Виктор понял, что Юрочка Николаевич совсем не умел врать. Его командировали к Виктору для компании.
Весь он был холодный и распространял вокруг себя чистый запах снега и улицы.
Юрочка Николаевич налил в стаканы шипящего вина и строго сказал:
- С наступающим годом.- Выпил. И сурово задумался.
- С наступающим, - сказал весело Виктор и взял свой стакан. Он не собирался пить, где там - после трех ложек куриного бульона да вино!.. Но вдруг он решил выпить, удивляясь своей дерзости и от этого еще больше веселясь.
- Валяй,- сказал просто Юрочка Николаевич и налил себе еще.- За что выпьем?
- За Женьку! -сказал Виктор.
Юрочка Николаевич сосредоточенно очистил мандарин и сказал:
- Ну что ж, давай за девочек,- и снова выпил.
"За Голубку",- подумал Виктор и сделал несколько глотков.
Вино обожгло его, в желудке сладко запекло, кровь наполнилась горячими искрами, он почувствовал, как белый огонь бежит по жилам, точно подожженный бикфордов шнур. Все в комнате понеслось кругами, и за ними он не видел уходящего Юрочку Николаевича.
Тому еще было идти два часа до зимовья.
Где-то в зимовье Женя сказала тихо, прислонившись к двери спиной:
- Пусть тебе приснятся синее-синее небо, зеленый-зеленый луг, красные-красные цветы. Пусть! - И со всей силой захотела, чтобы так все было.
Он уснул.
Ему приснились синее небо, и яркий луг, и разные цветы и птицы.
В три часа ночи пришли Усольцев с Ниной. Нина поцеловала Виктора холодными неподвижными губами в лоб, сказала, устало валясь на стул:
- Ну вот, поздравляем.
Усольцев поставил на стол шампанское, потер щеки и уши.
- Ярск гуляет! - И стал откупоривать бутылку.
- Знаешь, Витя,- говорила Нина,- уже машины ходят, всех пьяных подбирают и отвозят в учкомбинат. Там они оттаивают.
- Ярск гуляет,- повторил Усольцев, он был, впрочем, как и Нина, сильно пьян.- Пьем!
- А нашей Кирюше вчера сделали предложение...- сказала Нина.
Усольцев вылил в себя пол-литровую кружку шампанского и закусил яблоком. Далеко расставленные глаза его, так что нельзя было смотреть в оба, а только по отдельности, казались сейчас неподвижными, застывшими.
В них что-то оживало, только когда он взглядывал на Нину.
- Правда! - говорила Нина, посмеиваясь и вздыхая. - Жених по профессии сантехник, дает людям тепло.
- Сан-техник,- сказал раздельно Усольцев.
- Ну да, дает людям тепло. Он захандрил, так как решил жениться, а на ком, пока не знает. Ну, в общем ему надоело давать людям тепло, он захандрил и стал каждый день уезжать в лес и там мучиться. Вчера в общем снял комнату в Индии - в индивидуальном поселке, знаешь?..
- Там куркули живут,- уточнил Усольцев, глядя рассеянно на стол.
- Купил кровать и прислал к Кирюхе сватов, а я их выпроваживала.
- Ну, пойдем. Ко мне,- сказал Усольцев, вставая и надевая шапку.
Нина не ответила, и он взял ее за плечо.
- Отстань! - крикнула вдруг она.- И вообще я спать хочу.
Нина, будто не замечая Усольцева, терпеливо стоявшего у двери, села на кровать Виктора, сказала тихо:
- Витя, что делать? Что делать?
Он молчал, и она добавила:
- Через три дня к нему семья приезжает. Он говорит: "Поехали. Хоть на Колыму". Зачем? У него дети. Целых двое, мальчишки, пять и семь лет... А я глупая, глупая, надо дать в морду, я еще колеблюсь.
Нина застегнула шубку, провела рукой по глазам и посмотрела на себя в зеркало.
- Господи, пугало какое! - сказала вслух и вышла.
Но спать Виктору не дали.
Негромко постучав, заглянул Петренко, в сапогах, в полушубке и почему-то в шляпе. Борода в инее. Не садясь, от двери он смотрел на Виктора и покашливал. Был он трезв.
