Да, есть и в повести "Последняя кочевка" или, скажем, в иных рассказах высокопарный патриотизм - "выполнить, перевыполнить…" Но опять же, как об этом судить. Вожди направляли, а люди-то верили в чистоту идей и оставались высоконравственным народом, правдивым и стыдливым.
Как бы ни было трудно повседневное время, однако каждому человеку отпущен глоток свободы, все же отпущен. Для художника этот глоток свободы очень дорог.
Если первоначальная рукопись романа "Живун" у Ивана Григорьевича не так связана с идеологией, то в книжных изданиях она поддается значительной корректировке. Последнюю ему, судя по рецензиям и письмам из архива, советуют сделать литературные критики и редакторы издательств. Вот почему в этом томе читателям предлагается редакция романа "Живун" от 1988 года - здесь автор успел хотя бы частично вернуть то, что было вычеркнуто.
Иногда я всерьез задумываюсь: для чего писателя награждают медалью или орденом? Зачем? Можно человека наградить за поступок, за подвиг, а это…
Художник - это духовная сфера. И его внутреннее состояние высшей наградой для него было и остается. И сколько раз замечено, когда эту духовность пытаются осыпать железками, художник разлагается, сам превращается в подобную же побрякушку…
Иван Григорьевич задумывает создать большое литературное полотно, делает первые наброски к роману "Живун". Материал требует полной отдачи этому труду, и он переходит на профессиональную литературную работу. Риск? Да, риск, особенно в материальной зависимости. Хваленая система социального равенства не очень-то щедра была к талантам…
Началом творческой биографии писателя, видимо, следует считать день публикации первого стихотворения - "Олень", напечатанного в марте 1936 года в окружной газете. И вот с каждым годом крепнет перо художника: поэт, прозаик, сказитель, переводчик. Систематически печатается в газетах, журналах, литературно-художественных сборниках.
И наконец в 1955 году в возрасте тридцати восьми лет его принимают в члены Союза писателей СССР. Истомин стал первым профессиональным писателем Тюменского Севера, из тех, кто работал в национальной литературе. Поверьте, такой путь пройти в то время было нелегко, тем более что Иван Григорьевич по-прежнему много сил тратил на литературное наставничество, работал с молодыми авторами. Приходится удивляться: до какого совершенства он знал языки: русский, ханты, ненецкий и свой родной - коми, на которых и писал в различных жанрах.
Когда я однажды спросил:
- Иван Григорьевич, почему вы повесть "Последняя кочевка" в 1962 году написали на ненецком языке, а роман "Живун" - на коми, а потом перевели их на русский в следующих изданиях?
- Та-ак ду-умать же надо, где ты живешь, - был ответ. - Если ненцы в тундре живут, так что-о африканца приглашать, - фыркал писатель, ерзая на диване от моей наивности. - А где-е коми-зыряне живут? В Мужах, ты что-о, не знаешь?
Сейчас я с уверенностью могу заявить, что такой подход не был прихотью мастера. Лишенный физического общения с близкими ему народностями, он общался с ними через их язык. Язык помогал войти в образ, проникнуть в психологию людей, талантливо и просто, со знанием дела выписать детали, поступки, обычаи, почувствовать запах родной земли.
Были и другие причины. В каждом языке существует множество неразложимых фразеологических сочетаний. Внутри себя они содержат свой особенный колорит и образ, сохранить его и перевести на другой язык - задача не из простых, она подвластна только мастеру.
Издаются "Дети тундры" (1959) - стихи на русском и ненецком языках, "Счастливая судьба" (1962) - рассказы и повести на русском языке, "Ямал вчера, сегодня, завтра" (1961). Писатель заканчивает народную комедию "Цветы в снегах", и эта пьеса годами не сходит со сцены Тюменского драмтеатра. На стихи Ивана Григорьевича композиторы написали около трех десятков песен. Вся лирика Истомина пронизана суровой сыновней любовью к своему краю, что раскинулся в низовьях Оби.
