- Освобождение женщины… - радуясь поддержке, вставила комсомолка. - Нужны ясли, приюты… Вот столовые еще да общежития… Общие квартиры… чтобы не приходилось женщинам да девушкам стряпками да няньками быть, а наравне с мужчинами в общей жизни участвовать…
- Слыхали, слыхали!.. Заткнись ты, Глашка!
- Поехала, заскрипела шарманка…
- Сто раз слыхано… Одно трепанье языками!.. - вспыхнули, снова зашумели женщины.
Но в дверях появился мастер сырьевого цеха. Он скривил заросшее грязной бородою лицо, нагнул голову и сумрачно напомнил:
- Что ж это, товарищи, баня это вам али базар?..
IV
Женщины не раз посмеялись над вниманием, которое уделял Карпов Федосье. Они заприметили, учуяли верно и безошибочно, что инженера тянет к девушке, что он заходит в отделение, где она работает, чаще, чем нужно.
Их не удивляло это: за Федосьей Поликановой, слывшей в поселке и на фабрике первой красавицей, всегда увивались мужчины. Но какая-то неприязнь, какая-то обида наполнила их, когда они установили, что Карпов не на шутку заинтересован девушкой.
Самой Федосье льстило внимание инженера, но он ей не нравился. Он ее пугал чем-то. Вот эти упорные молчаливые взгляды, этот приглушенный голос, каким он разговаривал с нею, его манера держать себя с нею были для нее необычны. Порою они смешили ее, порою же возбуждали неосознанную, смутную тревогу.
В ней кипела молодость крепких свежих девятнадцати лет. Ее радовал громкий веселый смех, задорная, звенящая песня, быстрые широкие движения. Когда при фабричном клубе организовался физкультурный кружок, она была одной из первых, которая надела майку и трусики и с обнаженными руками и ногами стала в ряды физкультурников. Ее гибкое и крепкое тело выделялось из толпы молодых полуобнаженных тел изяществом и сверкающей грацией молодости. Подруги с завистью говорили ей:
- У тебя, Феня, фигура замечательная… Тебе бы в кине играть, на картине!..
А парни все норовили обхватить ее, помять, пытались бороться с нею, но получая крепкий и горячий отпор, смущенно хохотали.
Дома отец, старик Поликанов, порою долго приглядывался к ней и о чем-то соображал. А потом, в ее отсутствие, говорил жене:
- В кого она, Федосья наша, такая?..
- Какая?..
- Остроглазая и нахальная… Прямо всем в глаза кидается!..
- Ты уж, старик, скажешь… Вовсе она не нахальная…
- А ты погляди, как она, язви ее, буркалы свои разжигает… Всех парней смущает на цельной фабрике… Обкручивать ее надобно скорее.
- Нонче, старик, этак-то не водится, - нерешительно протестовала старуха. - Нонче нас не послушают… Сами окрутятся.
Поликанов темнел и обрывал разговор.
И всегда после этого обрушивался на младшего, на последыша Кешку, который бегал в свой отряд, хвастался пионерскими подвигами и нисколько не боялся отца.
Старик ловил его, загонял куда-нибудь в угол и шипел:
- Я тебя, стервеца, вот примусь учить по-своему, ты забудешь свои галстучки да барабаны!.. Я, брат, погоди только, пристрою тебя к настоящему делу… Не погляжу на порядки, а потащу тебя за волосы али за уши в цех, поставлю на работу… Знаешь, как добрые люди раньше к работе приучались?.. Раньше вот такой гаденыш, как ты, коло отца на работе горел. Отцу подмогу оказывал, к рукомеслу привыкал!.. Ранее такой сморкач уж деньги в дом носил, пользу!..
Кешка выкручивался от отца и, оставив того бушевать, уносился на улицу, где звенели ребячьи голоса.
Однажды старик, улучив минутку, когда Федосья оказалась с ним глаз на глаз, подошел к дочери и завел разговор:
- Чего ты, Фенька, пялишься? - неприязненно спросил он. - Каких это ты хахалей завлекаешь?
