Чум Ма-Муувема был просторный, с очагом посередине. Матерчатые пологи по обе стороны от входа отгораживали спальни его жен. На земле, у входа, лежало несколько досок вместо пола. Позади костра, в глубине чума, виднелся кованый сундук, на нем деревянные божки-идолы, - семейная реликвия, а чуть повыше сундучка висел, прикрепленный к шесту, маленький медный образок Николая Угодника - единственного православного святого, признаваемого и почитаемого крещеными хантами. Возле сундука на низеньком переносном столике расставлена разная посуда, в основном самодельная - деревянная и берестяная. Убранством жилище старшины, кроме разве иконы да сундука, ничем не отличалось от жилищ его сородичей, та же грязь и копоть. Над костром висели нечищеные, черные чайники и котлы. А повыше их, у дымохода, на специальных жердях - рыбьи чешки. С них стекали в очаг, на угли, прозрачные слезинки жира, которые в бедных чумах собирали, как драгоценность, а здесь они сгорали, распространяя чад.
Войдя в чум, Ма-Муувем снял с себя суконную парку и остался в черном жилете, надетом поверх длинной, чуть не до колен, красной рубахи. Он кликнул старшую жену Пеклу. Та оставила засолку, поспешно вошла, старательно закрывая краем платка смуглое морщинистое лицо, чтобы его не видели сородичи мужа. Того требовал обычай. Одета она была в красное платье. Пекла принялась хлопотать возле очага.
Пока готовился чай, Ма-Муувем достал из-за сундука связку палочек разной длины и толщины, старых, уже потемневших от времени и совсем свежих, чистых, со многими зарубками и крестиками. Это были своеобразные "долговые книжки". Старшина не знал грамоты.
Ма-Муувем сел перед очагом, скрестил ноги, указал, чтобы сел и Ермилка с отцом. Он ловко перебрал мясистыми пальцами связку и отыскал нужную, почерневшую палочку с зарубками на обеих сторонах.
- Вот ваши долги. - Ма-Муувем показал палочку старику.
- Наши, - признал старик со вздохом. - Ой, много, однако, зарубок без крестиков.
Ма-Муувем пожал плечами:
- Много едите, много пьете чужого. Даром давать не могу. Совсем ничего не осталось. Купить негде. Сами знаете.
- Так… так… - растерялся Ермилка. - Вот беда. Как быть?
- Как быть… Одну зарубку перекрестим, думать будем. - Ма-Муувем взялся за нож. - Какую? Глубокую нельзя - винку брали. Шибко дорого. Рыба ваша столько не стоит. Эту уберем, неглубокую - чай-сахар. - И, не дожидаясь согласия должников, ловко и быстро сделал перекрещивающий надрез на неглубокой зарубке.
- На одной рыбе живем. Детям шибко худо. - Макар-ики приложил руку к груди и поклонился, взывая не к снисхождению, но к новой щедрости.
- Ничего им не сделается. Сам рыбой кормлюсь. И ты кормился. Долгов за вами вон сколько еще, - старшина потряс "долговой книжкой", хотел было сунуть палочку в связку и положить ее на заветное место, но, подумав, помедлил. - Соли нет у зырян? И у вас?
- Нету, нету. Совсем беда, - заискивающе закивал Ермилка.
Ма-Муувем почесал в мясистом затылке.
- Жалко мне вас. Однако маленько выручу солью. Из последних своих остатков. Опять даю в долг. Я всегда выручаю. Ма-Муувем - добрый. - И сделал новую глубокую зарубку на палочке Ермилки.
Старик не сводил глаз с его рук, и в это мгновение вздрогнул, будто его самого чиркнули ножом.
- Больно глубокую зарубку сделал, однако, - заметил Макар-ики.
- Гм! - недовольно дернул плечом Ма-Муувем. - Теперь соль дороже винки. Не хотите, не берите. Строгнем зарубку.
- Берем, берем соль! - поспешил согласиться Ермилка.
- Беда с вами. Сколько мороки мне, - притворно вздохнул старшина. Положил связку на место. - А зырянам соль сам привезу. Мне так и так побывать к ним. На моей земле промышляют… К празднику, и Ильину дню, приеду. Передайте. Лишнего не болтайте. Среди них партизан есть. Может, "красный человек", опасный…
- Не-ет, - убежденно затряс косичками Ермилка. - Простой мужик, рыбак.
