партии. Горбатюк пьянствует. Он не выполнил ответственного задания редактора и тем самым сыграл на руку нашим классовым врагам - кулакам, которые развалили колхоз… Я предлагаю исключить Горбатюка из партии!..
После выступления Сологуб Головенко снова объявил перерыв, но Яков уже не вышел в коридор.
Ход собрания просто ошеломил его.
Идя сюда, он думал, что все дело ограничится обсуждением, что его будут критиковать и придется признать неправильность своего поведения.
Горбатюк был уверен, что в крайнем случае ему вынесут выговор, и, боясь этого "крайнего случая", решил не раздражать товарищей.
Теперь же он убедился, что дело намного серьезнее, чем он думал до сих пор. Выступления показали, что коммунисты возмущены не только фактом нарушения им служебной дисциплины, а и его пьянством, поведением в семье.
"Неужели правда на их стороне? - спрашивал себя Яков. - Неужели во всем виновен я?" Но все его существо восставало против такого вывода. И чем больше критиковали его товарищи, тем больше он убеждал себя в том, что они просто не поняли его, так как он не сумел правильно и ясно выразить свои мысли.
И когда Головенко предоставил ему слово, Горбатюк повторил то же, что говорил раньше. Сказал, что считает себя виновным в том, что нарушил трудовую дисциплину, в том, что пил. И еще сказал, что не может понять, почему коммунисты обвиняют его в семейном разладе. Нет его вины в этом!..
- Пить будете? - спросил редактор.
- Петр Васильевич, - горячо ответил ему Горбатюк, - даю вам слово коммуниста, что больше это не повторится! Я уже после того случая дал себе слово и сдержал его. У меня хватит силы воли…
- С семьей что думаете делать? - перебила Сологуб.
Яков повернулся к ней.
- А с вами, товарищ Сологуб, я не могу согласиться! Не могу! - повторил он, глотая горячий клубок, который подкатывался к горлу. - Я как можно скорее выясню свои отношения с женой. Я не могу помириться с ней. Мы стали чужими друг другу… Я разведусь с Ниной…
Яков постоял, припоминая, чего еще не сказал. Потом махнул рукой и пошел на свое место.
- Товарищи, переходим к предложениям, - снова поднялся Головенко. - Есть два предложения: первое - исключить Горбатюка из партии, второе - объявить ему строгий выговор с занесением в личное дело. Степанида Никитична, вы не снимаете своего предложения?
- Нет! - резко ответила Сологуб. - Горбатюк - мещанин. Ему не место в партии!..
Она крепко сжала тонкие губы, застыла в своей решимости.
- Других предложений нет?.. Тогда перехожу к голосованию.
- Обожди, Виктор, - вмешался Руденко, и Яков с надеждой посмотрел на него. - Нужно сформулировать, за что мы выносим партийное взыскание.
Горбатюк вздохнул и низко опустил голову.
- За нарушение служебной дисциплины, за систематическое пьянство…
- За аморальное поведение в семье, мещанские взгляды на семью…
Яков молчал. Теперь, когда он убедился, что никто не внесет предложения о более мягком наказании, он чувствовал себя в положении человека, которого очень больно, а главное - незаслуженно обидели. Как ребенок, считая, что его понапрасну побили, хочет быть еще сильнее побитым, чтобы чувствовать себя совсем несчастным и иметь право осуждать жестокость и несправедливость родителей, так и Горбатюк сейчас хотел, чтобы прошло предложение Сологуб, а потом все коммунисты почувствовали, как неправильно поступили они, так сурово наказав его. "Пусть бьют, пусть добивают, - мрачно думал он, - но потом пусть уж не подходят ко мне…"
Яков достал папиросу, но курить не мог и вспомнил, что так же не мог курить три года тому назад, когда был тяжело болен.
XV
Как только собрание закончилось, Горбатюк ушел в свой кабинет. Он никого не хотел видеть, ни с кем не хотел разговаривать.
