- Работа работой, а себя тоже нечего томить. Надо и душу отвести.
- А я и отвожу, когда приходится. - Куш-Юр рассказал, как ходил на "мыльк" и как Эгрунь увела от него молодежь.
Гриша эта история не посмешила. Помолчав, он сказал строго:
- Эгрунь - девка приметная. Смотри не попадись. Стреножит…
Куш-Юр подивился проницательности Гриша. А тот продолжал:
- Мужиковское дело… Не устоишь и захмелеешь. Да похмелка горькая выйдет.
- Ты напрасно, право же! - улыбнулся Куш-Юр.
- Не серчай, по дружбе говорю… Да, Сандра… - И, увидев, как помрачнело лицо Куш-Юра, осекся: - Прости, не буду…
Желая загладить свою бестактность, Варов-Гриш продолжал задавать вопросы. Но Куш-Юр отвечал неохотно. Разбуранил его душу Гриш. Сердце снова заныло: не на что ему надеяться - Сандре не быть с ним… Куш-Юру захотелось на берег, может, удастся еще перемолвиться с Сандрой. И он обрадовался, когда до них донесся голос Гажа-Эля:
- Долго дрыхнуть будете, якуня-макуня? Клюнули, как воробьи, спите, как медведи. Душа горит! Тушить надо!
Гриш поморщился:
- Пойдет липнуть…
Ему не хотелось возвращаться, но Куш-Юр настоял.
- Мне ведь скоро отъезжать. Может, еще чего сказать пожелают или спросить.
5
Вечером за ужином у костра Куш-Юр, уже переодетый во все свое, высохшее, поделился впечатлениями о Вотся-Горте, о житье-бытье пармщиков, постыдил их за распри, за скаредность и мелочность.
- Направится дело. Помаленьку сдружимся, - за всех заверил Гриш.
- Как с добычей быть - про то надо столковаться нам раз и насовсем. И - шабаш! - напомнил Мишка.
- Во-во, с этим у нас разнобой, якуня-макуня.
Куш-Юр переглянулся с Гришем, мол, придется поговорить.
- Давайте сообща придумаем. Одна голова - котелок, девять - котелище.
- Откуда девять - пять всего, - поправил его Мишка.
- Свою не считаешь, а еще чьи? - поддел Куш-Юр.
- Почему свою: пятеро нас мужиков, - отбился Мишка. - Голова - что с усами, а у баб ни бороды, ни усов.
- Теперь равноправие. Женщин не обижай! - с удовольствием влепил ему Куш-Юр, придавая своим словам и второй смысл.
Женщины отнеслись к его словам с сомнением. А Парасся даже прыснула в кулак: тоже сказал, неужто мужики, как и бабы, рожать станут? В разговор женщины так и не вступили: сидели, слушали. Зато мужчины спорили до хрипоты. Каждый отстаивал свое: Гажа-Эль - равную дележку между теми, кто промышлял, если не участвовал, тому ничего не давать; Сенька - дележку по едокам; Варов-Гриш по-прежнему отстаивал общий котел и общий засол; Мишка был против всякой дележки: кто что добыл, то и забирает.
Но против этого восстали все.
- Хитер! Снасти в складчину, а улов - кто сколько добыл. На чужом горбу в рай, - наступал на Мишку Эль.
Куш-Юр в спор не вмешивался. Мысли его вернулись к недавнему разговору с Гришем. Верно ли тот делает, чтоб в парме было все общее, бери сколько тебе надо… Может, оттого не могут столковаться, что складчина не равная: от одних и конь и корова, а от Мишки ни тпру ни ну-у. Из-за этого? Вон и в избах - одним передний угол, другим место у порога. Опять неравенство… Бери сколько надо… Кабы так! Тут и Мишка не стал бы шебуршиться. А откуда взять? Кишка еще тонка… Но сама-то парма, взаимовыручка, - хорошая штука при нынешней нужде. Надо еще раз, при всех, одобрить, поддержать Гриша. Небывалое дело он делает…
Куш-Юр не мог больше молчать.
- Вы все хотите справедливости, чтоб никому обидно не было, - начал он издалека. - Но если сделать, как хочет Эль, обидно Семену. А если так, как предлагает Михаил, обидно Элю. Михаил забыл, наверно, что Эль и коня привел, и корову, и снасть дал. Не миновать, чтоб один другому уступил, а то никогда не будет согласия между вами. Вот что хочу вам посоветовать…
Куш-Юр прямо сказал, что считает правильными условия пармы, которые отстаивает Гриш, объяснил пользу взаимовыручки. Ему задавали уточняющие вопросы.