Но есть еще одно направление художника, в него трудно поверить, но это так. С юных лет Иван Григорьевич увлекается живописью. Уважаемый читатель, всмотритесь в репродукции картин "Ленин на Ямале" и "Арест Ваули Ненянга", которые украшают окружной музей. С каким профессионализмом переданы цвета и пропорции, свет и тени, объем и пространство. А как они писались? Кисть проталкивалась между живым и нерабочими пальцами. Чтобы она не выпала, поддерживалась щекой или ртом.
И это не все. Когда картину пишут маслом, художник постоянно отходит от нее на несколько метров, чтобы разглядеть цвет или мазок. Но Истомин не только не мог отходить, чтобы со стороны рассмотреть свое произведение, он не мог и отползать…
В сентябре 1948 года проходила первая областная выставка народного изобразительного искусства Тюменской области, на которой экспонировались картины Истомина "Город Салехард", "Портрет ненца" (акварель), "Молодой ненец с книгой", "Старик коми", "Ханты", "Портрет" (карандаш).
Творчество Истомина оказалось настолько самобытным, что за участие в выставке ему была присуждена первая премия и почетная грамота. Это же надо так любить жизнь во всех ее красках! Даже яркий атеист согласится, что Ивану Григорьевичу всегда сопутствовал Божий промысел.
А все, что мучило Мастера, что заставляло страдать, над чем думал и размышлял, все горячее и цельное, честное и доброе, вылилось в его автобиографическом романе "Живун" (1974), в романе многоплановом, объемном, самобытном, который нашел всеобщее признание российского читателя.
Над романом Иван Григорьевич трудился семь лет. Сюжет романа прост - история неудачливой пармы, своеобразной рыболовецкой коммуны. Попытка жить и работать лицом к лицу с коммунистической утопией. Вера в светлое, богатое будущее, воспитанная на этой идеологии, жила в каждом, а жизнь диктовала свои условия, диктовала по северным жестоким законам на выживание.
Сегодня проблемы пармы сродни проблемам глубинок, "гортов", затерявшихся в труднодоступных местах, оторванных от центра связью, транспортом, торговлей, обслуживанием и прочее.
Одна из сюжетных линий "Живуна" связана с горестной судьбой маленького Ильки, разбитого параличом, лишенного радости детства. Он услышал о крестьянском сыне, которого тоже звали Ильей. Тридцать лет и три года сиднем сидел Илья Муромец, пока не напоили его зельем из встань-травы. И встал Илья Муромец, и стал богатырем, защитником родной земли.
О том, как мальчик (сам) нашел волшебную траву, как распрямился он и на ноги встал - на костылях, Истомин поведал в романе "Встань-трава" (1983). Читая "Встань-траву", невольно задумываешься о предназначении человека на земле.
"Встань-трава" - это не часть романа "Живун", это совершенно самостоятельное художественное произведение, где внимание автора сконцентрировано на судьбе ребенка, на его психологии, где без прикрас показан повседневный быт семьи зырян (их труд, заботы, любовь).
Читая произведения Истомина, слушая песни на его слова, можно только удивляться: сколько света, сколько искристого яркого юмора, сколько сердечного тепла несут людям герои Ивана Григорьевича.
Своим трудом он поднялся над невзгодами, крылья обской волны вдохнули в него талант. И главная награда писателя - народное признание и память. Книги Истомина читают и будут читать. Всякий, кто желает понять и познать свой край, его историю, его прошлое и настоящее, не минует произведений Ивана Григорьевича.
Духовное влияние Истомина на Ямал и даже на наш небольшой район - родину писателя настолько велико, что энергетика его творчества как бы передалась следующим поколениям. Ну где это видано, чтобы на менее чем десять тысяч населения творили такие мастера слова и умельцы, как Роман Ругин - прозаик и поэт, лауреат премии Союза писателей РФ, Микуль Шульгин - поэт и переводчик, Прокопий Салтыков - поэт и литературовед, Леонид Тарагупта и Роман Кельчин - собиратели эпоса, Раиса Скамейко (Шиянова), Василий Ануфриев - составители словарей народности ханты, Геннадий Хартаганов - самобытный мастер, знаменитый резчик, работы которого не раз экспонировались во многих странах Европы, Канаде, Америке.