Дочь изумленно посмотрела на него. Лучистый, прямой взгляд ее красивых глаз еще больше рассердил Поликанова.
- Ну, что дурочку из себя строишь?.. Пред кем, спрашиваю, форсишь?.. Ты смотри, Фенька, коли узнаю, что балуешься, не погляжу на тебя, што ты на фабрике робишь, заголю юбчонку да всыплю горячих!..
Федосья вспыхнула и гневно подняла голову:
- Я не балуюсь… С чего это ты, тятя, взял?.. Почему зря обижаешь?..
- Зря? - фыркнул Поликанов. - До меня доходит… Не глухой я. Меня не обманешь… Шляются округ тебя парни, вижу - шляются…
- Я им не потатчица…
- Молчи!.. Ты молчи, когда родитель с тобой разговаривает, старший!.. Распустилась… Треплешь хвостом по собраниям и думаешь, што своим умом можешь вполне жить. Рано еще!.. Ум-то не вырос как следует… Вот я тебе и говорю: коли замечу за тобой какое баловство, шкуру с тебя спущу!..
У девушки задрожали губы. Она стиснула руки, и глаза ее потемнели.
Отец погрозил ей пальцем и отошел.
Федосья сдержалась. Она знала крутой нрав старика, знала, что если ответить ему резко, по-настоящему, то выйдет большой шум и потом не оберешься разговоров. И хоть все в ней внутри протестовало против несправедливых слов отца, она сдержалась. Как сдерживалась уже не первый раз.
Расстроенная и взволнованная ложилась она спать в этот вечер.
Раздеваясь в своей комнатушке перед небольшим зеркальцем, она по привычке оглядывала себя, заправляя на ночь свои тяжелые густые волосы. Рубашка спустилась с ее плеча, и она торопливо и со странным смущением поправила ее.
Внезапно ей стали понятны разговоры товарок по работе, упреки и подозрения отца. Впервые она почувствовала по-настоящему и уверенно, что она красива, что вот это лицо с ясными глазами, эти губы, складывающиеся в растерянную улыбку, это круглое и нежное плечо - все это может и должно привлекать внимание, все это может и должно нравиться.
Растерянная улыбка стала шире и ярче. Девушка вспомнила взгляды мужчин: и своих ребят, товарищей по фабрике, и чужих, случайных прохожих. Вспомнила взгляды инженера.
И, вспомнив Карпова с его полусмущенным видом, с его нескрываемыми попытками побыть возле нее, перекинуться с нею парою хотя бы малозначащих слов, Федосья улыбнулась яснее и веселей.
И с этой улыбкой сползло с нее раздражение, в которое привел своими попреками и наставлениями сегодня отец. Эта улыбка развеяла волнения: Федосья слегка зевнула, потянулась всем гибким телом, хрустнула пальцами, заломив руки за голову, и проворно юркнула в постель.
Глава пятая
I
Ветхий скрипучий паром по утрам перевозил из Высоких Бугров рабочих и работниц. Каждое утро, торопясь и сталкиваясь на тропинках, скатывались с высокого берега к парому люди. Каждое утро, опережая других, легко неслась к пристани Степанида.
- Не торопись!.. - смеялись над ней подруги. - Все равно раньше других не попадешь на фабрику…
- Разбогатеть, Стешка, думаешь аль что?.. Пошто торопишься?..
- Поспеешь, девка… Поспеешь!..
А Степанида рвалась вперед, прыгала одной из первых на зыбучие доски парома и протискивалась поближе к перилам. Она не слушала веселых насмешек приятельниц.
По пришел день, когда среди обычных веселых возгласов прозвучало новое.
- Торопишься? - с недоброй улыбкой остановила ее одна из женщин. - Не терпится тебе?.. Ну, ну беги скорее к своему Ваське. Лови его! Авось, поймаешь.