Мишка притих, попрекал себя за несдержанность. Вот ведь уязвили его, окаянные! Верно, что безлошадный он, бескоровный. А молоко получает на себя и на Сандру… Взвесив все еще раз. Мишка решил пока помалкивать.
Сеньке условия пармы, придуманные Гришем и одобренные сейчас Куш-Юром, представились невероятной щедростью, в которую даже не верилось. Он и рыбак не из удачливых, и охотник аховый, а получит наравне со всеми, и котел общий, харчи, значит, по едокам. Но первым выразить одобрение не отважился: еще спугнет счастье. С его голосом не запевают, а подтягивают - и он ждал, что скажут другие.
Помалкивал и Эль, иронически улыбаясь.
Заговорил Гриш, не пряча довольной улыбки:
- Лучше, как Роман Иванович, не решить. Выходит, я прав был. - И он попросил согласных с условиями пармы проголосовать. Как на настоящей сходке.
Все подняли руки. Даже дети. Кроме Ильки.
- Единогласно, кроме одного. - Куш-Юр потрепал Ильку по головке. - А ты чего - против?
- Ручки у него не поднимаются, а то бы и он со всеми, - пояснила Елення.
- Верно ведь, - вспомнил Куш-Юр и, сконфузившись, привлек к себе мальчика: - Значит, с тем и еду, что будете жить сообща и дружно! - заключил он.
И, как бы желая доказать, что так и будет, Мишка вдруг крикнул Сандре, повеселев:
- А ну-ка, Сана, налей чайку гостю и мне уж заодно.
Сандра с удивлением посмотрела на мужа, налила из чайника две кружки, молча подала одну Куш-Юру, вторую - мужу.
"Что-то круто подобрел ты, Миш. Обрадовался моему отъезду", - грустно ухмыльнулся про себя Куш-Юр.
Перемена в Мишке бросилась в глаза и другим. И все расценили ее так же, как Куш-Юр, но вида не подали.
Ужин не затянулся. Перед заходом солнца рыбаки собирались на лов. Подошло время отправляться и Куш-Юру. До отъезда ему хотелось хоть словечком перекинуться с Сандрой и коротко объясниться еще с Гришем. Но Сандра исчезла, а Гриш сам позвал его в сарай показать, сколько заготовлено варки и жира, пусть передаст Биасин-Галу, можно катер пригонять, порожним не уйдет.
- Да, да, покажи, - охотно пошел Куш-Юр, втайне надеясь не только перемолвиться с другом, но и увидеть Сандру. Отойдя от костра, спросил: - Доволен?
- Спасибо, Роман Иванович, за поддержку. Верю, парма выстоит.
- Однако же, как водится в семье, мелких ссор не избежать. Только не делай из мухи слона.
- Постараюсь.
Они вошли в сарай. Половину его занимали бочонки с жиром и варкой. Куш-Юр подивился, сколько сумели заготовить, похвалил за сохранность.
- Эх, мало побыл ты у нас. Совсем не поговорили, - сожалел Гриш.
- Все не переговоришь. Я вот лучше тебе газеты и книжки пришлю.
- Нет у нас грамотеев-читальщиков…
- Да-а-а… Ну, другим разом я прямо доклад про все сделаю…
Когда они вернулись на берег, здесь их, отмахиваясь от несметных в вечернюю пору комаров, терпеливо ждали и рыбаки, и женщины, и дети. Не было только Сандры.
- Мало гостил, - грустно сказала на прощание Марья.
- Ровно свет в окошко поувидели, - с чувством пожала руку Куш-Юра Елення.
- Спасибо за привет и ласку. Погостил бы еще, да служба требует, - после того как простился с каждым в отдельности, поклонился всем Куш-Юр.
- Верно, службу надо исправно исполнять! - насмешливо пробасил Мишка будто в поддержку гостя.
"Наверное, не велел Сандре из избы выходить, не то пришла б проститься", - подумал Куш-Юр и, чтобы скрыть огорчение, поспешил в лодку.
Когда калданки отчалили - а до устья протоки Куш-Юру было по пути с рыбаками, - женщины поспешили в избы.