Ему было очень тяжело. Несмотря на то, что почти все коммунисты проголосовали против предложения Сологуб, его все же не оставляла мысль о том, что вынесенное ему взыскание незаслуженно.
""Аморальное поведение"… "Мещанские взгляды"… - вспоминал Яков. - Неужели они действительно считают, что это так? Почему я мещанин? Потому что все отдавал семье, детям?"
Он представил себе дочек, и ему стало очень жаль их.
"Поймут ли они меня когда-нибудь?" - спрашивал себя Яков, думая о том, что все равно разведется с Ниной и будет жить отдельно. Нина, конечно, не отдаст ему Галочку, хотя бы потому, что он так любит младшую дочку. А как суд? Может ли суд отдать ему Галочку?
""Мещанин!" - снова вспоминает он слова Сологуб. - И за что она так ненавидит меня? Что я ей сделал?"
Горбатюк старался припомнить, что плохого он сделал Сологуб. Кажется, ничего. Еще недавно, когда Степанида Никитична принесла не совсем удачно написанную заметку, он вызвал ее к себе и долго сидел вместе с ней, правя написанное. Разве она не благодарила его тогда? А сегодня: "Мещанин!", "Исключить из партии!"
В коридоре ходили, разговаривали, смеялись его товарищи. Он слышал басок Холодова, веселый голос Степаниды Никитичны и чувствовал себя очень одиноким.
Зайдя в кабинет, Яков не зажег света, который сейчас только раздражал бы его. Однако и царившая здесь полутьма не приносила успокоения. Время от времени по улице проезжали машины, отбрасывая на противоположную стену мертвый, неприятный свет, и Горбатюк закрывал глаза, чтобы не видеть его.
- Яков Петрович, можно?
Это Головенко. Он остановился на пороге, и фигура его четко вырисовалась в светлом прямоугольнике двери.
- Что тебе?
- Ты почему в темноте сидишь? - словно не слыша его вопроса, спросил Головенко.
- Так…
- Ты домой не идешь, Яков Петрович?
- Нет.
- А может быть, пойдешь ко мне?
- Нет. Оставь меня…
Головенко немного постоял, видимо не зная, что ему дальше делать. Потом медленно пошел к двери, еще надеясь, что Горбатюк передумает и позовет его. Он так осторожно прикрыл за собой дверь, точно Яков был тяжело болен.
"Начинается! - с насмешкой подумал Горбатюк. - Но от этого мне нисколько не легче".
Дверь снова отворилась, и в кабинет вошел Руденко.
- Ты почему без света? - повторил он вопрос Головенко.
- Вы и так мне насветили! - буркнул в ответ Горбатюк.
- Хо-хо-хо! - добродушно засмеялся Николай Степанович. - Так, говоришь, - насветили? Хо-хо-хо!
Он повернул выключатель и сел в кресло. Умащивался с таким видом, будто собирался век просидеть в нем.
- Вы что, сговорились? - спросил Горбатюк, со злостью глядя на Руденко.
- Кто?
- Вы! Головенко, ты, другие… Что вам еще нужно от меня? Оставите вы меня сегодня в покое?
- Не оставим, - ответил Руденко, спокойно глядя на Горбатюка своими небольшими глазами.
- Что я, ребенок вам?
- Хуже. Ребенок водки не пьет…
Вся злость Якова разбивалась о несокрушимое спокойствие Руденко. Впрочем, он никогда не мог по-настоящему сердиться на этого человека, и нараставшее в нем в течение многих часов раздражение начинало угасать. К тому же он был слишком измучен для того, чтобы сердиться.
- Зачем я тебе? - уже более миролюбиво спросил он.
- Пойдем ко мне.
- Я здесь буду ночевать.
- Здесь нельзя.
- Ну… домой пойду.
- И домой нельзя.
- Почему?
- Потому что опять с Ниной поссоришься.
