- Как не запомнить такого человека! - продолжал Муратов. - Даже рассказал о нем на политбюро. Очень взволновало: шорцы, не имевшие когда-то своей письменности, массами вымиравшие, ныне со всеми народами нашей страны построили социализм. Казалось бы… - говорил Муратов, задумчиво глядя куда-то вдаль, и синяя дымка его глаз еще больше светлела, - казалось бы… как, между прочим, некоторым и кажется… надо бы, после столь тяжкого испытания, как Отечественная война, у тихой речки с удочкой посидеть. Но народ требует деятельности. Он не хочет останавливаться на полпути и настойчиво требует: "Вперед! К коммунизму!" Да, народ, как и мы с вами, не хочет сидеть у тихой речки. - Муратов поднялся, подошел к огромной карте, висящей на стене, и, глядя на нее, продолжал: - Ныне мы строим материальный фундамент коммунизма. Путь к коммунизму не испытан, не изведан… мы впервые прокладываем его… Но победа коммунизма в нашей стране - величайший праздник… А люди-то живут ведь не только праздником - они каждый день едят, одеваются, отдыхают, лечатся, учат детей, учатся сами… И если мы, увлекшись перспективами, забудем о буднях, - народ не похвалит нас: отведет от руководства, просто прогонит. - Муратов неторопливо, вдумчиво говорил о народе, о руководителях, подчеркивая что-то, что пока было еще не ясно Акиму Мореву. Аким внимательно вслушивался в слова секретаря Центрального Комитета партии, но в то же время тревожно посматривал на часы: стрелка показывала, что прошло уже шесть минут. Он заерзал на стуле, с напряжением ожидая, что сейчас Муратов скажет то, ради чего вызвал его, но тот продолжал все так же спокойно:
- Вам, видимо, там неловко: солнце бьет в глаза. Пересаживайтесь поближе ко мне. Вы, кстати, учились, как мне передавали, в горном институте? Я там же учился и в те же годы. Как не встретились? Впрочем, нас было много. А не забыто то, что дал институт?
- Да что вы! Если бы не знал, все равно надо было бы изучать: дело имею с рабочими, инженерами, производством.
- Верно: теперь нельзя управлять заводом, не зная инженерии, как нельзя управлять колхозами, не зная агрономии.
Так они проговорили минут сорок, и только под конец Аким Морев уловил, что Муратов "испытывает" его.
- Знаете что? - Муратов подождал, подумал, а Аким Морев почему-то внутренне дрогнул. - Знаете что? Мы хотим вас рекомендовать вторым секретарем Приволжского обкома партии, Что побледнели?
- Неожиданно… Но ведь там первый - Малинов? Что я около него буду делать: он - глыба, а я - крошка.
- Малина хороша к чаю. Мать моя очень любит чай с малиной, - холодно улыбаясь и глядя куда-то поверх стола, проговорил Муратов.
Аким Морев понимал, что Муратов ему о Малинове всего сообщить не может, что он полушуткой: "Малина хороша к чаю", - уже на многое намекнул и этим самым сказал: "Езжай-ка, товарищ Морев, присмотрись к Малинову, а мы в это время присмотримся к тебе: как ты поведешь себя, не наломаешь ли дров. Ведь и Малинова мы рекомендовали, а теперь, вишь ты, как приходится выражаться: "Малина хороша к чаю". Все это Аким Морев понимал и, однако, настойчиво воскликнул:
- Малинов - герой Отечественной войны.
Муратов заговорил уже сурово:
- За геройство во время Отечественной войны Малинов получил сполна, правительство наградило его орденами, поэтому вредно напоминать: "Я во время Отечественной войны сделал то-то и то-то". - Муратов снова подошел к карте, тупым концом карандаша обвел Приволжскую область, произнес: - Разобраться тут надо: слишком много говорят о преобразовании природы и почти ничего не делают во имя этого, - он улыбнулся Мореву. - Вы не торопитесь, товарищ Морев. Сегодня вечерком позвоните. Продумайте и позвоните. Но отказываться не советую. Перед поездкой в Приволжск обязательно побеседуйте с академиком Бахаревым: прекрасно знает Поволжье, что очень пригодится вам, - говорил Муратов уже так, как будто вопрос о работе Акима Морева в Приволжской области давным-давно решен.
