- Нет! Нет! Какой еще знакомый?! Вы слышите? - Таня поворачивается к милиционеру. - Кто-то его увез!
В столовой на диване в беззвучной истерике бьется моя жена Нина. Санитар держит ее за плечи. Врач делает ей укол.
На веранде Степа сидит за столом, глядя в пространство. Макс рядом с ним, обнимает его за плечи.
- Почему там Таня кричит? - спрашивает Степа.
- Таня всегда кричит.
- Что-то еще случилось? - спрашивает Степа.
- Папа, может быть, тебе лучше прилечь? - спрашивает Макс.
- Нет. Я сейчас д-д-должен звонить министру культуры.
- Зачем?
- Я должен д-договориться о похоронах. Надо д-добиться разрешения на Новодевичье.
- Папа, подожди. Потом. Успокойся.
- Но это нельзя откладывать. Это не т-т-так просто. Принеси мне телефон.
- Папа, мы сами все сделаем, без тебя.
- Вы? Кто "вы"? Ты же иностранец. И эти, внуки, ничего не смогут сделать без меня. Новодевичье решается на самом в-в-верху. Когда твоя мама ум-мерла, я только через Кремль добился, чтоб ее разрешили похоронить на Новодевичьем рядом с ее отцом, Полонским. А ведь Дашенька была лауреатом Ленинской премии. Леша тоже лауреат, но не Ленинской. Его хоронить б-б-будет еще сложнее.
- Папа, папа, - уговаривает Степу Макс, - расслабься. Мы все сделаем.
- С г-гробом тоже надо что-то решать, - говорит Степа. - Лешу нельзя класть в открытый гроб. Ведь он сгорел.
У него начинает непроизвольно дергаться щека.
- Папа, папа, - гладит его руку Макс.
- Ты возвращаешься в Лондон когда? Завтра?
- Я не полечу.
- Но у тебя же сдача спектакля. Ты не имеешь права сорвать п-премьеру. Как у вас на Западе г-г-говорят: "Что бы ни случилось, а шоу должно продолжаться".
- Папа, я никуда не полечу.
- Тогда расскажи мне п-п-про свой спектакль.
- Я потом расскажу.
- Почему потом? Сейчас. Я хочу понять. Почему опять "Вурдалаки"? Когда ты ставил "Вурдалаков" в восьмидесятом году, это я понимаю - это ты по молодости лет сражался с б-б-большевиками. Я уж думал, не диссидент ли ты, как этот Любимов с его Таганкой, не приведи Господь. А сейчас с какой стати "Вурдалаки"?
- Папа, уймись.
- Я говорю - большевиков давно нет, - не унимается Степа. - С кем ты сейчас сражаешься?
- Папа, мы сейчас будем говорить об искусстве?
- П-почему нет? Мы в этом д-доме всегда говорили об искусстве. А в самые тяжелые времена мы особенно много г-го-говорили об искусстве. Как сейчас помню. Тридцать седьмой год. Ночь. Дашенька тобой беременна, вот-вот родит, а вокруг всех сажают, и этой ночью могут за нами прийти. А мы тут сидим и спорим о "Бубновом валете". Я, как всегда, честно говорю, что абстракционизм - это болезнь или жульничество. А Даша с Полонским вдвоем на меня орут. И спорим, и спорим. И ты знаешь, это были самые счастливые м-м-м-минуты моей жизни...
Начинает неудержимо рыдать. Макс прижимает его рыжую голову к своей груди, гладит по спине. Смотрит через окно в сад- Уже начинает темнеть. Во дворе толпа друзей и соседей по Шишкину Лесу.
- С кем там Котя говорит? - смотрит в окно Степа. - Что это за тип? Я его где-то видел. Кто это?
- Ты не мог его нигде видеть. Это следователь.
- Почему следователь? Лешу убили?
- Не думай сейчас об этом.
- Его убили из-за этих денег?
- Яне знаю.
- Значит, теперь не надо ничего продавать? Макс болезненно морщится.
Через окно видно, как в сад входит и присоединяется к молчаливой толпе знакомых наш сосед Павел Левко. Обнимает Котю.
Огонь на месте катастрофы уже потушен. Пожарные поливают из шлангов остатки искореженного металла. В облаках пара бродят какие-то люди с фонариками, подбирают и складывают что-то в пластмассовые мешки.