- Сандра чего не была? - вспомнила вдруг Марья.
- От комаров хоронится, - ехидно заметила Парасся.
- Не потому, - строго оборвала ее Елення, но больше ничего не добавила.
А Сандра стояла за стайкой, у самой воды, под раскидистым талом, не замечая роившихся комаров, и ждала, когда мимо проплывут лодки. И едва завидев их, она замахала платочком. Махала и тревожилась, как бы не увидел муж. Но не хотелось, чтобы и Роман увидел. Увидит - поймет, как неспокойно ей, как тянется к нему всем сердцем. Мужчины ехали, о чем-то переговариваясь, ни один из них не оглянулся в ее сторону. Сандра шептала добрые пожелания и махала платочком, пока лодки не скрылись за поворотом. Не видя больше Романа, она обхватила дерево, прижалась к нему и залилась слезами.
Глава восьмая
Ермилка и Ма-Муувем
1
Еще несколько ночей рыбачили вотся-гортцы на сорах. Наконец поймы вовсе обмелели, в ином месте до щиколотки не поднималась вода. Пробовали добывать рыбу в протоке - и протока обмелела, для промысла не годилась. Оставалась лишь дальняя тоня - по реке Хашгорт-Еган, ниже Вотся-Горта. Там и вовсе не обойтись без помощника. А бабы заняты: косьбы еще хватало. Да и по дому забот полно.
Не долго рядились, уговорились: брать помощника.
Стал вопрос - кого?
Из Мужей? Стоящие - все на рыбалке, а нестоящего - даром не надо, не так они богаты, чтоб нахлебников держать.
Самое ближнее к их острову было становище хантов. Помнил Гриш, жил там работящий человек Ермилка.
Варов-Гриш и Гажа-Эль и поехали звать Ермилку, если отпустит его старшина рода.
Перед тем малость поспорили - сколько положить работнику.
- А как нам, так и ему. Мы ж не батрака берем, а помощника зовем! - Гриш даже удивился, как речь могла зайти об этом.
Но Мишка пошел доказывать, что парма в таком случае останется в накладе, лучше делить улов по паям. Да и хантыйский старшина не дозволит Ермилке отдавать свою долю в общий засол с пармщиками.
Все призадумались: действительно, чепуха получается. Хоть откажись от помощника или дели улов поровну, в угоду Мишке.
Выход подсказал Сенька Германец:
- Ермилка-то, поди, не добавит невод, не сделает складчину сетями. Значит, давать ему маленько из улова - и ладно.
Гриш почесал за ухом.
- М-да… Вообще-то можно и так. Только если уж на глазок, то по-честному. - Ему хотелось и выйти из тупика, и не нарушать условий пармы, одобренных Куш-Юром.
На том и сошлись, хотя Мишка и морщился: подумаешь, по-честному, на глазок. Ханты надуть не грех, не разберется…
…Ермилка согласился. Старшина отпустил. Вскоре за протокой появился чум, покрытый берестой, похожий издали на островерхий стог сена.
Как и все мужики-ханты, не стриг Ермилка волосы, заплетал косички. Лицо его было густо усеяно синими крапинками: когда-то он заряжал патроны у костра, высыпал порох в подол малицы, но от шальной искры порох вспыхнул - и только глаза чудом уцелели. Пороховые метинки обезобразили ему лицо…
С Ермилкой приехала жена Марья с грудным мальчонкой и двумя дочурками трех и шести лет да старик отец Макар-ики, седой, с тощей бороденкой.
Новопоселенцы были тихи, неразговорчивы и очень бедны: носили дырявые малицы, до того старые, вышаркавшиеся, что никому не угадать, из какого они меха. Обувь им заменяли замшевые чулки выше колен, у подошвы отороченные мехом, тоже уже вышарканные. В этих чулках они ходили и в сухую погоду, и в ненастье. У Марьи было еще суконное платье неопределенного цвета, изношенное, грязное.
Отличались ханты трудолюбием. Старик, едва приехав, принялся плести гимгу, ловушку для рыбы, по-русски - морду. Марья, когда засыпал ее грудной сынишка, мастерила лукошки из бересты.
Ермилка горячо взялся неводить с артельщиками. Свой пай сразу же после улова он отвозил за протоку и возле чума засаливал рыбу в бочке или в большом деревянном корыте, вялил, сушил. В парму вступать не хотел. "Своим родом рвать нельзя. Без рода пропадешь", - говорил он. Никто ему не возражал. А то что он отдельно засаливал свою долю улова, было даже выгодно: запасы соли у мужевских переселенцев быстро истощались.
