- Разумеется. Но риск велик… очень велик. Стоит ли рисковать? - Синебрюхов перешел на фамильярный тон: - Торопитесь, дорогой. Упустите время - поздно будет.
- А вы сами, Потап Никодимыч, как решили?
- Уезжаю в ночь. Жену и детей отправляю раньше.
- Спасибо, я подумаю.
- Разочтемся, когда вернемся, свои люди, - снисходительно улыбнулся Синебрюхов. - А думать некогда, Евграф Емельяныч, действовать надо. И еще совет: берите с собой самое ценное.
- Постойте, Потап Никодимыч, а как же похороны?
- Эх, батенька мой, время ли ими заниматься. Похоронят и без нас. Своя-то рубашка ближе к телу.
…Из Златогорска Сартаков вернулся раньше, чем его ждали. Сразу же прошел в кабинет и вызвал личного секретаря. Они говорили недолго, и Вешкин помчался выполнять данные ему поручения.
- Госпожу позови, - крикнул вдогонку управляющий.
Из гостиной доносились веселые голоса, кто-то играл на фисгармонии. "Веселятся", - злобно усмехнулся Евграф Емельянович. Ему давно надоела шумная орава, каждый день осаждавшая дом.
- Ты звал меня? - прозвучал с порога голос Варвары Сергеевны. Она стояла, слегка изогнувшись, в проеме двери, опираясь одной рукой на косяк, а в другой держала папироску. Бежевое шелковое платье, отделанное бархатом, плотно облегало ее стройную фигуру.
- Садись, Варя, - мягко сказал Сартаков, показывая на кресло, - и прикрой, пожалуйста, дверь. Нам надо поговорить.
Молодая женщина встревожилась. Она села.
- Говори. Только короче. У меня гости, они ждут.
- Сейчас не до приличий, и черт с ними, с гостями. Прости, я не то хотел сказать. Мы уезжаем. Бери с собой самое необходимое и ценное.
Княжна Полонская вздрогнула. Папироса выпала из ее тонких пальцев, покатилась по ковру и задымила. Евграф Емельянович придавил папиросу ботинком.
- Собирайся быстрее, и никому ни слова.
- Что за бред? Я никуда не поеду.
- Поедешь. Пойми, дорогая, иного выхода у нас нет. Временное правительство висит на волоске. Вот-вот большевики захватят власть. Оставаясь в Зареченске, мы рискуем головами.
- Не понимаю, что плохого я сделала большевикам? - пожала плечами Варвара Сергеевна. - И зачем им понадобится моя голова? Я не хочу ехать. На дворе холодно, снег. Брр!..
- Варя, будь благоразумна. Укладывай вещи. Мы вернемся, когда покончат с большевиками и наведут порядок.
Молодая женщина задумалась.
- Хорошо. Я иду собираться. Когда едем?
- Перед рассветом.
- У нас уйма времени. Так жаль выгонять этих милых людей.
Варвара Сергеевна поправила перед зеркалом высокую прическу и ушла к себе. Несколько минут она в раздумье стояла перед туалетным столиком, бесцельно перебирая разные безделушки, затем решительно дернула кисть звонка. Откинув тяжелую портьеру, в будуар заглянул высокий старик с бесстрастным лицом, украшенным белыми бакенбардами. Старого слугу княжна Полонская привезла с собой из Петербурга.
- Скажи гостям, Василий, что мне нездоровится… Извинись. Иди. Впрочем, постой. Что я хотела? Хорунжий Тавровский пусть останется.
Слуга чуть наклонил голову и скрылся за портьерой.
* * *
Тихо в громадном особняке управляющего. Лишь немногие окна освещены. Во дворе слышен скрип телег, изредка заржет лошадь и чей-нибудь сердитый голос прикрикнет на нее. Слуги выносят большие тюки, ящики, укладывают в повозки, крепко перевязывая веревками. Погрузкой распоряжается Михайло Вешкин. Голос его, гнусавый и злой, слышится то в доме, то в конюшне, то во дворе.
- Осторожнее, черти вы окаянные! Не дрова носите.
Евграф Емельянович, одетый по-дорожному, сидел в кабинете у ярко пылавшего камина - там горели кипы бумаг. Прежде чем бросить очередную пачку бумаг, управляющий бегло просматривал их, иные откладывал в сторону. Горели многолетние архивы "Компании" - летопись Зареченского прииска. В двери показалась голова Михайлы.
- Все уложено-с, Евграф Емельяныч. Прикажите ехать?
- Поезжай. - Сартаков посмотрел на часы. - Смотри, чтобы дорогой не случилось чего. Жди меня там, где я сказал.