Степанида сжалась, приостановилась и втянула голову в плечи, словно в ожиданье удара. Кругом засмеялись.
- Што ты?.. - забормотала девушка и вся вспыхнула горячим густым румянцем. - Какой Васька?.. - Я никого не знаю…
- Ай-яй? Память-то у тебя истинно девичья!.. - глумливо расхохоталась женщина. - Еще вчера с Васькой на берегу прохлаждалась, а уж нонче и не помнишь… Ну, и дела, девоньки!..
Паромщик оглядел своих пассажиров и задвинул засов у перила.
- Отчаливаем!.. - скомандовал он. - Отходи от канату!..
Загнанная в угол стыдом и любопытными, изумленными взорами окружающих, Степанида схватилась руками за перила и спрятала глаза. Сердце в ее груди колотилось неистово, в ушах звенело. Цветные круги заходили перед глазами.
- Беда!.. - быстро пронеслось в ее сознании. - Беда!..
Вода плескалась под паромом, журчала вокруг него.
Веселые голоса стрекотали кругом, взрывался громкий смех. Свежее, яркое утро молодо вставало над рекою, над берегами. По реке плясали серебряные пятна, с проплывавших плотов неслись окрики.
И все звуки сливались для Степаниды в один крик, в один вопль:
- Беда!..
Тайна, которую она носила в себе, прятала от всех, видимо, перестала быть тайной. Знойным ужасом ожгло Степаниду. "Что ж теперь будет? Дознались, видать, о встречах с Васей, углядели! А что же будет дальше?.."
Вода безмятежно журчала и плескалась вокруг парома. Беспечны и равнодушны были все, кто плыл вместе со Степанидой.
Берег, фабричный берег, быстро набегал на паром. Паромщик свирепо хватался за рулевое, за багор.
Прыгая и толкаясь, неслись рабочие и работницы по сходням на берег.
Отстала, пошла позади всех Степанида. Свернула с обычной дороги, выбрала узенькую тропинку, вившуюся по берегу. Пошла окольным, дальним путем на фабрику.
Еще час тому назад она была свободна от тревоги и не боялась будущего. Еще час тому назад могла она радостно, скрывая в себе сладкий стыд, думать и мечтать о встречах с Васей. О встречах, которые принесли пьянящее томление. А теперь все рухнуло. Словно в толпе, среди глумящихся и озорных мужиков кто-то сорвал с нее одежды и выставил напоказ, нагую, бесстыдную, опозоренную.
Вчера вечером, как обычно, пришла она к тихой заводи на реке, туда, где тальники густо нависли над водою и беззвучно покачиваются, слушая бормотанье воды. Как обычно, немного опоздав, пришел Василий. И потом, когда вода серебряно поблескивала, обласканная прячущейся в легких облачках луною, Степанида в блаженной полудреме переплывала в легком стружке реку.
И сладостно было слушать тишину ночи. И радостней всего было вслушиваться в то, что медленно и блаженно укладывалось там, в самой глубине души.
Было немножечко жутко от этих встреч украдкой. Но казалось, что никто, ни одна душа на свете не знает, что они сходятся, что она ждет своего Василия, что с ним приходит впервые изведанная ласка.
И вот - знают другие. Знают многие. Теперь все откроется дома. И дома настанет ад.
Обмирая от стыда, от страха, от какой-то непонятной еще, но остро прочувствованной утраты, Степанида добралась до фабрики и позже других вошла в укупорочную.
В этот день Степанида работала молча, настороженная, сторонясь приятельниц, боясь расспросов и разговоров. И день для нее тянулся непосильно медленно.
В обед она убежала к пруду, к переулку, мимо которого, знала она, ходил домой Василий. Она притаилась и ждала. И ей посчастливилось. Василий проходил один.
- Вася! - со смущенной радостью тихонько окликнула она его.
- А, ты! - улыбнулся Василий и свернул в ее сторону.