В общем, Ермилкой оставались довольны, и он, похоже, не раскаивался.
Через неделю с небольшим подошла к концу соль. Хоть и промышляли зыряне ветхим неводом, который то и дело приходилось чинить, но ловилось хорошо, очень хорошо. Соли требовалось много.
- У Ма-Муувема, поди, и соль есть? - пытал Эль Ермилку.
- Маленько есть…
- Едем к Ма-Муувему! - предложил Эль, втайне надеясь разжиться и вином.
- Знаешь, сколько он сдерет?
- А как путину упустим?
Довод был веский. Но Гриш предложил подождать катер, который обещал прислать Куш-Юр, авось не пустой придет, чего-нито подкинут им. Да и распечет их Куш-Юр. Рыба к Ма-Муувему, чего доброго, уйдет, катер порожняком вернется. Как Куш-Юру в глаза смотреть?
- Вот заладил, Куш-Юр да Куш-Юр! Или мы сами своему добру не хозяева? Что нам надо, то и сделаем! И шабаш! - ожесточился Мишка.
Даже Сенька, когда Гриш оглянулся на него, ища поддержки, отвел взгляд. Разъярился Гриш… Но что он может один против всех!
"Круто не поворачивай", - вспомнил наставление Куш-Юра… Соль впрямь очень нужна. Есть ли она в Мужах? Да туда и долго… А здесь наверняка и под боком…
Они возвращались с рыбалки, неторопливо гребли, переговариваясь вполголоса. Эль опять завел свое и даже ушам не поверил: Гриш согласился.
- Будь по-вашему! Съездим за солью.
Эль завопил от радости.
- Однако ездить не надо. Моя поедет, Макар-ики поедет, рыбу Ма-Муувему отвозить, спрашивать будем, - вызвался Ермилка.
- Завтра! - Элю не терпелось.
- Завтра - нет. Завтра рыбы мало.
- Чего - мало, калданка, поди, наберется.
- Калданка - мало.
- А тебе что останется?
- Сперва долг плати. Потом себе бери.
- Так ты много должен?
Напоминание о долгах заметно опечалило Ермилку:
- Не знаю. Однако много…
- Как не знаешь?
- Ма-Муувем муку давал, чай давал, винка… Платить надо. Без Ма-Муувема как жить? Совсем худо будет.
- Так ты давай к нам в парму навсегда, насовсем! - позвал его Гриш.
Ермилка головой покачал:
- Нельзя своего рода бросать.
- Худо твое дело, - посочувствовал Эль.
- Худо, худо, - закивал Ермилка.
Гриша охватило возмущение, зря дал согласие на поездку к Ма-Муувему! Рядом греб Мишка. Гриш процедил ему:
- А мы еще на поклон потянулись к обдирале-живодеру!
- На нас не разживется, знаем, где власть! - в полный голос отозвался Мишка и самонадеянно шевельнул усиками.
Густые, темные брови Ермилки нахмурились, он забормотал недовольно:
- Зачем лась? Лась мука, винка не давал. Ма-Муувем давал. Пошто болтать? Ма-Муувем услышит - мне худо будет. Больше винка не даст, муки, чай-табак не даст. Как жить буду?
"Еще передумает ехать!" - Эль поспешил вмешаться.
- И впрямь - чего болтать? Не бойся, - потрепал он Ермилку по плечу, - не скажем власти. Это так, зря брехали, на ветер. Пускай выручает нас Ма-Муувем. Заплатим и спасибо скажем.
Ермилка немного успокоился, даже криво улыбнулся.
- Ладно. Маленько поговорю с хозяином. Может, выручит, может, нет.
2
Летний стан рода Ма-Муувема расположился на берегу Большой Оби, выше Вотся-Горта.
На зеленой лужайке в беспорядке стояли островерхие чумы, в эту летнюю пору покрытые берестой. Возле каждого жилья дымились костры, бродили лениво собаки, на вешалах сушились растянутые сети, висела связками рыба, вялилась.
Чум старшины Ма-Муувема выделялся и размерами, и тем, что рядом с ним, под навесом, выстроились ряды бочек и ящиков - богатые запасы рыбы. Такие же бочки и ящики теснились и в большом каюке, принадлежавшем старшине. Вдоль берега стояло множество других лодок - больших и малых.