- Будет исполнено в точности.
- Ну, ступай с богом.
В полночь управляющий бросил в камин последнюю связку бумаг и тяжело поднялся с кресла. Из маленького шкафчика достал бутылку коньяку, одну за другой выпил две рюмки вина, пожевал золотистый кружок лимона и вышел из кабинета, направляясь на половину жены. В малой гостиной - никого, в будуаре - тоже. Перед дверью спальни Сартаков остановился, прислушался. Тишина. Евграф Емельянович тихонько нажал на бронзовую ручку - дверь не открылась. Старик постучал согнутым пальцем и позвал.
- Варя, нам пора.
И снова нет ответа. Сартаков стучит громче, зовет раздраженно:
- Варя! Варя! Да проснись же! Ехать пора. - Он бьет кулаком по дубовой двери, стучит носком ботинка, налегает плечом. Смутная тревога охватывает управляющего.
- Эй, кто-нибудь! Сюда!
На шум прибегают горничная и двое слуг. Мужчины нажимают на дверь плечами, и, поддавшись их усилиям, она нехотя распахивается. Из спальной тянет холодом. Комната погружена во мрак, только в большое окно льется поток мутного лунного света. Кто-то вносит зажженную свечу. Язычок огня клонится в сторону, прыгающий свет выхватывает из полумрака то ночной столик, то кресло, то широкую деревянную кровать с пышной постелью. Варвары Сергеевны в спальне нет, постель не смята. Взгляд старика останавливается на окне. Вот откуда тянет холодом. Окно распахнуто. Евграф Емельянович подбегает к нему, перегнувшись, заглядывает вниз, видит приставленную к стене лестницу и, весь размякнув, медленно сползает на пол, хватается за грудь. Дряблые вздрагивающие губы что-то шепчут. Слуги подхватывают управляющего. Через полчаса Сартаков приходит в себя, поднимается с дивана и, обведя холодным взглядом слуг, раздельно говорит:
- Ступайте все прочь. Все.
Слуги, пятясь, выходят, а старик садится в кресло и глубоко задумывается. Так неподвижно он сидит час, другой. Свечи в канделябре догорают.
Утром в особняк пришел старший штейгер Дворников. Часто бывая здесь, он хорошо знал расположение всех комнат и направился прямо в кабинет управляющего. Штейгера удивила необычная тишина огромного дома. Ни в одной комнате он не встретил слуг. Дворников забеспокоился. Он шел к управляющему, чтобы доложить о последних событиях на прииске. Ночью старатели захватили контору, на шахтах выставили свои пикеты.
Штейгер остановился у кабинета Сартакова, постучал и, полагая, что приличие соблюдено, открыл дверь. Едва переступив порог, Дворников, как ошпаренный, выскочил обратно. Посреди комнаты на шелковом поясе от халата, привязанном к крюку от люстры, покачивался Евграф Емельянович.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Златогорский мещанин Мохов окончательно лишился покоя. Куприян Егорович давно уже понял, что́ за люди его постояльцы. Он и боялся и ненавидел их. Боялся за себя, но не знал, как поступить. Выручил Дулин. Купец остановил как-то во дворе хозяина, взял за пуговицу жилета, подмигнул.
- Пойдем-ка, Егорыч, ко мне. Мадера знатная есть - приятель из Москвы с оказией выслал.
Мохов оглянулся на окна второго этажа: не следит ли за ним супруга, и, не увидев ее, с готовностью согласился. Дулин провел его через лавку в маленькую заднюю комнатку и усадил на вытертое бархатное кресло. Затем достал бутылку, рюмки, налил вино.
- Будем здоровы, Куприян Егорыч, - проговорил наскоро и опрокинул рюмку в заросший рыжими волосами рот. От блаженства зажмурил глаза, причмокнул языком и, схватив с тарелки пряник, стал жевать, рассыпая крошки. Мохов тянул вино не спеша, часто подносил рюмку к глазам, любуясь цветом вина, нюхал и приговаривал:
- Хороша мадерца, хороша. Это, надо понимать, из старых запасов. Ноне такой не делают.
- Верно заметил, где сейчас такую найдешь. Кислятиной торгуют, ни скусу, ни аромату. Тьфу!
Выпили по второй, по третьей, потолковали о погоде.
- Просьбица есть до тебя, Куприян Егорыч. Торговлишка хотя и бедная, а помаленьку идет. Тесновато стало, хочу лавку расширить. Отдай ты мне весь низ.
- Эвон куда хватил, Матвей Матвеич. Там люди живут.