- Но ведь я не агроном, - смущенно возразил Аким Морев.
- Если бы Центральному Комитету партии нужен был только агроном, мы вас не тревожили бы. Мы вас переводим из Сибири не в наказание, а потому, что нам нужны настоящие командиры на юго-востоке, особенно в Приволжской области: здесь ныне основной фронт. - Муратов, поднявшись, подал руку Акиму Мореву. - Подумайте. Но отказываться не советую.
- Я в полном распоряжении Центрального Комитета партии, - произнес Аким Морев и вышел, затем пересек приемную, заглянул к Севастьянову.
Тот встретил его упреком:
- С ума сошел: сорок восемь минут вместо пяти.
- Дела задержали, друг мой!
8
И вот Аким Морев подплывает к Приволжску.
Теплоход почему-то дольше положенного времени задержался в Саратове, затем в Сталинграде и потому вместо вечера прибудет в Приволжск поздно ночью. Можно было бы взять такси и предварительно осмотреть город. Но куда ночью поедешь? Да, кроме того, капитан теплохода сообщил:
- Стоять будем минут пятнадцать.
- Это вместо четырех-то часов, как полагается? - спросил Аким Морев.
- Опаздываем. Примем пассажиров - и пошел. Тем паче нам надо попасть в Астрахань по расписанию.
Капитана вся прислуга теплохода за глаза звала Тем-паче: любил он эти слова и втыкал их где надо и где не надо.
Предстоящая встреча с новым городом волновала Акима Морева гораздо сильнее, нежели волнует встреча с родителями, которых долго не видел, или с возлюбленной, о которой стосковался. Как его примут в этом городе? Да и примут ли? Ведь могут не выбрать. Или, что еще хуже, отнесутся к нему не только спокойно, но и безразлично: "Ну, прислали и прислали. Посмотрим, что за воробей". Волновало его и то, что он, по выражению Ивана Евдокимовича, выезжал "на передовую линию огня".
"Но ведь ты не первым будешь там", - мелькнуло у него успокоительное, но он тут же вспомнил слова Муратова: "За геройство Малинов получил сполна…" Почему такое отношение к Малинову? Не временно ли меня посылают вторым? Не метят ли в первые? Если это так, значит предстоит борьба: тот без боя позиции не сдаст. Да и что с ним случилось? Ведь гремел. "Гремел, да и догремелся. Нельзя в партии греметь", - как будто кто-то со стороны подсказал Акиму Мореву.
Ныне он ехал в Приволжск на работу, а ведь когда-то… И вдруг перед ним всплыла одна из ярких картин детских лет…
Это было очень давно.
Отец, плотник, вместе с матерью, прихватив маленького Акимку, отправился из деревушки Яблоньки в Баку на заработок. Акимка все время, плача, просил:
- Хлебца…
Как только они сели на пароход, заняв место на корме, отец сразу же сказал, утешая:
- Вот, сынок, доберемся до Приволжска, там непременно пойдем в обжорный ряд. Эх! За пятак щей ешь сколько влезет, положим, из требухи. Положим, со своим хлебом. Купим хлеба и пойдем в обжорный ряд. Уж ты, брат, потерпи. Зато в обжорный ряд пойдем. Рядом с пристанью - на берегу.
Так они и плыли в надежде попасть в красочно разрисованный отцом обжорный ряд. Через несколько дней показался Приволжск. Это был городок почти сплошь из деревянных домиков, крыши которых не только посерели, но еще и покрылись рыжеватыми мхами. Акимка тогда не обратил особого внимания ни на домики, ни на их крыши, ни на узенькие улочки: им овладела подгоняемая голодом мечта о том, как бы скорее попасть в обжорный ряд.
Отец, когда пароход подплывал к пристани, подвел Акима к борту, сказал:
- Пойдем, сынок, город издали посмотрим… и малость проветримся.
Акимка, держась за штанину отца, теребя ее, нетерпеливо шептал:
- Айда! Скорея! Ну, проветрился, и ладно. А то расхватают.
