- Он уж и денежки скопил на обстановку! - крикнул кто-то.
Серега резко обернулся.
- А тебе завидно? Так зачем мне ехать в Сибирь! Не поеду. Не хочу!
- За тысячу верст киселя хлебать, - поддержал его Илья Дурасов.
- Неволить никого не станем, - сказал Петр. - Можешь оставаться.
Я оглядели красный уголок с порыжевшими плакатами на стенах, с телевизором в деревянном чехле под замком, с жиденькими цветами на окнах, подумал вслух:
- Здесь живем в бараке. Туда уедем, и там для нас - барак.
Трифон подхватил:
- А ты думал, что хоромы? А в это время какой-нибудь Каретин или Растворов будет пользоваться здесь всеми благами жизни. И нас же, так называемых энтузиастов, будут обзывать работягами, идиотами!
Грустная сочувственная улыбка Скворцова смахнула воинственность Трифона.
- Мне трудно тебе возражать, Трифон, потому что ты отчасти прав, - сказал Скворцов. - Вы действительно переедете из одного барака в другой. А они, плесень, будут жить удобно и беспечно. Это обидно и печально. Утверждать обратное было бы глупо и смешно...
Петр Гордиенко с горячностью перебил его;
- Да оглянитесь на Каретина и Растворова! Попробуйте жить так, как они, - и жизнь остановится на месте. Она превратится в стоячее болото, покрытое зеленой заразой. Не продохнуть!
Ребята примолкли, переглядываясь. Грозная взволнованность Петра, его убежденность покоряли.
- Но ты, Трифон, или ты, Алеша, - продолжал Скворцов, покачивая седой головой, - вы просто не смогли бы так жить, даже если бы вам предоставили такую возможность. И вы поедете в Сибирь. И будете жить в бараке, и будете вот так же, возмущаясь непорядками, нерадивостью бесталанных руководителей, рыть землю, класть кирпичи, возводить здания. На смерть пошлют - и на смерть пойдете. Они не пойдут, а вы пойдете! Жизнь не может останавливаться, ребята. Она должна двигаться вперед. Потому что во всех нас - другой дух, иная совесть, иное сердце.
- Григорий Антонович, миленький, правильно! - Анка вскочила и, вцепившись в плечо мужа, затрясла его. - Как хорошо вы говорите! Мы с Трифоном поедем. Хоть сейчас.
Трифон силой усадил ее на место.
- Замолчишь ты или нет?
Скворцов отыскал глазами Серегу, кивнул ему.
- И ты, Климов, поедешь.
- Не поеду! - крикнул Серега. - Ни за какие деньги!
Ребята развеселились.
- Вот за деньги-то ты и поедешь, - сказал "судья" Вася. - На деньги ты обязательно клюнешь!..
- Нет, не дождетесь! - Серега, демонстрируя свой протест, выбежал из красного уголка, но вскоре вернулся, - должно быть, испугался, оторвавшись от нас всех.
"Поедешь, - подумал я, поглядев на него. - И я поеду. Поеду туда, куда пошлют. - Я полностью соглашался со Скворцовым. - И на смерть пойду, если так встанет вопрос. На смерть во имя жизни. Нет ничего отвратительнее жизни для одного себя..."
- Я долго думал перед тем, как прийти на это наше совещание. - Волнение перехватило горло, и голос мой прерывался. - Нам надо расти, ребята. А строительство на Енисее даст нам для нашего роста, ну, просто невозможные возможности, если можно так выразиться! Новые условия жизни и работы, новые методы, новая техника и новые люди. Я еду, ребята. - Запнулся, как от внезапной боли, подумал: "Прощай, Женя..."
Я замолчал и некоторое время еще стоял у стола. Анка всплеснула ладошками.
- Алеша, миленький, как хорошо ты сказал!
Я обернулся к Дронову.
- Извини меня. Валя, - проговорил я. - Нагрубил тебе... Прости мою излишнюю горячность.
Дронов встал и пожал мне руку.
- Ну, чего там - сказал он, краснея. - Наверно, ты был прав. Свои люди. Учтем, разберемся...
Скворцов, потирая ладони, улыбался, - должно быть, все, что здесь происходило, ему чрезвычайно нравилось.
- Я был уверен, ребята, что вы примете такое решение, - сказал он. - Я в это верил и верю.
- Хорошо вам верить! - крикнул Трифон с насмешкой. - Ваша жизнь от этого не изменится.
- В ваши годы, Трифон, - ответил Скворцов, - мы шли в такие места, где было намного пострашнее. И многие оттуда не возвращались. Мы не оглядывались на каретиных и растворовых. А они и тогда были. Они на наших глазах уезжали в Алма-Ату, в Ташкент.
- Дай-на мне слово сказать, Петя, - попросила тетя Даша.
Она молча сидела в уголке, рядом с телевизором, и сейчас придвинулась к столу. Она обвела стены и потолок печальным взглядом. Бугристые щеки ее обмякли.