- Знаю. А ты их того, - купец смахнул со стола крошки в широченную ладонь и высыпал в рот. - По шапке.
- Совестно как-то, Матвей Матвеич. Они все-таки люди. Зима на дворе, и вдруг - на улицу.
- А чего? Ты хозяин, право имеешь. И еще скажу… - Дулин замолк, налил в рюмки вина. - Подозрительный народ. Давненько приглядываюсь. Мое мнение такое будет: чернокнижники, богоотступники и против царя.
Мохов испуганно замахал руками.
- Господь с тобой, Матвей Матвеич, экое говоришь.
- Говорю то, что знаю. И еще скажу: проведают в полиции - не сдобровать и тебе. Укрывал, скажут, пособничал. Подумай, Куприян Егорыч. Мой бы совет - подальше от таких людей. А платить я буду больше, нежели они.
Несколько дней Мохов ходил сумрачный, на постояльцев поглядывал исподлобья, на их приветствия отвечал сухо. А когда по Златогорску тревожной волной прокатилась весть о свержении царя, Куприян Егорович, насмерть перепуганный, пришел к Земцову и, долго не думая, брякнул:
- Съезжай, Петр, мне комнаты понадобились.
- Что так? - удивился слесарь, прищурив зеленоватые глаза и испытующе разглядывая тщедушную фигуру хозяина.
- Да уж так. Не обессудь.
- Крутой ты, Куприян Егорыч.
- Матушка таким родила.
- Ладно. Я, признаться, и сам подумывал другую квартиру приискать. Сыро и холодно у тебя, а берешь втридорога.
Мохов смотрел на носки своих сапог.
- Коли не нравится - давно бы и съехал.
- Не беспокойся, съеду.
- И Рогожникову скажи, мне обе комнаты требуются.
Через два дня постояльцы Мохова, нагрузив на один возок скудный скарб, уехали.
* * *
Заводской гудок взвыл резко и неожиданно. Унылый вой долго тянулся в морозном воздухе. По серому небу медленно плыли большие пухлые облака, роняя на землю редкие, крупные снежинки.
Земцов остановился неподалеку от проходной, свертывая цигарку. Негромко переговариваясь, шли рабочие. Многих Петр знал давно, и на приветствия отвечал дружеским кивком головы. К нему шагнул высокий сухощавый человек, попросил закурить и незаметно оглянулся по сторонам.
- Сегодня? - спросил, наклоняясь к Петру и прикуривая от его цигарки.
- В десять у Савелия. Передай товарищам.
- Добре. Остапа не будет. Жинка у него занедужила.
Земцов постоял еще немного и тоже повернул к проходной.
Быстро темнело. Люди, выходя с завода, растекались по улицам и переулкам и таяли в темноте. В окнах домов замерцали желтые огни. Петр глубже засунул руки в карманы короткого старенького пальто и, свертывая с улицы на улицу, зашагал на окраину города. После того, как Мохов отказал в квартире, ему пришлось поселиться далеко от завода и тратить на ходьбу не менее часа. Давыд Рогожников нашел приют у одного из товарищей, и теперь они виделись только на квартире у кого-нибудь из подпольщиков или специально договаривались о встрече. Места собраний постоянно менялись, а в последнее время приходилось соблюдать особенную осторожность: по городу постоянно рыскали шпики. Достаточно было малейшего подозрения, чтобы человека схватили. Работать становилось труднее с каждым днем. Но подпольный комитет Златогорска, во главе которого стоял Петр Земцов, не только не прекратил своей деятельности, а развернул ее больше, подготавливая вооруженное выступление, формируя боевые дружины.
Перед небольшим домом с высокой островерхой крышей Земцов замедлил шаг. В одном из окон, задернутом занавеской, слабо виднелся свет. Здесь жил кузнец Савелий Марков, у которого сегодня собирались подпольщики. Петр прошел мимо дома до угла, незаметно оглянулся и, не заметив ничего подозрительного, круто повернул обратно. На условный стук вышел Савелий. Узнав знакомую фигуру товарища, кузнец молча провел его в комнату, в ту, где за занавеской у окна стояла лампа-сигнал. Петр пришел немного раньше назначенного времени, но уже застал здесь несколько человек" Вскоре подошли и остальные.
- Люба, - сказал Савелий жене, - ты бы глянула на улицу.
Женщина накинула полушалок и вышла.
- Начнем, товарищи, - встал Земцов и обвел взглядом собравшихся. - Времени у нас в обрез. Значит, так. Мы должны быть готовы в любую минуту по первому сигналу поднять рабочих города на вооруженную борьбу и захватить железнодорожную станцию, телеграф, банк и арсенал. Коротко доложите, товарищи, о готовности. Начнем с тебя, Савелий Тихонович.