Руденко умолк, со спокойной уверенностью ожидая, пока Яков согласится пойти с ним. И Яков понял, что он будет сидеть здесь хоть до утра.
- Ну что ты за человек! - сказал он, доставая шляпу. - Ну зачем я тебе сейчас?
Сегодня ему, видно, не суждено было делать то, что хотелось! Собирался обоснованно выступить на собрании - не сумел. Хотел остаться один - не устоял…
"И чего я туда иду? - сердито спрашивал себя Яков, поглядывая на молча шагавшего рядом с ним Руденко. - На экскурсию к себе ведет, или как? В хороший колхоз из плохого?"
Вспомнил Веру Ивановну, жену Руденко. Она работала учительницей в школе, находившейся недалеко от его дома. Он часто встречался с ней, идя утром на работу. Всегда уравновешенная, спокойная, она чем-то напоминала своего мужа и в то же время была по-женски милее и сердечнее.
Но как ни нравилась Якову Вера Ивановна, он не хотел сейчас встречаться и с ней.
- Мы твоей жене спать не дадим, - как бы невзначай заметил он, но Руденко сразу же успокоил его:
- А мы ее и не будем будить. Мы тихонько…
XVI
- Вы не правы были! Не правы! Не я виноват в том, что произошло между мной и Ниной. И я не мог кривить душой - обещать то, чего не собираюсь делать…
Помешивая давно остывший чай, Руденко молчит.
Горбатюку уже кажется, что он соглашается с ним, и ему хочется окончательно убедить Руденко, что прав он, Яков - прежде всего для того, чтобы самому убедиться в своей правоте.
Он первый не выдержал и начал говорить о собрании, хоть Руденко и избегал разговора на эту тему. Как больной говорит лишь о своей болезни, в наивном эгоизме предполагая, что это должно интересовать других не меньше, чем его самого, так и Яков не мог молчать о том, что мучило его.
- Знаешь, давай-ка лучше спать, - сказал Николай Степанович, подымаясь и убирая со стола посуду.
- Ты не хочешь меня слушать? - обиделся Яков.
- Я вот что тебе скажу, Яша, - с необычной теплотой в голосе ответил Руденко. - Тебе сейчас очень тяжело. Но не настраивай себя против товарищей. Не нужно это. По себе знаю.
- По себе? - скептически усмехнулся Яков.
- Всякое, брат, бывало, - просто ответил Руденко. - Давай-ка лучше ложиться…
Они легли в отдельной комнате. Диван был мягкий, свежее белье приятно холодило тело. Яков лежал, вытянув руки вдоль одеяла, как в детстве, и чувствовал, что долго не сможет заснуть. Привык в трудных случаях жизни все обдумывать, анализировать. А сегодня разве мало оснований для подобных размышлений? Разве мало ему наговорили товарищи?
Николаю Степановичу тоже, видно, не спалось. Он все ворочался, и даже пружины стонали под ним.
- Сложная все-таки штука жизнь! - неожиданно сказал Горбатюк. - Вот и с женитьбой. Как в лотерее! Купил билет - и не знаешь: проиграешь или выиграешь…
- Вот видишь, как ты на все смотришь! - с упреком произнес Руденко. - Выиграл, проиграл… Не так нужно на жизнь смотреть.
- А как?
- Знаешь, в чем твоя основная ошибка?
- Уже наслушался сегодня! В том, что Нину к плите приковал, на работу не посылал…
- Вот и опять ты ничего не понимаешь! - услышав насмешливую нотку в голосе Якова, с досадой сказал Николай Степанович.
- Ну, а если я обеспечивал семью? - горячо заговорил Яков, высказывая сейчас все то, что не сумел сказать на собрании. - Если я приносил домой все деньги и хотел лишь одного: чтобы дома у меня всегда был вовремя приготовлен обед, чтобы дети мои были умыты и накормлены, чтобы в комнатах было чисто и уютно… Неужели я не заслужил этого, не имею на это права?