На опушке леса тоже собралась толпа зевак, и Таня кидается от одного к другому.
- Вы ребенка не видели? Мальчик, пять лет, в красной маечке!..
Петьку никто не видел, а на улице уже начинает темнеть. Быстро темнеет.
Во дворе у нас совсем темно. Толпа перед домом разошлась. Машин на улице тоже нет. Нина сидит одна на крыльце, курит, неподвижно глядя перед собой. Откуда-то доносятся звуки телевизора. Начинается передача "Спокойной ночи, малыши". Нина гасит сигарету и входит в дом.
Моя жена Нина - молчаливый, незаметный человек. Остальные Николкины - все яркие личности, но на ней, на Нине, держится все. Тихо и всегда вовремя она делает и говорит простые, мелкие, незаметные вещи, без которых все бы у нас совсем рассыпалось. Вот и сейчас - все в шоке, а Нина уже в кухне, надевает передник, высыпает в раковину из пакета картошку и начинает ее мыть.
В гостиной совсем темно. Котя наливает себе и Левко по полстакана рябиновой. Павел Левко нюхает свой стакан.
- Еще не настоялась, а все равно букет, - удивляется он. - Сколько твой дед сахару кладет? Ложку на литр?
- Не знаю, - говорит Котя.
- Я кладу, как он, - ложку на литр. И водка та же, "Русский стандарт". Но у него сивухой не отдает, а у меня, блин, отдает.
Котя молчит. Вспоминает недавние разговоры со мной. Разговоры у нас с ним были неприятные. О поведении Тани.
- И рябина вроде та же, - продолжает Павел. - Твой дед моему деду давал отросток. Но ваша сивухой не отдает. Ну, давай. Молча.
Пьют молча.
- Ты сказал следователю про этот звонок?
- Нет.
- Ну и молоток. Менты все равно не смогут вам помочь, только навредят. А что следователь тебе сказал?
- Там все сгорело. Они еще не знают, что случилось.
- И никогда не узнают.
У Коти из глаз текут слезы.
- Ты держись, - говорит Павел. - Сейчас тебе нельзя распускаться. Ты понимаешь, почему тебе позвонили?
Котя вытирает глаза.
- Они тебе позвонили, чтоб ты понял - долг все равно придется платить. Они знают возможности вашей семьи. Вы можете заплатить.
- Но это был его долг.
- А ты не вникай в их логику. Это заказное убийство. Их не найдут. Они знают, что их не найдут.
Никогда не находят. И если вы не заплатите - следующим будет кто-то из вас. Надо заплатить.
- Девять миллионов? - усмехается сквозь слезы мой сын.
- Я понимаю, у вас таких денег нет. Но надо найти. И три миллиона я тебе дам.
- Ты? Мне?..
- Я их дам тебе в долг.
Три миллиона для Павла Левко - это реально. Он очень богатый человек. Но отношения с моим сыном у него совсем не простые, и предложение звучит неожиданно.
- А как я их тебе верну? - спрашивает Котя.
- Постепенно вернешь, частями, - говорит Павел. - Мы все-таки за одной партой в школе сидели. Ну что ты головой мотаешь?
- Я столько в жизни не заработаю, - говорит Котя.
- Постараешься. Заработаешь. Будет стимул. Ты же отличный режиссер.
- Одного никем не виденного фильма.
- Я видел. Не бзди, Константин. Твой батька в тебя не верил, а я верю. Ты еще нам всем покажешь. - Пододвигает свой стакан. - Плесни-ка еще.
Котя наливает. Молча пьют.
Котин первый и единственный фильм назывался "Великий шелковый путь". О роли Советского Союза в транспортировке наркотиков из Азии в Европу. Задумано было смело, но Таня ужасна в главной роли, и фильм получился скучный. Я предлагал ему помочь перемонтировать, но он гордо отказался. Теперь снимает рекламные клипы.
- Так что три лимона у вас, считай, уже есть, - говорит Коте Левко. - Но остальные бабки соберите сами. Продайте все, но соберите. Покупателей я помогу тебе найти.
- Нет.
- Что "нет"?
- Дед ничего продавать не будет. Этот дом для него... Ну, ты понимаешь...