- Не расхватают, сынок. Всем достанется. Если бы бары ходили в обжорный ряд, то действительно расхватали бы - жадные. А мы что ж? Щи в чаны сливать не будем. Поедим вдосталь - нам больше ничего и не надо. Да если бы и надо было - денег нет.
Вот он, обжорный ряд, - прилавки под деревянными навесами, вытянувшиеся по одной линейке, порезанные перегородками. За каждой перегородкой вмазан котел, в котором бурлят щи из рубцов и коровьих голов. Около котлов бабы в засаленных, почерневших фартуках. Получив пятак, они огромными ковшами наливают щи в блюда и ставят их перед посетителями, которые сидят за прилавками, каждый придерживая рукой свой хлеб… И едят - смачно, сочно, с азартом. Потом выбираются на волю, отяжелевшие, переваливаясь с боку на бок, отправляются на пароход, умиленно произнося:
- Вот это пожрали! Ах, пожрали!
Не зря Приволжск хвалится на всю Волгу обжорным рядом.
…Аким Морев взобрался наверх, в капитанскую рубку, и, посмеиваясь, рассказал обо всем этом капитану.
- Ну! Помину от того не осталось. Город обновился с ног до головы. Тут дома такие были - чудо. Площади - чудо. Все, конечно, во время войны превратилось, тем паче, в лом и щебень. Сейчас, глядите, вывернемся из-за крутизны, и, тем паче, перед нами - городище.
Вскоре в самом деле перед Акимом Моревым развернулось море огней. Они тянулись широкой полосой вдоль берега и уходили полукругом куда-то вдаль - еле видать. Огни дрожали, переливались и манили, звали к себе. Было что-то странное в них. В начале города - это видно по свету в окнах - стояли многоэтажные здания, и дымились высокие трубы, чуть заметные во мраке.
- Завод, автомобильный, - пояснил капитан. - Восстановлен окончательно, а дальше, особенно в центре, город еще только-только выбирается из руин: тут дом растет, там дом растет, а вокруг развалины, тем паче, - битый кирпич и щебень. Оттого, глядите, только и светятся уличные фонари, а под ними - вроде темные ямы. Так кажется ночью, а днем видать черные пятна. Пусто. А те во-он, далеко, огни-то загнулись, вроде клюки, - там конец городу.
- Сколько же приблизительно километров до того места?
- Отсюда? Километров шестьдесят.
- Шутите.
- Это не диво - шестьдесят, тем паче, Сталинград вытянулся на сто, Саратов - на семьдесят. Диво - другое. С врагом тут, знаете, как дрались? Всех, кто от Гитлера сюда пришел, в прах превратили. Ну, однако, сейчас приставать будем, - и капитан дал гудок.
Трубный зов прокатился над Волгой, и теплоход, разворачиваясь, стал причаливать к пристани.
- Пойду хоть прикоснусь к земле, - решил Аким Морев и быстро вышел на пристань, сталкиваясь с пассажирами, которые валом валили на теплоход, затем намеревался было подняться по лестнице, на крутизну, но, заслыша гудок, направился обратно и здесь был немало удивлен.
С теплохода шла Анна Арбузина, неся чемодан, а за ней, взвалив на плечи мешок, видимо с картошкой, шагал да еще о чем-то на ходу рассуждал академик Иван Евдокимович Бахарев.
- Интересно. Интересно, - с усмешкой прошептал Аким Морев и посторонился.
Анна Арбузина и академик сошли на берег. Иван Евдокимович свалил мешок с плеча, даже придержал его над землей, словно боясь разбить в нем хрусталь, и произнес:
- Зачем же это вам понадобилось в такую даль репу везти?
- Подарок. Что же поделаешь, Иван Евдокимович: подарки выбрасывать грех. Ну, теперь не беспокойтесь: я уж сама найду путь-дорогу.
- До свидания, Анна… Петровна, - глухо проговорил академик и в порыве нежности поцеловал ее руку.
- Да разве так прощаются хорошие люди? - запротестовала та и, обтерев рот кончиком косынки, крепко обняв Ивана Евдокимовича, поцеловала его в губы и раз и два. - Вот так-то, Иван Евдокимович, - и густо рассмеялась. - Теперь-то уж куда ни поедете, хоть на север, хоть на южный полюс, все одно ко мне не миновать…
- Да. Да. Конечно. Да. Да. Непременно. Да, - и академик, будто его кто силой оторвал от Анны, качнулся к теплоходу, затем быстро побежал по мосткам.