И все же дух творческого соперничества в целом на Ямале с годами стал ослабевать. Это показала проведенная в декабре 1996 года Международная конференция писателей народов Севера, состоявшаяся в Салехарде.
Причин много, они понятны. Но я бы выделил следующие: прежде всего ушел такой необходимый для регионального литературного процесса писатель - лидер, каковым был многие годы Истомин; добавим столь характерное для переломных эпох сползание к мелкотемью. За перо взялись кому надо и кому не надо. Эгоизм дорвавшихся до инвестиций и тщеславие издаваемых дошли до такой степени, что авторы книг-однодневок стали избегать рецензий, разборов рукописей, совершенно нетерпимы стали к литературной критике. Переход к рыночным отношениям еще больше подстегнул заинтересованность авторов в количестве выпускаемой продукции, пишут, не заботясь о ее качестве и реализации, не считаясь с потребностями читателя. Лишь бы нашелся спонсор, лишь бы были деньги.
Известно, что литература малых народностей, в основном, переводная. Но не всегда увидишь, кто переводчик, да иногда кое-кто рад скрыть свое имя, поскольку перевод - чистейшая халтура. Он это понимает, но ему тоже нужны деньги, чтобы выжить. Вновь и вновь тиражируются образы, которые были присущи молодым авторам при Истомине, во времена становления национальной литературы. На этом фоне, как одинокая певчая птичка, прозвучала, пожалуй, ненецкая писательница Анна Неркаги со свежим взглядом, глубокой философией и психологией своих героев в повестях "Анико из рода Ного", "Илир", "Белый ягель", "Молчащий"…
От сознания подобной своей творческой несостоятельности некоторые авторы северных народностей вдруг ринулись на критику русского языка, будто бы виноватого в том, что они слабо его знают. Да и сам русский народ изображают как завоевателей. Художественность и духовность при подобном подходе подменяются национальным самолюбием и даже отталкиванием от "русскости".
Так был ли русский народ завоевателем Севера? И недостаточно ли он сам, исторически сложившийся многонациональным, пострадал от различных систем и идеологий? Этот факт глубоко понимал Иван Григорьевич Истомин. Во многих статьях, произведениях он с благодарностью обращается к русскому народу и его языку как основе общения российского народа, как духовному и культурному корню России.
В то же время нельзя не признать (и это общая беда), что великий русский язык, выработанный сотнями поколений, перед которым преклонялся весь мир, по-радикулитному стал старчески сгибаться. Не только иностранная белиберда, полууголовщина разъедают его изнутри, но даже исконные русские слова стали произноситься в ином значении. И это тоже одна из причин ставшего привычным слабого перевода подстрочников, и, как следствие, потеря колорита и сочности языков малых народностей - подобного рода потери литераторы смогут исправлять лишь при высокой требовательности к себе.
Есть малые народности, но нет малой литературы - ома единая составная мировой культуры. Очень жаль, что мало обращается внимания на общее направление развития литературы. На сегодняшний день раскладка ямальского населения такова: 18 процентов - сельское, 82 - городское. Пока коренные сельчане возились с навозом, рыбку ловили, оленей пасли - на Ямале произошла урбанизация. И с этим надо считаться, хотя бы в плане тематических предпочтений! В то же время питательная среда для большинства литераторов по-прежнему остается в сельской местности, в глубинках по языку и самобытности. Вот почему так важно сохранить эту среду обитания!
Самая сильная сторона - это, конечно, фольклор малочисленных народностей. Его активно используют, но он далеко еще не востребован. Его необходимо бережно и кропотливо собирать знающим людям, сохраняя веками наработанную манеру сказителей, и ничего лишнего не придумывать. Это основа и питательная среда будущих книг-сказок для мастеров слова.