- Котя! - истерически кричит Таня. - Котя! Ну где же ты?!
Вбегает в гостиную. При виде Тани Павел встает, поворачивается спиной и отходит к окну. Я же говорю, тут очень сложные отношения.
- Котя, я его не нашла! - кричит Таня. - Его нигде нет!
- Кого нет? - спрашивает Котя.
- Петьки!!! Ты даже не заметил, что его нет?! Ты не заметил, что его полдня дома нет?! Я все вокруг объездила! Я уже в милиции была! Мой Петенька пропал!
- Но он же здесь, - говорит Котя.
- Где здесь?!
- Здесь, дома. У себя в комнате. Он давно уже вернулся. Я хотел его покормить, но он говорит, что где-то ел.
- Где?! Где он ел?!.
Петька в детской сидит на полу перед телевизором и смотрит вечернюю сказку. Таня вбегает в комнату, прижимает его к себе и рыдает.
- Мама, ты чего? - удивляется Петька.
- Где ты был?!
- В лесу.
- В каком лесу?! Кто тебя возил в лес?
- Дядька.
- Какой дядька?!
- Хороший. Грязный, - с удовольствием вспоминает Петька.
- Зачем ты с ними поехал?! Как ты смел? Я же сто раз тебе говорила - не смей! Тебя же изнасилуют и убьют!
- Не пугай его, - говорит Котя. - Петька, что вы там с этим дядей делали?
- Курили. Пиццу ели. Играли в почту. Я теперь носю письма. Вот.
Конверт лежит рядом с ним на полу. Котя поднимает его, открывает и достает лист бумаги. В коридоре уже стоят Антон и Маша. За ними маячит Степа.
- Что там написано? - спрашивает Антон.
- Восточно-Сибирский Банк Развития, - читает Котя, - просит Николкина Алексея Степановича погасить ссуду в размере девять миллионов условных единиц. И номер счета, куда переводить.
- Ну что вы все стоите? - кричит Таня. - Что вы стоите? Надо же немедленно заявить в милицию! Они же в следующий раз его убьют!
- Помолчи, - просит Котя.
Смотрит на Левко, а тот смотрит в окно. Сложные отношения.
- Я не буду молчать! - кричит Таня. - При чем тут ребенок?! Какое он имеет отношение к твоему папаше?! Мой Петька вообще ничего хорошего от Алексея Степановича не видел! Дедушка называется! Он хоть раз ему что-нибудь нормальное подарил? Он ему даже велосипеда не подарил!
Стол накрыт к ужину. Нина приносит супницу, ту самую, с пастухом и пастушкой на крышке, в которую когда-то плюнул Левко.
- А теперь мы должны за него платить?! - кричит за дверью Таня. - Когда мы наш фильм снимали, он ни копейки вложить не хотел! И телевидение он для нас перекрыл! Ничего мы не должны платить!
Нина выходит в коридор и зовет:
- Кто-нибудь хочет есть?
- Я хочу! - откликается Петька и бежит в столовую.
А только что говорил, что не хочет. Это недержание идеи очень характерно для нашей семьи. Это у нас пошло от Чернова.
4
По лесной просеке едет коляска. В ней сидит мой прадед Чернов и великий критик Стасов, красавец-мужчина с пронзительным взглядом властителя дум и роскошной седой бородой. Щебечут птицы. Шлепают копыта. Жужжит пчела. Кукует кукушка.
- Чернов, милый, да вы живете в раю! - радостно провозглашает Стасов.
- Да, - без особой радости соглашается мой прадед, - живу. И уже так давно.
Недержание идеи впервые проявилось у Чернова именно в тот год, когда Стасов приехал к нему в гости в Шишкин Лес. К этому времени Чернов уже выстроил дом, женился на Верочке, а опера "Вурдалаки" вызвала всеобщий восторг. И он заскучал.
Семен Левко, одетый в шелковую косоворотку и напомаженный, прислуживает Чернову, Стасову и Верочке, сидящим за обеденным столом. За окном слышен стук топоров. Это мужики рубят лес, расчищают место для будущего сада. Умиленный Стасов рассматривает на свет рюмку с красной водкой.