Макар-ики, понурив седую голову, не переставал вздыхать:
- Мало, мало даешь, хозяин. Совсем худо. Без табаку нет жизни, лучше умирать.
- Нету табаку! Пока нету. - Ма-Муувем ловко извлек изо рта табак с древесной ваткой, стряхнул на пол возле очага. - Все. Будем чай пить. Потом работать. Скоро народ вернется с неводьбы.
Он дал знак Пекле, и та бесшумно пододвинула к гостям низенький столик, внесла миску с малосольной рыбой, несколько сухарей, налила чай в кружки.
Чаевали недолго. Хотя хозяин и делал вид, что рад уплате долга и не жалеет угощения, но было заметно, как торопился он окончить потчевание. Не ожидая, когда Ермилка с отцом поедят, он дал каждому по кусочку ватки, отсыпал по щепотке табака из костяной табакерки - пусть пососут, как и он, после еды. Для него это было верхом хлебосольства. Встав, Ма-Муувем повел поспешно вскочивших гостей под навес. Открыл деревянный ларь и наскреб Ермилке треть мешка крупной, грязноватой соли.
- Маловато, однако, будет. Много ли этим насолишь рыбы? - попытался поторговаться Макар-ики. Ермилка покорно молчал.
Ма-Муувем развел руками:
- Я не купец. От себя отдаю. Сам видишь - остатки наскреб. Рыба еще в реке. Может, не напромышляете. Торопитесь-ка на лов. Долг отдавать нечем будет.
Ермилка молча поднял мешок и потащил следом за отцом.
3
Проводив гостей, Ма-Муувем снова обрядился в суконную парку и вышел на берег встречать рыбаков. Где-то они, видно, задержались, и он ходил взад-вперед, размышляя о том о сем и, между прочим, про то, правильно ли он сделал, отпустив Ермилку промышлять с зырянами отдельно от своей рыбацкой ватаги.
"Может, зря? Мог и здесь Ермилка неводить с остальными моими людьми, - хмурил он темные брови. - Однако нет. Тут и так лишка людей для одного невода. Каждому - полпая. Один полпая, два полпая, три полпая, шесть полпая, восемь полпая… Много-много. Сам лопает, женка лопает, детка лопает… А-а-а… Сколько рыбы пропадает. Зыряне Ермилке полный пай дают из всего улова. Ермилку кормят, женку, деток, старика. Рыба не пропадает ни маленько. Вон сколько привез. Из моей ватаги столько никто не отдает за долг. Дурная башка ихняя парма… Пай дают, кормят… Пускай еще берут кого с Ермилкой. Безголовые. Как глупые рыбы, в сеть лезут. Без приманки. А если приманить? Однако мой невод удачливый. На моей земле - все на меня промышляют".
Тут показались рыбаки, он остановился и уставился на вереницу лодок, стараясь предугадать - уловистый ли был день.
Вскоре лодки пристали к берегу. В одной из них сверкала живая серебристая куча. В неводнике чернела мокрая снасть. Один за другим сошли на берег двенадцать рыбаков - пожилые, средних лет и совсем еще молодые парни, все одетые в плохонькие малицы с короткими рукавами, вымокшие, босые, посиневшие. На Оби и летом студено. Без разговоров каждый занялся своим, хорошо известным делом. Работали сосредоточенно. Одни выгрузили и осторожно, чтоб не повредить ненароком собственность старшины, развесили невод. Другие под зорким присмотром Ма-Муувема перетащили рыбу на берег и стали делить ее поштучно, строго соблюдая уговор: старшине - половина всего улова, а из остальной половины - взрослым рыбакам полный пай, подросткам полпая.
День был удачным. Даже большого осетра поймали. Ма-Муувем бесцеремонно отложил его в сторону, не пустив в дележку.
- Счастливый мой невод. Поймал для хозяина. - И успокоил рыбаков: - В другой раз уловится, вы поделите.
Так повторялось раз за разом, повторится и в будущем, поэтому рыбаки отнеслись к обещанию старшины безучастно.