После Ивана Григорьевича Истомина, к нашему стыду, на сегодня нет ни одного из коми-зырян прозаика или поэта. Но именно этот народ при всех запретах на религию сохранил на Ямале христианство, праздники, обряды. У коми-зырян множество прекрасных песен, особенно остроумны пословицы и поговорки. Причем это можно услышать в каждом доме, в любой беседе.
На Ямале посредством художественного слова совершенно не раскрыты судьбы репрессированных, раскулаченных, мрачная история 501-й стройки - "мертвой" железной дороги в чистке ГУЛАГа.
Еще одна тема, о которой думаешь, своеобразно инвентаризуя материал оставшейся без Истомина ямальской литературы - тема заселения полуострова. Если эпопея освоения месторождений нефти и газа в Сибири страстно воспета К. Лагуновым в романах "Ордалия", "Больно берег крут" и других, то сегодня актуальна иная тема - обживания Севера. За этим обязательно стоят судьбы и выбор родины для своих детей. Здесь, к сожалению, пока назвать нечего.
И наконец, тема природной среды - самая большая и самая уязвимая. Раскрытие ее через природоохранные службы или бесконечные выкрики, типа: "Все вырубили, все уничтожили, разорили, загрязнили" - дело безнадежное. Уже не всколыхнет никого - привыкли. Человек пользовался природой и будет пользоваться. Но как?
В основе этой темы лежит понятие "экология", с древнегреческого языка - "жилище". Если Ямал представить как огромный чум под северным небом, где живут люди разных национальностей, где пасутся олени, водятся звери и птицы, текут реки, осваиваются недра, строятся города и поселки, то, естественно, возникает вопрос, что этот чум надо ежедневно убирать, заботиться о чистоте своего жилища, так, как заботился о чистоте своих помыслов Иван Истомин.
Каждый писатель стремится к признанию, но не он это определяет. Ненцы Ивана Григорьевича считают ненецким писателем, зыряне - коми писателем. А для всех нас он писатель российский и остается примером человечности, вдохновения и труда.
Ю. Н. Афанасьев
ПОСЛЕДНЯЯ КОЧЕВКА
Повесть
Ледоход был бурным. Потемневшие льдины, словно потревоженное стадо оленей, толкаясь и громоздясь друг на друга, шумно двигались по Оби. Выше по течению, за излучиной реки, виднелась полая вода, широко разлившаяся меж берегов, отороченных узкой полосой оставшихся льдинок. Водная равнина неудержимо приближалась, оттесняя грузноватые хрупкие льдины все дальше и дальше на север.
День выдался теплый, ясный и тихий. В безоблачном небе сияло ослепительно яркое полуденное солнце. Оно, будто перелетная птица, вернулось в Заполярье после долгой и холодной зимы. Теперь круглые сутки щедро озаряло необъятный край, отражаясь в бесчисленных тундровых озерах, в заберегах рек и речушек. Над Обью непрерывно неслись в вышине бисерные ниточки птиц, разноголосо и весело приветствуя свои родные места. А воздух, очищенный весенними ветрами, влагой и солнцем, был упоительно свеж. Как в такой день, исключительный для Севера, не выйти на лужок над рекой?!
Старик Ямай, низенький и толстый, в легкой малице с опущенным капюшоном, сидел у реки на ветхой, без нескольких копыльев нарте и неотрывно смотрел с пригорка вниз, на реку Обь. Он всю свою жизнь кочевал с оленями в тундре, далеко от больших рек, и такого ледохода никогда не видел. Трубка давно уж потухла в его зубах, а он все смотрел на реку, на льдины. Вот одна из них с куском подтаявшей грязной зимней дороги поднялась на дыбы и с грохотом погрузилась в бурлящую воду.
- Ай-яй-яй! - не удержался старик, покачал седой головой, остриженной под польку.