"Ну и ну. Междометиями заговорил. Впрочем, рад я за него", - шагая за академиком, подумал Аким Морев и, поднявшись на нос теплохода, сел в свое излюбленное плетеное кресло…
Проснулся он, когда солнце золотило верхушки мелкого кустарника-ветлянника, песчаные длинные косы… и дюны. Они виднелись всюду, будто застывшие волны.
"Что такое? Где это я? - протирая глаза, подумал Аким Морев и, окончательно просыпаясь, понял, что сидит в том же плетеном кресле, в котором устроился несколько часов тому назад. - Заснул. Вот это да".
- Но что такое? - в тревоге прошептал он, глядя на правый обрывистый и плоский берег, покрытый песчаными дюнами, мелким кустарником и кое-где желтеющей травкой…
Злой ветер, словно гигантским рашпилем, сдирает с обрыва рыжую землю и тучей бросает пыль на Волгу, отчего река покрылась не то ржавчиной, не то кровью. Временами на берегу появляется деревушка, село. Улицы песчано-пепельные, без единого деревца, а крыши хат покрылись мхами.
- Батюшки мои, да что же это такое! - воскликнул Аким Морев.
- Плывем в пекло, - прогудел рядом с ним Иван Евдокимович, и Аким Морев увидел, как у того в глазах грусть борется с чем-то очень радостным, и, понимая, почему такое происходит с академиком, сказал:
- А на душе-то у вас другое пекло.
- От этого природа не меняется, - заявил академик, давая знать, что он не желает говорить о том, что творится в его душе. - Завтра, послезавтра вы увидите зачатки самой настоящей пустыни… Прямо скажу, вы увидите, как Кара-Кумы шагнули через Каспий и легли там, где когда-то была цветущая растительность. А вы на самолет - ширк и в Астрахань.
- Ошибался, прошу прощения.
- И то… А когда мы с вами пересечем на машине Черные земли, тогда вы по-настоящему познаете передовую линию огня и полностью тыл. Вот что, - хитровато улыбнувшись, сказал академик. - В Астрахани купим ружья.
- В злые силы природы палить?
- Видите ли, от Приволжска тянется бывшее русло Волги почти до Черных земель. Оно обозначено на карте цепочкой озер. Дичи там - пушкой не прошибешь.
- Втроем бы поехать, - снова решив подшутить, произнес Аким Морев.
- Что? Как? - недоуменно спросил Иван Евдокимович и, догадавшись: - А-а-а-а. Мы к ней заедем. Да. Заедем. Непременно. Да.
"Опять заговорил междометиями", - любовно посматривая на него, подумал Аким Морев и, поднявшись из кресла, добавил:
- Пойдемте поспим маленечко: молодым людям надо силы накапливать. Значит, на Черных-то землях вы давненько не были?
- Давненько, - ответил академик, идя за Акимом Моревым.
- Чего же это вы с передовой линии огня убрались?
- В Москве воевал. Знаете, какой бой пришлось выдержать с агрономами-консерваторами. Так что передовая линия огня там находилась. Ныне она перенесена снова на юго-восток, и я готов на переселение.
- Оказывается, вы воин: и на природу и на дичь с ружьем.
- А вы задира.
- Есть малость… В данном случае от доброты сердца… Рад я за вас, Иван Евдокимович. Видел, как репу на бережок доставили. То по лестнице вниз ножки не шагают, а тут, вишь ты, мешок репы, как перышко, донес.
Глава вторая
1
Астрахань меньше всего интересовала Ивана Евдокимовича: мысленно он уже находился там - на Черных землях, в Сарпинских степях и, как опытный полководец, приближаясь к передовой линии, начал дорожить каждой минутой.
- Рыбий городишко, - с оттенком презрения произнес он, когда теплоход причаливал к пристани.
И верно, отовсюду несло густым запахом рыбы, а к этому еще примешалась несусветная жара, какая-то тихая, спокойная, но до того палящая, что казалось, их обоих посадили в ящик, поставили под солнце - кали немилосердно!