Наступил вечер. Стало пасмурно. Подул ветер, нагоняя дождевые тучи, и люди на стане совсем помрачнели, насупились. Никого не радовало возвращение к родным очагам. Вымокшие, озябшие, всецело зависящие от прихоти и воли человека, которого они не смели ослушаться и от власти которого даже не помышляли избавиться, рыбаки молча разбрелись по чумам. И хотя возле каждого жилья ярко пылал костер, людей прибавилось, и они занялись разделкой и засолкой свежей, доставшейся при дележке рыбы, в становище было по-прежнему тихо. А когда закапал дождь, оно будто вымерло. Натрудившиеся за день люди спрятались в своих чумах в надежде поскорее уснуть, забыться, не слышать дробного стука дождя по берестяным нюкам, шума ветра в тальниковых зарослях, плеска волн на реке.
Только в чуме старшины еще долго не спали. Ма-Муувем с женами и племянником Пронькой неторопливо, смакуя и громко отрыгиваясь, ужинали свежим жирным осетром.
На ночь, как всегда, Пронька отправился сторожить каюк с рыбой - лодку могло оторвать волной от прикола и унести течением. Но не ради одной рыбы наряжал Ма-Муувем Проньку: на каюке под берестяной палубой был потайной плавучий лабаз, в котором хранилось все то, что давало старшине власть над сородичами, - сухари, табак, соль, водка. Под палубой укрывался от непогоды и Пронька со своим верным псом Колыхом. Сторожил Пронька охотно. Иногда его навещала, якобы для проверки, молодая жена дяди - полнотелая, румяная Туня, с которой приятно было побыть наедине. У Проньки от рождения одна нога не действовала, и он ходил, держась обеими руками за длинную палку и переставляя здоровую ногу. Это не мешало молодой Туне тайком крутить с ним любовь. Скучно было ей с пожилым Ма-Муувемом, в жены которому ее продали за долги.
После ухода Проньки Ма-Муувем улегся под пологом Туни. Пекла, погасив костер, ушла на свою половину, довольная, что не ее черед спать с мужем.
Понежившись с женой, старшина отвернулся и размечтался о предстоящей поездке в Вотся-Горт. Желание зырян раздобыть у него соли, вина и, может быть, хлеба радовало его.
"Однако новая власть зырянам тоже как ненастье, - думал он под шум шквального дождя и ветра, сотрясавших чум. - Видать, сильно бедуют, не как мои люди. Мои люди с рыбой, с солью, винку на праздник пьют, табаком когда балуются. Ма-Муувем худо не делает, в беде людей не кидает. Грех так, в тайге людям помогать надо. Я - людям, люди - мне. Зыряне знают. То бы Ермилку не отпустили. Целых два мужика не пожалели. Учуяли, где есть спасение. Беда гонит, беда дорогу кажет. Я помогу… Лучше в долг дать. Гологоловый председатель - росомаха, глядишь, выследит, вынюхает мой лабаз. Крошки не оставит. Русских и зырянских купцов не пожалел… Однако в тайге ходи не ходи - мало увидишь. В тайге погаными руками не нашаришь… Да ведь и куница тоже ловится. Шибко сторожиться "красных людей" надо, очень шибко! В долг дам - мне отдадут. Зыряне сейчас - как по снегу без лыж, а народ промысловый, старательный. Гришку и Эльку давно знаю. Охотники. Не хуже хантов напромышляют пушнины. Долг отдавать будут. Как мои люди. Тоже моими людьми будут. Будут! На моей земле промышляют. Мою рыбу, моего зверя: значит, мне пушнину отдавать надо. Ма-Муувем спрячет - никто не найдет. Пушнина - не рыба, полежит себе. Ма-Муувем шибко не бежит, Ма-Муувем маленько ждать будет. Купцы обратно заведутся. Как без купца? Как тайга без зверя? Как Обь без рыбы? Как ханты без чума? Как мужик без бабы? Нельзя без купца. Купец придет, купит у Ма-Муувема пушнину. Купец продаст Ма-Муувему товар. Ма-Муувем сам станет купцом…"
Эта мысль приятно взволновала его, и, жмурясь, он сладко потянулся. Зашевелилась жена.
- Спи, - не разжимая глаз и боясь упустить сладкое видение, шепнул он.
- Сам, однако, не спишь. Раз тебе не спится, и мне не до сна. С каюком бы чего не случилось, - едва слышно выдохнула Туня.
- Пронька укараулит. Не первый раз. Худо будет, позовет.
- Пронька? Может не поспеть. Из-за ноги.
- Может… Вот дурная погода! - к нему пришло беспокойство, он немного приподнялся на постели.