- Имеешь право. А жена?
- Что жена?
- А жена как? Должна только обслуживать тебя, только уют тебе создавать?
- Хотя бы и так! - уже сердясь, ответил Горбатюк.
- И что же вышло из этого?
- Так это ведь случай! Дикий, нелепый случай!..
- А мне кажется, что не случай, - задумчиво ответил Руденко. - Нельзя в наше время строить семью так, как ты строил… Разве только из-за денег должна работать жена? Она прежде всего не должна от жизни, от людей отрываться.
- Да ты ведь тоже свою жену дома оставить хотел, - не удержался, чтобы не уколоть товарища, Яков.
- Было такое, хотел, - подтвердил Николай Степанович. - Да, я говорил ей: "Трудно тебе, Веруся. Бросай работу, я один смогу семью обеспечить…" И знаешь, что она мне ответила? Она спросила меня: "А ты остался бы дома? Бросил бы работу?" - "Нет". - "Так почему же ты хочешь, чтобы я это сделала?" Такой же вопрос сейчас перед тобой поставить нужно. Смог бы ты остаться дома, поменяться с Ниной?
- Ты что, в юбку меня нарядить хочешь?
- А чем Нина хуже тебя? Почему ты лишил ее всего самого интересного, самого содержательного в жизни? Ведь подумать только: восемь лет здоровая, молодая женщина со средним образованием занималась только кухней, хотя имела все возможности учиться или работать. Восемь лет она вертелась в этом колесе, которое ты называешь семейным счастьем, и завертелась до того, что ей уже кажется: за этим колесом и жизни нет.
- А о детях ты забыл? Ведь детей же нужно воспитывать!
- Ну, о воспитании детей тебе сегодня Степанида Никитична правильно сказала… А разве ты не должен воспитывать своих детей? Почему ты все на жену перекладываешь? И, кроме того, для детей работающих родителей ясли, детские сады существуют…
- Знаю я эти сады! На одну воспитательницу детишек, как цыплят…
- Неправда, Яков! Ты не был там, не водил туда своих детей, ну и не болтай глупостей. Там наших детей воспитывают не хуже, чем дома. Там ребенка приучают к мысли, что он такой же, как и все, а не исключительное существо, которому только стоит сказать: "Дай!", как уже папа и мама с ног сбиваются, чтобы удовлетворить это "дай". Там он растет и воспитывается в коллективе, под постоянным разумным присмотром… Я б, например, если бы моя жена даже не работала, все равно отдал бы туда своих ребят… Так-то оно, Яков. Нельзя от жизни отставать. Даже в личном нельзя… Ну, скажи, чем твоя семья отличается от семьи дореволюционного мелкого чиновника? - неожиданно спросил Николай Степанович.
- Что ты говоришь!.. - хотел было возразить Горбатюк, но Руденко, не слушая его, продолжал:
- Чиновник этот работал, а жена у него не больше, чем прислугой, была. То же самое и у тебя. У чиновника жена целиком зависела от мужа. Так же и у тебя… Зачем же было равноправие женщин провозглашать?..
Яков не отвечал. Слова Руденко снова растравили его сердце.
- Вижу, рассердился ты на товарищей, - не унимался Николай Степанович. - Я, конечно, понимаю тебя: кому на твоем месте все это было бы приятно?.. А все-таки нужно думать не только о том, как говорили коммунисты, но и о том, что они тебе говорили… Ведь сказали-то они много полезного для тебя…
- Особенно Сологуб…
- Эх, Яков, как ты не понимаешь одного: да если б я был тебе врагом, поверь - не критиковал бы тебя, а ждал бы, пока ты сам в яму скатишься…
- Я все равно разведусь, - упрямо сказал Горбатюк, ибо ему казалось, что Руденко беседует с ним лишь для того, чтобы уговорить его помириться с Ниной. - Я не люблю ее!