Марков привычно разгладил пышные седые усы, подкопченные снизу табачным дымом.
- Железнодорожники готовы. Ручаюсь, девяносто из ста пойдут за нами. Два боевых отряда полностью вооружены. Набираем третий, а вот где взять для него оружие…
- Почему не все сто пойдут? - перебил Петр и прищурил глаза. - Где же остальные десять?
Савелий пожал плечами.
- Так ведь не все нашу программу принимают. Кое-кто к меньшевикам тянется. Есть и такие, кому старые привычные порядки больше по душе. А есть и просто трусы. Но за тех, кто с нами, я головой ручаюсь.
- Оружием надо обеспечить всех. Давыд, - Земцов повернулся к Рогожникову. - Помоги железнодорожникам. У них самая трудная задача, и от того, как они с ней справятся, зависит многое. Тимошенко, а как у тебя?
Плотный человек с широким добродушным лицом и совершенно голым черепом, заговорил с мягким украинским выговором.
- Та що же тут долго бачить, товарищ Земцов. Мукомолы никогда последними не бувалы. Треба - хоть сейчас могут выступить.
- Уверен в этом?
- Як в самом себе, товарищ Земцов.
- Это хорошо. Капустин, послушаем тебя.
Молодой, завидного сложения парень с огромными руками, которые он не знал, куда девать, взглянул на Петра веселыми глазами.
- Я еще короче скажу: металлисты готовы.
Земцов выслушал каждого, и озабоченное выражение исчезло с его лица.
- А теперь давайте сюда, - он развернул на столе от руки вычерченный план Златогорска. Водя по нему пальцем, уточнял места сборов, маршруты, по которым будут двигаться дружины.
Из дома Савелия выходили незаметно, по одному.
…Со стороны железнодорожной станции донеслась частая оружейная стрельба и, почти тотчас в другом конце города, у металлического завода, гулко ударил взрыв. Потом начали стрелять в самом центре - Большой Нагорной, - и скоро уже всюду раздавались выстрелы. По улицам бежали группы людей, останавливались, отстреливаясь и бежали дальше. С крыши банковского здания затараторил пулемет. Под утро все стихло. Стало известно, что город в руках большевиков.
На узких улицах Златогорска появились рабочие с красными знаменами. Они шли и пели:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе…
Демонстранты двигались по Большой Нагорной, по Уфимской, Таежной и другим улицам к Оружейной площади. В колоннах шагали рабочие заводов и фабрик, железнодорожники, мукомолы, кожевники. По досчатым тротуарам следом за ними бежали мальчишки, во все глаза глядя на невиданное зрелище. Ветер хлопал полотнищами алых стягов, далеко вокруг разносил песни. Сам воздух казался каким-то необыкновенным, будоражил людей.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе.
На Оружейную площадь отовсюду стекались тысячи людей. Никогда еще не было в Златогорске, чтобы в одном месте собралось столько народу. На возвышение, наспех сделанное из пустых ящиков и бочек, притащенных сюда из ближайшей бакалейной лавки, поднимались ораторы, говорили о свержении Николая Кровавого, о свободе, которую получил народ, о равенстве и братстве, о том, что пора кончать проклятую войну с немцами. Давыд Рогожников, Петр Земцов и другие члены Златогорской большевистской организации выступали на митингах, объясняя народу положение в стране, линию большевиков, распространяли среди населения резолюции Первой Уральской областной партийной конференции об отношении к Временному правительству и войне.
Куприян Егорович Мохов тоже пришел на площадь. Во главе большой колонны рабочих, шагавших по Уфимской улице, он узнал своих бывших постояльцев. Давыд Рогожников нес в сильных руках свежеостроганное древко, на котором развевалось красное полотнище. Рядом шагал Петр Земцов, сильно похудевший, с воспаленными глазами. Куприян Егорович побледнел, попятился и стал креститься дрожащей рукой. Кто-то схватил его за локоть и крепко сжал.
- Что я говорил, Куприян Егорыч? Вот они, смутьяны-то, богохульники-то. Теперь сам видишь.
Мохов повернулся. Сзади него стоял Дулин. Поглаживая рыжую, в мелких кольчиках, бороду, он злобно смотрел на демонстрантов.
- Да что же это делается-то на белом свете, Матвей Матвеич? - плаксиво спросил домовладелец. - Что дальше-то будет?
- Поживем - увидим, - ответил купец. - Хорошо они поют, а вот куда сядут… Пойдем-ка отсюдова, Куприян Егорыч, нечего на оборванцев глядеть.