В этот день Стасов назвал моего прадеда лучшим композитором России. Это случилось так:
- Вы сами сочинили эту рябиновую? - спрашивает великий критик, выпив водки и причмокнув. - Да вы поистине лучший композитор России! После Пшики, конечно. Я восхищаюсь вами! Вы тут достигли полной гармонии. Вы слились с русской природой и народом! И у вас прелестная жена! И ваш талант в полном расцвете! "Вурдалаки" - это же гениально! И эта водка! А что "Финист"? Когда вы закончите "Финиста"? Я восторгаюсь им заранее!
Стасов, вообще, был человеком восторженным.
- Я "Финиста" уже закончил, - рассеянно пожимает плечами Чернов.
- Закончили?! Да что вы! Но мне же не терпится послушать! Когда вы меня посвятите?
- Да хоть сейчас. Сделайте одолжение. - И Чернов оборачивается к стоящему за его стулом Левко: - Ну-ка, братец, изобрази.
- Чего прикажете-с? - кланяется Левко.
- Да хоть из второго акта.
- Слушаю-с.
И Стасов, сперва удивленно, потом совершенно ошарашенный, наблюдает, как лакей Левко присаживается к роялю и, обтерев о колени потные ладони, с излишней экспрессией, но точно играет прекрасную и печальную мелодию из новой оперы.
- Что это значит? Иван Дмитриевич, что это такое? - ошеломленно бормочет Стасов.
- Это из второго акта трагическая тема моего героя, Владимир Васильевич, - говорит Чернов. - У меня во втором акте любовь Финиста к живой женщине и его идеал свободы оказываются несовместны. И Финист теряет способность летать.
- Я не о музыке, - шепчет Стасов, - она гениальна, но... Но кто этот молодой человек?
- А, этот? Это Семен Левко. Мой лакей, бывший денщик. Он у меня играет на всех инструментах.
- И вы так спокойно об этом говорите? Браво! и - Стасов встает во весь свой прекрасный рост и громко аплодирует. - Браво, Семен Левко! Браво, Чернов! Браво! Господа, но это же чудо! Вы же здесь самые счастливые люди в России!
- Ваня так не считает, - подает голос Верочка.
- Но это так! - восторженно восклицает Стасов. - Чернов, вы гений! Вы совершили то, о чем мечтал Чернышевский! Вы создали нового человека! Вы превратили этот уголок России в образец того, какой она вся должна быть!
- А Ване уже кажется, что он тут себя похоронил, - говорит Верочка. - Теперь он хочет служить.
- Служить?! - не понимает Стасов. - Как еще служить? То, что вы делаете здесь, и есть величайшее служение!
- Нет, Владимир Васильевич, - мотает головой Чернов, - здесь я впустую трачу время. Нет. Музыкой нового человека не создать. Вообще верить, что музыка приносит пользу обществу, - заблуждение. Она всего лишь услаждает слух.
- Что вы говорите, Чернов?! - гремит голос Стасова. - Это же противоречит всему, во что мы с вами верим!
- Противоречит, Владимир Васильевич. Но это правда, - уныло возражает мой прадед. - Вот возьмите Левко. Он каждый день слышит музыку, даже сам поигрывает. Но при этом он крадет у меня табак и сахар, как крал, будучи крепостным. Я отвел ему землю, чтоб он построил себе дом, так он сжульничал и отрезал себе от меня лишних два аршина. Да еще и спорит, что это я ему два обещанных аршина не додал. Нет, Владимир Васильевич, служить России в этой глуши скучно и безнадежно.
- Что вы такое говорите?!
- Я говорю, что хочу ей служить не здесь, а по-настоящему. Буквально служить. Не музам, а государю.
Верочка перестает есть и в ужасе смотрит на Чернова.
- Но это же предательство наших идеалов! - звучит львиный рык Стасова. - Вы что, о мундире возмечтали? Об орденах? Чернов, от вас же, как от Гоголя, все отвернутся! Я ушам своим не верю! Уж не при дворе ли вы хотите служить?
- Да, - кивает Чернов, - мне дают место управляющего Симфоническим оркестром империи. И я поеду с ним на Всемирную выставку в Париж. Дабы способствовать укреплению международного престижа России.
Стасов, выпучив глаза, переваривает новость. Левко продолжает играть.