- Кого ждешь?
- Тебя! - вспыхнула девушка и оглянулась. - Беда у меня Вася.
- Какая еще? - нахмурился Василий и оглядел Степаниду.
- Да вот… болтают про нас… Подглядели как будто. Срамно, Вася… Теперь мне проходу не будет.
- Только и всего? - рассмеялся Василий. - Дурочка, ты не робей!..
- Да как же… Дознаются дома, житья не станет…
- Пустяки… Ты лучше сегодня приходи на наше место. Ладно?
- Страшно мне…
- Приходи. Ждать буду!
- Увидят… Боюсь я теперь.
- Не опаздывай! - не слушая ее, твердил свое Василий, наклонясь к ней и заглядывая в ее глаза. - В девять…
- Ах, Вася… - вздохнула Степанида и наклонила голову. - Приду… Конешно, приду…
II
За облупленными, закоптелыми фабричными корпусами, за грязным ухабистым двором, у самого пруда, на робкой зелени с недавних пор вырос свежесрубленный просторный дом. Широкие окна этого дома, с чистенькими легкими занавесками, пропускали в солнечные дневные часы детские крики, звонкий лепет, порою плач.
В доме с этого года были устроены детские ясли. Сюда утром, к гудку, приходили матери-работницы с ребятишками и оставляли их в чистых комнатах с беленькой детской мебелью, с яркими, веселыми и смешными картинками на стенах, с кучею забавных мишек, мячей и другой драгоценной незаменимой детской рухлядью.
Ясли выросли после напряженной борьбы, после долгих споров и попреков. Спорили о том: куда лучше употребить деньги, поступившие в фонд улучшения быта. Эти деньги каждый хотел употребить по-своему. И когда женщины потребовали, чтоб были устроены ясли, им был дан сначала решительный и резкий отпор:
- Жили без всяких затей… Ничего, справлялись с ребятишками дома!..
- Это для каких-нибудь бездомовых, безмужних баб, для девок, которые брюха нагуливают крадучи - ясли эти самые!..
- Есть другие надобности… Лучше несколько лишних мест в кулорте купить, рабочих людей, которые нуждаются, подремонтировать…
Но женщины проявили настойчивость. Их увлекла за собою женотделка Евтихиева, лучшая работница расписного цеха.
- Бросьте глупости городить! - напустилась она на противников яслей. - Вы с ребятишками не водились. Вы этой сладости не знаете, ну и нечего соваться… Привыкли, чтобы женщина и на кухне возилась, и за ребятами подтирала, и пьяных вас вытрезвляла… А мы думаем по-новому жизнь строить… Верно, женщины?!
Женщины дружно поддержали ее. Профработники стали на их сторону. В заводоуправлении выяснили вопрос о месте, о лесных материалах, о рабочей силе. К осени помещение под ясли было вчерне готово. А зимою, к Октябрьской годовщине, в доме уже запищали ребятишки и матери ходили смотреть, как они возятся в чистых веселых комнатах, подчиняя себе дежуривших женщин и деспотически требуя для себя все их внимание.
В первое время в ясли понесли своих детей девушки-матери. Этот новый дом, приветливо сверкавший желтым деревом стен, привлек к себе прежде всего тех матерей, дети которых явились для них тяжелым и неожиданным бременем. Для этих ясли стали прямо благодеянием. И когда такие матери в первый раз нерешительно пришли сюда и положили ребятишек в чистенькие, сверкавшие белизною кроватки, когда они увидели, что их ребятишками весело и любовно занялись няньки яслей, - они облегченно вздохнули и почувствовали, что не все еще так плохо и безвыходно, как им казалось.
Свою четырехмесячную девчурку принесла сюда и глазуровщица Надя, та исхудалая, нервная девушка, которая однажды вмешалась во время работы в разговор об ухаживании Карпова за Федосьей.