- Осенью - дышать нечем, а летом - умирай. Купчишки городишко строили: дрянненький, грязненький, - пояснил академик. - Так что, Аким Петрович, давайте заглянем в облисполком, попросим машину - и марш-марш на Черные земли.
Но, попав в центр, они были неожиданно порадованы чистотой гудронированных улиц, красивыми жилыми домами, зеленью и особенно парком: в нем под могучими акациями стояла приятная прохлада, и потому его не хотелось покидать.
- Тю-ю, - со свистом протянул академик. - Переворот в городе свершился… Но ведь это не купчики сделали, а советские люди! - как бы с кем-то споря, воскликнул он.
Вне парка стояла жара.
Ивану Евдокимовичу дышалось трудно, а из-под шляпы горошинами катился пот на виски, на плечи. Академик то и дело смахивал его батистовым платком, который вскоре превратился в мокрый комочек.
- Вот это жмет. Заметили, в городе нет толстых.
- Разве только приезжие… да и те не совсем толстые и не совсем тонкие, - глядя на академика, полушутя подтвердил Аким Морев.
- Вот именно - не совсем толстые, - охотно согласился тот. - Ну, и дави, - как бы приказывая жаре, добавил он. - А там, в степи, будет еще круче… глядишь, килограммчиков десяток дряни из меня и выпарит. Поскорее бы туда. Ну, поехали.
- Только кремль… кремль посмотрим, - предложил Аким Морев, прибавив шагу, но академик придержал его за руку.
- Куда несетесь сломя голову? Черт-те что! Я вам ровесник, а прыти у вас! Порошки, что ль, секретные принимаете? - и изучающе посмотрел на будущего секретаря обкома.
Аким Морев был вровень ему, но поджарый, потому на ногу легкий, и лицо у него совсем моложавое… Конечно, моложавое по его годам: не юноша ведь… И академик повторил:
- Порошки, что ли, принимаете секретные?
- Да. Те самые, что вы приняли, когда мешочек с репой на бережок доставили.
- Шутите все. Однако верно: те порошки омолаживают.
Вскоре они попали в древний кремль, где собор, церквушки, домики - низкие, с маленькими окошечками-бойницами - доживали свой век, как доживает старичок, умирающий смертью-сном.
- А ну их! - сказал Иван Евдокимович. - Конечно, все это интересно - старина. Как же? Однако я сие могу увидеть в книжках. Пошли до гостиницы… и на Черные земли. Впрочем, в магазин зайдем, ружья купим. - Но, выйдя из кремлевских ворот, он остановился: на стене, как это бывает на скалах морского берега, виднелись ровные и длинные выбоины. - Да неужели сюда когда-то подходила Волга? - спросил академик.
- Нет, не Волга, - проговорил рядом стоявший худой, загорелый дочерна астраханец. - Здесь во времена Петра Великого по стене хлестали волны Каспия. А ныне, он, Каспий, вон куда от нас убежал - за шестьдесят километров, а то и дальше.
- Значит, здесь хлестало по этой стене? Видите, что творится в Поволжье? - обращаясь к Акиму Мореву, горестно произнес Иван Евдокимович. - На шестьдесят километров отступил Каспий. На сколько же по окружности сократилось водяное зеркало! Отсюда - обессилел и удар по суховею, - он достал книжечку и что-то записал.
"Напал на свое", - подумал Аким Морев, с восхищением глядя на то, как Иван Евдокимович наклоняется, щупает продольные борозды на стене.
- Так-так-так, - произносил тот, шагая вдоль стены, затем вскинул руку с книжечкой и потряс ею. - Вот еще доказательство, как безобразно человек относился к природе.
Побывав в облисполкоме, где им предоставили машину, закупорив ружья и припасы, они пошли в гостиницу, решив на зорьке отправиться в путь…
И всюду, где бы они ни находились, у Ивана Евдокимовича нет-нет да и прорывалось:
- Каспий-то, а? Вот так Каспий! - Даже ложась в постель, он произнес, словно говоря о человеке, которому верил, считал его честным, а тот неожиданно проворовался: - Вот так Каспий.
- Спим, - посоветовал Аким Морев.