- Выкинул ты штучку. Весь год теперь будешь болеть. Мы, что ли, тебя застудили?
- Я скоро встану,- сказал Виктор.
- Давай, тебя ребята вспоминали.
- Встану - приеду,- сказал Виктор.
- У нас инцидент,- говорил из своего отдаления Олег. - Приехал начальник управления, ребята его подкараулили в уборной, заперли. Забили гвоздями и уборную отнесли за километр в тайгу. Сперва он грозился, кричал. Потом пообещал дать два бульдозера, построить котлопункт. Его отпустили.
Олег выпил стакан вина, засунул в рот кусок колбасы и так, стоя и пережевывая, смотрел на Виктора.
- Наказали? - спросил Виктор.
- Да нет. Но грозятся наказать меня, говорят, будто я все организовал, потому что без меня никто бы не додумался. Но два бульдозера дают, - сказал Олег, надевая шляпу. - Один я буду перегонять. Может, тебя увезти?
- Нет,- ответил Виктор. - Я встану, сам приеду.
- Тогда выздоравливай,- сказал Олег и открыл дверь. Он хотел сказать: "Я без тебя даже соскучился". Но не сказал. Вышел. Загремел в коридоре сапогами.
Виктор лежал, смотрел на дверь. Он почему-то знал, что сегодня к нему будут приходить. Он не ошибся.
Медленно, без стука вплыла Кира Львовна, за ней вошел мужчина, которого Виктор сначала не узнал.
- Ну, больной,- сказала Кира Львовна, проходя по комнате и разглядывая стол,- наверное, микстуры пьем и порошками закусываем?
- Нет,- ответил Виктор.- Я пьянствовал.
- А этого ты не узнаешь? - спросила Кира Львовна, указывая на мужчину.- Это Славка, кажется, твой первый в Ярске знакомый? Не правда ли?
Славка смущенно глядел в угол.
- Вот, сопровождает меня. Боится, что побьют или посватают. Наши тут были? Нинка, Усольцев? - спросила Кира Львовна, проводя рукой по столу в поисках чего-нибудь сладкого. Она нашла конфеты, зашелестела бумажкой. - Настроение у Нинки отчаянное,- сказала она.
Виктор кивнул.
- Я знаю.
- Все знают,- подтвердила Кира Львовна, опять проводя руками по столу, вылавливая теперь яблочко.- Ведь говорят же, в Ярске нет двух вещей: бананов и секретов.
- Выпейте,- сказал Виктор, указывая глазами на бутылку и кивнув на Славку.
Кира Львовна правильно оценила этот взгляд как примирение Виктора со Славкой и тоже сказала:
- Слава, иди, выпьем, что ли, тебе надо согреться. - И добавила: - Видел такого дурачка: носит кепочку. Вон, которая в руках. Да не прячь, мы видели. Я ему говорю: "Прекрати свой глупый форс и купи шапку. Приказываю как политрук. Ты понимаешь, что верхние слои мозга отмерзнут, что будешь делать?" - "Ага",- говорит, а сегодня приходит в кепочке и рот до ушей.
- Ты политрук? - удивился Виктор.
- А кто же я? - пожала плечами Кира Львовна. Посмотрела ему в лицо.- Кто же я, по-твоему? Воспитатель рабочих, а по-партийному политрук. Меня и соблазнили таким названием: войну напоминает...
Виктор не помнил, как ушла Кира Львовна, в комнате почему-то очутились двое парней. Один из них, кажется, присел на ногу Виктора, оглянулся и тихо сказал:
- Тсс! Мы ненадолго. Мы выпьем и уйдем.
Парень показал две принесенные бутылки.
Потом Виктор проснулся, когда ему опять сели на ноги. Теперь ребят было уже четверо, и один из них - с гармошкой.
Ребята заметили, что он проснулся, и извинились:
- Прости, друг, эти вот из нашей бригады оказались... Мы коротко.
Кто-то говорил:
- Тсс, пейте, закругляйтесь.
Другой выглядывал в форточку и кричал:
- Егор Захарович, мы в семнадцатой, мы тут зашли стаканчик взять, ну... задержались! Вся бригада как есть: Николахи, я и Петр! Зайдите, мы сейчас!