Льдины лениво, словно им не хотелось уходить из родных мест, все плыли и плыли куда-то вниз по реке, откуда им уже не было возврата. И это невольно заставило Ямая думать о другом. Старик по-прежнему глядел на реку и думал, что вот и в жизни так же: старое ушло, нет ему пути назад.
* * *
…Началось это с колхозного собрания. Оно было таким же необычным и бурным, как ледоход.
Молодежь с каждым годом все чаще и чаще поговаривала о том, что пора перейти их кочевому колхозу на оседлость. Пожилым, особенно старым, исконным кочевникам, казалось это ненужной и не скоро осуществимой затеей.
Много было на собрании споров, ругани и даже слез. Разве нельзя жить, как жили до этого? На Ямал пришла новая жизнь, без кулаков, шаманов, купцов. Люди трудятся сообща, сами на себя, и жизнь с каждым днем становится лучше. Что же еще надо? - возражали молодым. А колхозники помоложе да пограмотней доказывали, что дальше так жить нельзя. И секретарь колхозной парторганизации, учитель Максим Иванович, с ними заодно. Когда-то давно он помогал создавать первые тундровые колхозы и собирал первых учеников-ненцев в школу. В ту пору звали его просто Максимкой. И он совсем не знал ненецкого языка. Теперь же Максим Иванович Волжанинов постарел, ссутулился, усы поседели, а по-ненецки разговаривал не хуже самих оленеводов.
- Настало время, товарищи, - говорил он, - чтобы колхозы сделать еще богаче, а колхозники жили бы еще лучше. - Он стоял перед колхозниками в расстегнутой тужурке из тюленьей шкуры. Шапка-треух из мягкого пыжика, откинутая назад, держалась длинными ушами на его нешироких плечах. Очки в светлой металлической оправе подпирали нависшие пучками белые брови. - Чтобы добиться этого, надо развивать оленеводство. Пусть в колхозах, совхозах оленей будет еще больше: олень дает человеку и мясо и шкуру и возит по тундре…
- Так, так, так, - согласно кивали головами пожилые колхозники. - Вот мы и говорим: кочевать надо, как прежде. Зачем оседло жить? Оседло оленеводство нельзя вести…
- Нет, постойте, - вежливо перебил Максим Иванович. - Я еще не все сказал. Одних оленей для хорошей жизни мало. И вот почему: пастухи трудодни зарабатывают, хорошо живут. Охотники зимой тоже зарабатывают. А остальные как живут? У них трудодней мало, очень мало и жизнь плохая.
- Это верно, - не выдержал Ямай.
- Надо так сделать: пусть все люди, кроме пастухов, живут на одном месте, оседло, - неторопливо говорил Волжанинов, прохаживаясь перед сидящими. - Тогда работать будут все: ловить рыбу, добывать пушнину, выращивать черно-бурых лисиц, голубых песцов, пахать землю, разводить животных. И люди будут жить в благоустроенных домах…
- Это, Максим Иванович, тоже правильно, - соглашался Ямай и поспешно спрашивал: - А от нас со старухой, например, какой толк?
- Упряжка старых оленей далеко не повезет. И от нас столько же толку, - проворчала Хадане, жена Ямая, сгорбленная костлявая старуха. - А в деревянном чуме мы жить не умеем. Разве можем на это решиться? Да и грех большой будет, ведь… - Хадане не докончила, заплакала и спрятала морщинистое лицо в платок.
Но Максим Иванович продолжал убеждать:
- Старики, конечно, не обязательно должны участвовать в колхозном производстве. Им нужно отдыхать, жить в тепле, уюте, жить спокойно. Поэтому зачем старым людям да маленьким детям кочевать по тундре в мороз и пургу, в дождь и гнус? Надо жить в поселках, в домах. Я согласен, что это непривычно и пугает вас. Но ведь и в колхоз вступать вы тоже ой как боялись! Я помню. А вступили - счастье нашли. Верно ведь?
- Дорогу в колхоз советская власть указала, - раздались в ответ голоса.
- А к оседлой жизни кто, по-вашему, дорогу указывает?