С недоверчивой сердитой усмешкой посадила она своего ребенка в кроватку, которую указала ей нянька, и исподлобья поглядела на ряд беленьких стульчиков, на низкий стол, на разбросанные по чистому, свежеокрашенному полу, игрушки.
- Обижать ее тут не станут? - хмуро спросила она.
- Ступай, ступай! - засмеялись няньки и дежурная по яслям. - Их, этих бутузов, обидишь!..
- Вон они какие боевые!..
Девушка постояла еще немного, помолчала. Уходя, она снова оглядела детскую беленькую мебель, игрушки, шумливых детей. На бледных губах у нее затеплела слабая улыбка.
Среди старых рабочих ясли пользовались незавидной славой.
Потап как-то дома, за обедом, полно и недвусмысленно выразил мнение старых людей об этой новой женотдельской затее:
- Вот, Василий, - нехорошо улыбаясь, сказал он, - для вашего брата, кобелей, эти ясли… Какая от вас забрюхатит, ну, и тово… потащит туда, на обчественную шею!..
Василий промолчал. Но старуха Устинья, задетая за живое, не выдержала:
- Пошто так говоришь?.. Это для всех и кажной бабы облегченье… А ежели что касаемо девки какой, которая себя не уберегет, так это лучше, чем как раньше… Раньше-то, помнишь, как бывало?
Потаи помнил, но задористо вскинул голову и насмешливо спросил:
- Как?
- Забыл?… А так вот… мало младенцев в пруду вылавливали али в речке, в омуте?.. Мало?..
- Ежели поискать, - буркнул Потап, - то и нонче, поди, немало в пруду гниет, прости господи… Нонче на этот счет строгости нет… Блуд развелся, вот оттого и в прудах не ищут…
- Скажешь ты!.. - в сердцах сказала старуха и пошла к печке за кашей.
В устройстве яслей немало трудов положил и Андрей Фомич.
- Надо, - твердил он, - коло фабрики, коло новой по-настоящему и быт новый устраивать… Вот пересмотрим наши финансы и жилые дома строить будем… Станем вытаскивать рабочих из старого болота… А то ведь стыдно глядеть, как пролетарии живут…
Пролетарии, фабричные рабочие, жили по старинке. Поселок застроен был домиками, которыми владели рабочие. За домиками тянулись огороды, в каждом почти дворе рылись в пыли куры и хрюкали свиньи. Из темных недр стаек и поднавесов неслось угрюмое и хриплое мычанье. На закате дня густое стадо, вздымая клубы пыли, разноголосо мыча и сгоняя прохожих к заплотам и к стенам изб, брело с пастбища. И озорной пастух, передразнивая пионеров, дудел на своей дудке веселый сбор.
И когда свежий человек попадал на фабрику и приглядывался к тому, как живут рабочие, то непременно высказывал свое изумление:
- Товарищи!.. Да ведь это форменное обрастание… Эти курочки, свинки, коровы, огороды, четвертое, пятое - к чему это все?!
- Как к чему? - бушевали семейные рабочие. - Ты поживи, тогда увидишь!.. Неужели за каждым яичком да за каждой кружкой молока к высокобугорским ходить?.. Да они, в таком разе, всю шкуру с нас сдерут. Никакого заработка не хватит!..
- Не хватит!.. Никакая ставка не выдержит!..
Свежий человек умолкал, но уходил с назойливой мыслью о том, что здесь многое неладно, не так, как должно быть.
Андрей Фомич, прорабатывая с Карповым проекты новых цехов, заодно решил подготовить и проект постройки небольшого рабочего городка.
- Туда, Лексей Михайлыч, - водя шершавым толстым пальцем по плану фабрики, возбужденно пояснял он, - туда, вон, на поляну поставить на первое время домишков шесть… Как ты разумеешь? А?
- Отлично! - согласился Карпов. - Место прекрасное: с одной стороны горка, лес, с другой - река. Очень хорошо. Только как с финансами?..
- С финансами сообразим!..
И он стал соображать.