- Благодарю, друг мой, - останавливает Левко Чернов, - достаточно. Ты играешь так же бездарно, как чистишь мои сапоги. Все. Можешь подавать жаркое.
- Слушаю-с, - кланяется Левко и на цыпочках вылетает из комнаты.
- Un imbecile, - глядит вслед ему Чернов и улыбается Стасову. - Я пришел к выводу, Владимир Васильевич, что России нужна не новая музыка, а укрепление системы законности и государственного устройства. Вот вы говорите - Глинка. Лучшее произведение Глинки - это его гимн.
- Нет, я больше не могу! Это невыносимо! - Верочка всхлипывает и выбегает из-за стола.
Через открытые ворота конюшни виден залитый лунным светом двор. Лошади вздыхают и жуют. Семен Левко, сидя в сене, старательно мажет ваксой сапог. Со двора решительным и быстрым шагом входит Верочка.
- Семен! Я пришла попросить у вас прощения. И сказать, что вы не должны бессловесно все это выносить!
Семен Левко поспешно вскакивает:
- Виноват-с?
- Муж вас показывает гостям, как дрессированную мартышку! - взволнованно говорит ему Верочка. - Почему вы это терпите? Он вас унижает! Он не имеет права так с вами разговаривать! Вы же свободный человек!.. Оставьте в покое этот сапог!
- Виноват-с. Бросает сапог.
- Семен, поймите же, наконец. Жалкий клочок земли, который он вам дал, - это не благодеяние, за которое вы должны терпеть от него унижения. Земля от Бога принадлежит всем людям. Вы понимаете, что я говорю?
- Так точно-с, - кланяется Левко, глядя себе под ноги.
- Семен, когда вы с нами разговариваете, вы вечно смотрите в пол. Вы свободный человек. Смотрите собеседнику прямо в глаза, кто бы он ни был. Ну же, смотрите мне в глаза!
- Слушаю-с. Смотрит ей в глаза.
- Вот так, - ласково улыбается ему Верочка. - У вас красивые глаза. Вы, Семен, вообще красивый и сильный человек. Вы верите мне?
- Да-с.
- Так не унижайтесь!
- Да-с.
Семен обтирает руки о портки. Лошадь высовывает морду из денника, тянется к Верочке. Верочка гладит ее.
- Не "да-с", Семен, - поправляет она, - а "да". Просто "да". Эти словоерсы тоже вас унижают. Вы как бы подчеркиваете, что вы ниже меня. Но это совсем не так. Вы не ниже нас. Мы все равны. Договорились?
- Да-с. Без "сы". Да.
- Но это все внешнее поведение, - втолковывает ему Верочка. - Главное - то, что у вас внутри. Внутри, в душе, вы никогда не должны чувствовать себя рабом. Поняли?
- Понял-с.
И Левко хватает Верочку за плечи, притягивает к себе и впивается поцелуем в ее рот. Она от удивления на секунду замирает, потом мычит и пытается вырваться, но он крепко держит ее левой рукой, а правой сильно и умело шарит по всему ее телу. Верочка сперва отчаянно борется, потом под бешеным натиском очеловеченного раба начинает обмякать. Левко уже задирает подол ее платья и развязывает свои портки, когда, собрав все силы, моя прабабушка бьет его коленом в пах. Левко охает, отпускает ее и, скрючившись, падает в сено.
- Мерзавец!.. - бормочет Верочка. - Фу, какая пошлость...
Она с трудом подавляет приступ рвоты и, зажав ладонью рот, пошатываясь, выходит из конюшни. Левко, раскачиваясь от боли, с собачьей тоской и недоумением смотрит ей вслед.
Чернову про этот случай в конюшне Верочка никогда не рассказывала. Воспитанием Левко она больше никогда не занималась. Как написано у моего папы в "Нашей истории": "Всякому бунту приходит конец".
В дневнике Верочки это происшествие упомянуто только намеками, без подробностей. А что, если дело, не дай Бог, зашло у них дальше? И раз так, откуда я произошел? Лучше об этом не думать. Я и не думаю. Но через несколько месяцев, уже в Париже, Верочка родила дочь Варю, мою будущую бабушку.
И эта, новая, мечта Чернова исполняется. Он дирижирует в Париже императорским оркестром. Звучат последние моменты написанного им торжественного марша.