Потом в комнате было уже совсем много народу, Николахи плясали, какая-то девушка пела частушки. Заметив, что Виктор проснулся, она пропела и ему: "Толя, Толя спит во поле, пойду Толю разбужу. Все, что мне наговорили, пойду Толе расскажу". Виктор хотел поправить ее, объяснить, что его зовут иначе, но почему-то опять заснул. Он засыпал, просыпался, в комнате было пусто, и был рассвет, снова засыпал и, только когда в коридоре раздался грохот сваливаемых лыж, понял, что вернулись ребята из зимовья.
Он подумал, что сейчас придет Голубка и он увидит ее лицо.
Может быть, дело даже не в том, что она скажет, как подойдет, дело совсем в другом, и это другое он сразу почувствует, какая бы она ни была.
Он сел в кровати, не спуская глаз с двери, уже различая голоса и зная ее голос отдельно.
Дверь с грохотом отлетела, и сразу в комнате стало много людей.
- С Новым годом! - закричали ему.- С новым счастьем!
Он слышал голоса, видел красные с мороза смеющиеся лица.
Слышалось:
- Не подходите к больному! Вы же холодные!
Это очкастая Вера.
- А Юрочка Николаевич заблудился.
- Мы такую елку наряжали, прямо на корню... Мы и снег не стали трогать, он лежал на ветках! - говорила Маша, жена Генки Мухина.
Виктор сразу понял, что это его жена. Краснощекая, как говорится, ядреная женщина. Ей бы в русском народном хоре впереди стоять.
- Как Генка Мухин изображал официанта! Генка, повтори на "бис"!
- Такую фиесту устроили! - закричал Генка, вешая полотенце на плечо.- Кто умываться?
- Захвати Женьку, ей надо промыть мозги после вчерашнего дебоша!
- Эй вы, кляузники! - сказала Женька с порога, мельком взглядывая на Виктора, на ребят.- Я иду в лес "орать". Кто пойдет со мной?
- Отдохни на праздники,- говорила Вера.- У нее излишки сил, она уходит в лес "орать".
- Юрочка Николаевич, ты пойдешь со мной в лес? - спросила Женька.
- Пойду,- сказал Юрочка Николаевич.
- Эге, да ты здесь попировал! - воскликнул Жуховец, торопливо оглядываясь на уходящих Женю и Юрочку Николаевича.
- Да,- кивнул Виктор, тоже глядя им вслед.- Мы роскошно праздновали! - почти крикнул он.
Она не оглянулась.
Глава третья
Их было восемь человек - Генка, Рахмаша, Жуховец и еще два незнакомых Жене парня из группы Мухина. Еще Вера и Маша.
Они шли молча по лесу, выстроившись цепочкой, и только в каких-нибудь овражках Генка, знавший весь маршрут, предупреждал и всех подстраховывал.
Зимовье в темноте показалось им даже еще больше, но оно было и впрямь большое, в нем мог бы разместиться народный областной театр.
Свечи потрескивали от холода, согревая вокруг себя воздух, но не освещали дальних углов зимовья.
Даже когда они все вошли в него, оно не стало менее пустынным, крики тонули в его пространстве.
- Вот где лесные боги живут,- сказал Жуховец, поразившись темному объему жилища.
- Леш, это не ты строил, когда работал на ЛЭПе? - спросила Вера.
- Нет,- отвечал он, осматриваясь.- Но мы строили такие дома.- Он сразу же занялся печкой, и все другие тоже стояли около нее, всем казалось, что так теплей. Она была громадная, как домна, с расчетом на не ограниченные в тайге дрова.
Два парня из группы Мухина остервенело, как психи, спорили о нерациональности подобных конструкций, и Жуховец только улыбнулся. Почти снисходительно.
Он отличался от всех ребят, как отличался бы, наверное, марсианин. У него было университетское гуманитарное образование, но он работал с геологами и лесорубами, работу менял часто, с авторитетами не считался и постоянно ссорился с начальством. Некоторые боялись и не любили его, никто наперед не знал его мыслей, они были неожиданны и не лишены сомнительных обобщений.
Он тем и привлек Женю, жадную до непонятных людей. Они часто встречались, ходили на каток или просиживали в техотделе, отстукивая в перерыв на машинке разную чепуху.