- Сходи-ка, погляди. Все ведь добро наше там. - Туня преданно прижалась к мужу.
Ма-Муувем поласкал ее тугие груди. Забота молодой жены о добре была ему по душе, но не хотелось расставаться с приятными мыслями, оставлять теплый полог, выходить из чума.
- Разбуди Пеклу. А то сбегай сама, я подумаю тут… - Он не договорил - важными думами с бабой не делятся.
Каюк надежно был причален к берегу несколькими якорями на цепях - Туня это хорошо знала. Знала она, и что муж не пойдет в ненастье проверять каюк - одну из жен пошлет, и ей хотелось, чтоб этой женой была она. Но, добившись своего, Туня не выказала радости. Продолжая хитрить, лениво села на оленью шкуру, служившую постелью, и простонала:
- О-о, проклятая непогода! Неохота вставать.
Но этого уже не мог допустить Ма-Муувем: баба не смеет лениться, уклоняться от работы и выражать недовольство.
- Но-о?! Знай свое дело! - строго одернул он Туню. - Люки палубы проверь, мешки бы не промокли.
Туня молча выползла за полог, надела суконную ягушку-шубу, повязала голову платком и прислушалась к сонному сопению Пеклы. Соперница и старшая хозяйка, которую она недолюбливала и которая в последнее время стала за ней подозрительно приглядывать, спала. Туня потопталась у выхода, будто пересиливала себя, и вышла из чума на дождь и ветер.
"Молодая, а о добре заботливая", - мысленно похвалил ее Ма-Муувем и предался своим размышлениям.
"Коли в беде - на все пойдут. Но для начала надо винки дать. Как купец делал. Сами в аркан полезут. Элька, лишь бы попало в рот, - все продаст. Да еще в Ильин день. Уже мучается без винки. Ермилка не сбрешет… Другие тоже не стерпят. Сумею раззадорить их. Купят винки, и я попью с ними. Не на своей земле промышляют. Должны угостить хозяина…"
У Ма-Муувема слюнки потекли. Перед его взором всплыла картина предстоящего пиршества после удачной сделки с зырянами. В сладких грезах, не дождавшись молодой жены, он незаметно уснул. Когда она вернулась, он так и не узнал, а если бы и узнал, красивая, чернобровая Туня сумела бы убедить старого, верящего в незыблемость строгих родовых обычаев мужа, что вместе с беспомощным Пронькой кое-как уберегла каюк с добром от сильного прибоя, промучившись всю ночь.
Глава девятая
Гром с ясного неба
1
В страдную летнюю пору северяне отдыхали только дважды - в Петров день и Ильин день. Особенно почитался Ильин день. Он приходился на самое теплое в этих краях время года. Даже зимой, в студеную пору, вспоминали этот день. Если кто плохо прикрывал дверь и напускал в избу холоду, оплошавшему выговаривали:
- Тебе что - Ильин день сегодня? Дверь нараспашку!
С Ильина дня заметно убывали белые ночи, становились прохладными и росистыми, а то и легкий иней выпадал, исчезали изрядно надоевшие комары. В страду Ильин день бывал долгожданным. И если к тому же еще он выдавался ясный, погожий, как вот на этот раз, после прошедшей накануне непогоды, то и вовсе хотелось отпраздновать его от души.
Только как праздновать - ни хлеба, ни чаю-сахару, ни выпивки. Ни церкви на острове, ни хотя бы колокольного звону поблизости.
Женщины Вотся-Горта были удручены. Ничто их не радовало - ни голубое небо, которое будто чисто-чисто вымели, как избу перед праздником, ни стоявшая необыкновенная, не иначе как божественная тишь, когда и травы и листья, словно зачарованные ослепительным блеском воды в реке, боялись шелохнуться под лучами яркого солнца.
Мужики тоже слонялись хмурые. Накануне получили через Ермилку неутешительные вести от Ма-Муувема. И в недальнем от их острова селении Кушвож, как сказывал проезжавший мимо Вотся-Горта рыбак, мир-лавка все еще пуста. Ждут. В Обдорск, слухи ходят, муку и другое съестное доставили. Но ведь когда развезут по Северу!
- Вон и рай, возьми да помирай! - мрачно острил Мишка Караванщик.