Ма-Муувем, коренастый, с висячими темными усиками, черноволосый, остриженный под кружок, на вид еще не старый. Двигался он медленно, должно быть, старался придать себе больше важности и мудрости. Ведь недаром его зовут Ма-Муувем - Моя Земля. Даже мало нуждающиеся сородичи признавали Ма-Муувема своим главой, ответственным за всех перед властью, - старой ли, новой ли. Ему сдавали прежде ясак, и он вносил его за весь род в казну. Он был и судьей, разбирал споры между сородичами, определял меру наказания, вплоть до предания виновного властям.
А бедные сородичи - ими же были без малого все - полностью зависели от Ма-Муувема. Его неводом на его лодках они промышляли на полупаях, ему сдавали свои уловы за продукты и товары, а чаще всего в уплату прежних долгов, которые никогда не кончались.
Семья Ма-Муувема была небольшая: две жены - пожилая Пекла и молодая Туня, обе бездетные, и хромой племянник-сирота - девятнадцатилетний Пронька.
Мужиков на стане Ермилка не встретил - неводили. Бабы и ребятишки разделывали и засаливали рыбу. Тем же занимался возле чума и Ма-Муувем.
Старшина даже не поинтересовался, много ли Ермилка привез рыбы, не спросил, хорошо ли ловится в Хашгорт-Егане. Бросил взгляд на Ермилкиного отца, выразил неудовольствие.
- Оба мужика кинули рыбалку! В разгар лета! С бабой мог приехать.
- Баба с грудником, - виновато пояснил Ермилка и, желая его поскорее задобрить, сообщил:
- Зыряне соль всю высолили.
- Гм! Худо дело без соли.
- Худо. Совсем худо, - подал голос Макар-ики и поскреб под косичками. - Хлеба нет. Ничего нет. Одна рыба.
- Кругом нынче беда. - Ма-Муувем перестал разделывать муксунов, поспешил к лодке Ермилки - принять рыбу, словно вдруг испугался, что добыча уплывет обратно в реку.
Он окинул оценивающим взглядом бочку и два больших корыта с рыбой, слегка поворошил ее сверху, велел перегружать в свой каюк. Пробурчал:
- Маловато. А долгов у вас ой-ой.
Замечание Ма-Муувема еще больше пригнуло и без того робевшего, ссутулившегося Макар-ики.
- Сколько наловили - все привезли, - боязливо, шепотом сказал старик.
Ермилка промолчал. Натужившись, боясь вывалить рыбу в воду, он двигал двадцативедерную бочку. Макар-ики кинулся помогать сыну. Вдвоем они переставили ее с борта на борт.
Управившись и переведя дух, Ермилка заговорил со старшиной.
- Шибко худой невод у зырян. Маленечко половят, опять долго чинить надо. Однако маленько добыли… Рыба там есть. Соли нет. Винки тоже нет. Гажа-Эль ой мучается. Он без винки как рыба без воды.
- Ай, пьяница! - засмеялся Ма-Муувем. - Пускай воду пьет! Рыба в воде не дохнет. А то подохнет Гажа-Элька. Шибко худая пора.
Старик с Ермилкой подобострастно улыбнулись. Настроение старшины хорошее, самая пора для главного разговора, и Ермилка повел его, не откладывая.
- Без винки не умрет, так без соли и хлеба - беда. Всем беда. Говорят, кто хлеб продаст, соль, винку, хорошо рыбу дадут, пушнину давать будут… Ермилка тоже, - намекнул он после паузы и на себя.
- Куда денешься. Жить надо. Винку пить тоже надо, - грустно вторил Макар-ики.
Ма-Муувем положил за нижнюю губу измельченный табак, прикрыл древесной ваткой, смачно засосал, поддразнивая Макар-ики с Ермилкой.
- Надо, надо, - оттопыривая нижнюю губу и не переставая сосать, охотно отозвался старшина. - Мне надо, тебе надо. В лавке - нет. Ничего нет. Купец не едет. Озыр-Митька - тю-тю. Новая ласть бедная… Хватит, однако, болтать. Пойдемте в чум, зарубку сделаем на палочке. Уплатили вы маленько долг.
"Маленько… Сколько ни плати, все маленько", - печально подумали в одно время отец с сыном и, переглянувшись, поплелись за старшиной.