Он писал: "Женька! Посидеть бы с тобой в хорошем ресторане, а? Мы жрем и пьем по программе: а) коньяк и черная икра, сливочное масло и ломтики черного хлеба, лимоны без сахарной пудры или с ней; б) бульон с пирожком или пельмени; в) телячий антрекот с хорошей травкой, сухое вино; г) пломбир с вишнями, выпивка на усмотрение масс. Я лично уже хочу ликера. Немножко. Бьют литавры. Оркестр играет марш. Такси. Вечерняя Москва. Пятнадцать суток за... Но-но! Оставьте эти штучки, держите трояк. Привет! Кругом огни, огни, столько огней, что ни одному фокуснику их не проглотить. Тысяча и одна ночь. Тысячи ночей в одной ночи!
Целуем московский асфальт - пора в аэропорт. Не плачьте, московские стиляги, она еще вернется, Женька! Она поехала покорять Сибирь. Наш могучий современник!
Арматура, кубатура, опоры и каркасы, она оборачивается, почувствовав чей-то взгляд. На нее, не скрывая восхищения, смотрит молодой монтажник, на поясе - цепь. Копна белокурых волос, сбитая верховым ветром. Его благодарный блуждающий взгляд. Звучит песня: "Нет, с Сибирью мы не расстанемся". Конец..."
Так отстукивал Лешка, который мог придумать что угодно.
Вера, видевшая это и понимающая все гораздо глубже, сказала однажды:
- Смотри, если ты испортишь жизнь человеку... Он и без тебя весь путаный!
- Но что я делаю такого? - спрашивала Женя и надолго замыкалась в себе. Может быть, она и сама чувствовала, что не всегда с Лешей выходит так, как хотелось бы.
В такие времена она старалась убедить себя, что это случайно, что она, умевшая быть с мужчинами почти парнем, не может вызывать других чувств, как только чувство дружбы.
Она говорила Вере:
- Но ко мне нельзя относиться иначе, ты пойми.
Вера сердилась, сдергивала свои старушечьи очки и кричала:
- А он - иначе! И это очень заметно! Очень!
Двум спорящим "психам" из мухинской группы Жуховец сказал:
- Нате-ка поработайте топором. Труд облагораживает человека.
Он был странный человек: с интеллигентом он разговаривал свысока, хотя среди рабочих был интеллигентом. Тогда "психи" стали спорить между собой о трудоемкости процесса рубки дров и высчитывать механическую затрату энергии.
- Кто будет поваром? - спрашивала Вера.
- Поваром? - воскликнул Мухин.- Директором пищеблока, вот как надо называть. Только директором. Кто будет директором пищеблока?
- Фу, глазами дыма наелся!
Рахмаша говорил:
- Машенька, три - семь в мою пользу. Ты семь раз упала на лыжах.
- Я как падаю? - отвечала та.- Плавно, а ты?..
- Мы ей кричим: "Иди сюда!" А она отвечает: "Не могу, я на лыжах".
- А на чем мы будем сидеть?
- Как римляне, будем возлежать вокруг закуски!
- Хочу в Италию... -сказала Женя.
Все это вокруг печки.
Рахмаша говорил:
- Чудес не бывает, а мечтать о них нечего.
- Хочу в Испанию. Хочу фиесту,- сказала, еще Женя.
- Каждый выдумывает и украшает свою жизнь. Как люди новогоднюю елку... Правда? - спрашивала Женя не кого-нибудь в отдельности, всех сразу.
Она пошла от стены к стене, разглядывая иней в углах ("Это же снег с начесом!"), замирая от темной глубины зимовья и стараясь понять, как встал дом посреди глухого леса, большой и нескладный.
Кого сохранил он, кого согрел и уберег от стужи и плохих мыслей?
Она приглаживала гладкие бревна, говорила про себя: "Дом, ты чей? Ты хороший, почему же ты один, тебя бросили люди, да?
Тебе было плохо тут, дом, может, тебе было страшно одному в жестокие ночи осени или в сильные грозы?
Но ведь самое страшное можно преодолеть, если внутри тебя двигаются люди, плачут и смеются дети, когда в тебе нуждаются. Что может быть хуже, когда из тебя все уходит, все гаснет и пустеет, а те, кто видит тебя снаружи, даже не подозревают об этом!.."