Гажа-Эль и вовсе горевал. Варов-Гриш как мог утешал товарища. По правде говоря, ему тоже хотелось гульнуть сегодня на именинах сынишки Ильки. Хотелось и отвлечься от забот. Нехватка соли грозила сорвать наладившуюся было работу. Оставалось соли на два средних улова. Все это знали, и у всех опустились руки. Обещанный Куш-Юром катер не приходил, того и гляди, рыбу не во что станет складывать. Так что уже и не в одной соли дело. Но и путина не вечна. Всего обиднее - рыба больно хорошо шла! Лес начать разве рубить на две избы? Их, конечно, надо ставить. Но ведь лес валить - самая зимняя работа… А придется, наверно. Мужики без дела совсем расхолодятся.
И тут вдруг к острову причалила Ермилкина калданка: приехал Ма-Муувем с Пеклой.
Старшина прибыл в Вотся-Горт с рассветом. Но до полудня скрывался в чуме своего сородича. А лодку с продуктами спрятал в кустах.
- Вуся! Вуся! Здравствуйте! Здравствуйте! - обрадовались гостям зыряне. Пусть Ма-Муувем и прибыл к ним с пустыми руками, надежда все же блеснула: зря не поедет.
- Вуся! - сияли и ханты, здороваясь с хозяевами за руку, Ма-Муувем еще добавил по-хантыйски, складно: - Сяем путэн кавырта, корничаян лэсятта.
Зыряне его поняли: "Кипяти чай да в горнице угощай", - засмеялись и сами давай шутить:
- Чай давно готов, да где-то потерялась заварка…
- И горница просторна, как мышиная нора…
- Однако зайдем. Посмотрим вашу горницу. - Ма-Муувем почти свободно изъяснялся по-зырянски, однако предпочитал отвечать на своем языке.
Гости направились в избу Гриша и Эля.
Ма-Муувем, едва переступив порог, обшарил глазами углы избы и, найдя иконостас, стал перед ним навытяжку, мотнул головой, повернулся через левое плечо, снова мотнул. Трижды проделав так и ни разу при этом не перекрестив себя и не произнеся молитвы, он отошел от образов, чинно уселся на лавку. Пекла была некрещеной и не молилась. Она как вошла в избу, так сразу опустилась на корточки у входа: сидеть на стульях или лавке не умела.
Женщины завели с гостьей негромкий разговор. Мужчины тоже беседовали чинно. Вначале, для приличия, похвалили погоду, потом помянули рыбацкие успехи и уж тогда заговорили о своих нуждах.
Хантыйский старшина теребил усики, делая вид, что сочувствует затруднениям зырян, без конца "такал". Качал головой.
Эль слушал, слушал эту беседу, в конце концов не выдержал, спросил напрямик:
- Что же ты, старшина, пустой-то приехал? Неужто так ничего и нет у тебя? Ведь не жизнь у нас, а пагуба. В праздник и то не выпьешь!
Ма-Муувем выждал минуту и ответил сдержанно, с расстановкой:
- Ма-Муувем - старшина. Ма-Муувем - не купец. Купцов - нет. В мир-лавке тоже нет. Вам взять негде. Мне взять негде. Понимать надо. Ай-ай-яй! - воскликнул он, осуждая то ли непонятливость Гажа-Эля, то ли плохую жизнь без купцов.
Наверное, оттого, что гость держался излишне настороженно, словно боялся выдать себя, Гриш не обманулся в ожиданиях. Дернув Эля за рукав, попросив его не вмешиваться, он сказал:
- Соли да хлеба бы нам.
- Соли привез я. Маленько, - негромко сообщил Ма-Муувем.
- Сколько? - обрадовался Гриш.
Ма-Муувем, прежде чем ответить, пристально вгляделся в загорелые, обветренные лица хозяев.
- Мешок, может, будет, может, нет, - пояснил он неопределенно.
- Маловато. Пармой неводим.
- Сколько нашлось у меня, столько и привез. Но дорого стоит. Все теперь дорого. Во всем нужда.
- Не дороже рыбы, чай. А то какой толк засаливать ее?
- Сладим как-нибудь. Чего спешишь? - Ма-Муувем важно посасывал табак за губой. - Праздновать сперва надо.
- А с чем праздновать-то? - простонал Эль. - Я б все отдал за сулею водки или лучше спирта.
Ма-Муувем засмеялся:
- А что у тебя есть? Рыба одна…