Так думала она, проходя вдоль стен и что-то тихо нашептывая, вдруг прислушиваясь к странному гудению и потрескиванию бревен, находя пальцами гладкий сучок, похожий на шляпку гвоздя.
Ей все хотелось нащупать пальцами гвоздь или хоть какой-нибудь еле приметный след пребывания тут человека.
Уже в зимовье было шумно и кто-то кричал. Мухинская Машка, всегда довольная жизнью, сейчас твистовала с Рахмашей и хохотала от души.
Доставали из рюкзаков шампанское, перемороженное до мельчайших льдинок; от него будет неметь рот и станет горячо в горле и почти сразу в крови. Они и принесли только шампанское да свечи. Еще каких-то конфет.
По бревенчатым стенам, по потолку двигались огромные тени, хохотала Машка, было странно.
Шампанское разлили в кружки и роздали их, потому что на этом празднике не было стола и никому не казалось, что он необходим.
Крикнули Женьке:
- Палома! Тебя Новый год еще интересует?
Она подошла к ребятам, толпящимся вокруг "Спидолы" на полу. Взяла из рук Жуховца свою кружку и тоже стала слушать.
По радио из Иркутска произносили речь, а ребята разговаривали между собой, громко смеялись, и никто почему-то не заметил, когда там сказали: "С Новым годом, дорогие друзья, с новым счастьем!"
Они стали пить, проливая вино на пол и на "Спидолу", и закричали: "Ура!" Это было искреннее "ура", им было весело. Генка взял гитару и стал настраивать. Он, наверное, так же, как Женя, подумал об этом зимовье, потому что первая песня была как бы для этого дома или почти про него. "Когда солдат устанет, усталость в сердце глянет, и дальше уж идти ему невмочь..." Песня была про человека, которому был нужен ночлег и заботливое тепло. Он стучит в первый дом, где старая хозяйка. Перед человеком длинный путь, и с утра он уйдет, он говорит на прощание: "Спасибо вам, мамаша, за хлеб, за соль за вашу, уже светло, и нам пора идти; вдали осталась хата, бывай, живи богато, хозяйка на пути!"
Женя смотрела на Гену; она вдруг до того начинала чувствовать все происходящее в нем, что даже горло пересыхало от волнения. И он тогда тоже начинал осязать их странную связь, он среди песни смотрел на нее, подымая свои белые брови, прислушиваясь к ее мыслям.
В жизни Жени Голубевой был период, когда она возненавидела длинные разговоры. Книги ей казались неправомерно растянутыми и оттого неискренними, газет она не могла видеть, собрания и лекции она еле терпела.
В ней бродили мысли, неясные ей самой, она стала много думать о смерти.
- Зачем мы живем? - спрашивала она Веру, забросив учебники в дальний угол. Она сутками не вставала с дивана.- Зачем живет человек, Верка, знаешь?
- Конечно, для людей,- отвечала та, копаясь в своих конспектах.
Вера не любила абстрактных разговоров, она всегда что-нибудь делала.
- Слышала, - говорила Женя, зарываясь головой в подушку, а ноги поднимая на спинку. Это была ее детская привычка.- Биология, продление рода и так далее. Неужели мы живем для того, чтобы рожать?
- Родились, вот и живем.
- Кошка тоже родилась. И живет потому, что родилась. А человек?
- А дети - это счастье, - выговаривала Вера.
У нее были тогда Генка Мухин, любовь и все прочее, она была погружена в свои чувства, и этого ей хватало.
- Успокоилась,- сердилась Женя.- Так мало надо человеку, чтобы он вообще перестал думать. Поставь ему диван, дай мужа, приходящего с работы, и рядом коляску.
- А чего тебе не хватает? - спросила Вера, законно рассматривая Женькины причуды как очередной приступ хандры.- Этак можно остаться и без диплома.
- Чего? - говорила Женя.- Чего? Я не знаю, для чего я живу! Верка, я не тогда родилась, и я всю жизнь буду мучиться. Я умру, понимаешь?
- Я тебе скажу после диплома,- пообещала Вера,- для чего ты живешь.
- Если бы! Я бы пять дипломов защитила!
Она похудела до того, что на курсе кто-то воскликнул: "Мумия!"