- С виду этот красный уголок, ребятишки, серый, неприглядный. Старый, весь в трещинах, как в морщинах. Плакаты и лозунги пожелтели - висят от праздника до праздника. Но если взглянуть на него с другой стороны, ну изнутри, что ли, из глубины, то он, ребята, и в самом деле красный. Стены его слышали столько споров, речей, и плача, и песен!.. Потому что стоит он на главной, на жизненной дороге. Живая жизнь тут шла. Отсюда уходили когда-то - давно это было - на Магнитку. Те комсомольцы теперь, уж наверно, седые старики... Отсюда, после горячих речей, уходили на фронт, защищать от немцев Москву, - сама провожала. И на целину шли, и в шахты. И поодиночке отправляла, и группами.
И видала краснобаев; ты иди, мол, штурмуй крепости, потому что, дескать, нет таких крепостей, которых комсомольцы не могли бы взять, а я останусь, я тут незаменимый. И дезертиров видала,и трусишек разных. Ну, и настоящих ребят видала. Настоящих больше. Настоящих очень, очень много... Кому, как не вам, ехать, ребятишки? Чего вам терять, чего бояться? Жиров не наели, имущества не накопили. Душа расцветает только на большом деле. На честном.
Трифон завозился на стуле. Анка зашептала что-то ему на ухо. Он рассерженно фыркнул и отстранил ее плечом.
- Погоди ты! Пусть бригадир скажет свое слово.
Ожидающие, настороженные взгляды остановились на Петре: за ним последнее слово.
- Мы поедем, ребята, - сказал он.
Встревоженный, изумленный вздох вырвался у кого-то, словно увидел человек перед собой угрюмые, темные сибирские места, услышал рев бурных таежных рек.
- Предупреждаю, - разъяснил Петр отчетливо, - принуждения не будет. У каждого из нас есть свои интересы, своя жизнь, и у каждого есть время подумать, чтобы в последнюю минуту не бить отбой.
После той беседы бригада как-то зашаталась, точно строй солдат, вдруг пошедший не в ногу. Окончательное согласие дали восемнадцать человек. Шесть человек отказались. Шестеро еще колебались.
Общежитие казалось нам чужим, угрюмым. Мы доживали в нем последние дни. Скорее бы вырваться на простор!..
Ребят изумляла выдержка Петра. Все свои невзгоды, надежды, боли он как будто упрятал глубоко внутрь, подальше от взоров других. На поверхности, на виду- оживленность, шутки, веселое внимание. Еще ярче била в глаза белизна рубашки, белизна зубов. Мы знали, он терял здесь все:вечерний институт, первое место в списке на получение квартиры. Здесь оставалась Елена. Взамен всего этого - дорога в неизвестность, где все чуждое и неизведанное, где можно найти все или ничего.
Елена пришла через несколько дней после собрания под вечер. Она сняла пальто и повесила на гвоздь в косяке. Нарядно одетая - яркая, колоколом, юбка, голубая вязаная кофта, высокие каблучки, - она выглядела "возмутительно красивой", как определил бы Скворцов. Улыбаясь, она смотрела на Петра молча и преданно, как бы спрашивая: "Ну как, хороша я?"
- Ты уходишь? - спросила Елена.
- Да. Я пропустил много лекций.
Елена понурила голову, упали, наползая на щеку, волосы.
- Опять я одна...
- Привыкай, Лена.
- Не хочу привыкать! - почти выкрикнула она сквозь слезы. - Хоть последние дни провести вместе. Не уходи! Слышишь? Алеша, скажи ему, чтобы он остался.
Я с сомнением пожал плечами.
- Бесполезно. Раз решил, то уйдет. Такой уж у него характер.
- Ужасный характер, - отметила Елена сердито. - Впрочем, лучше такой, чем никакой. - Она опустилась на койку и понурилась. - Какая тоска, ребята!..
Петр стоял у тумбочки и укладывал в портфель тетради и книги. Я спросил Елену безразличным тоном:
- Женю встречаешь?
- Нет. Она живет на даче. У нас ведь каникулы. Да мне и видеть ее не хочется. Некоторые вещи невозможно простить... - Елена покосилась на Петра. - Что же мне делать, Петр? Идти домой, на сундук, на глаза отцу, деду с бабкой?
Он растерянно развел руками, не зная, что ответить.
- Сходите с Алешей в кино...
- С Алешей... - Елена усмехнулась с горечью. - Я не узнаю себя, ребята. Просто поражаюсь, какая я дурочка. Бегаю за Петром, как собачонка. Жду чего-то. А зачем?
Петр долгим взглядом посмотрел ей в глаза.
- Потому и ждешь, что знаешь, я люблю тебя.
Она слабо улыбнулась. Он притянул к себе ее голову и губами коснулся бровей.
Елена вдруг обхватила его шею руками. Я отвернулся к окну.
- Возьми меня с собой!.. - усльшал я ее шепот, почти мольбу. - Пожалуйста, возьми, Петр. Куда хочешь, поеду за тобой...
- Возьму, - прошептал он в ответ. Затем я услышал вздох Елены, такой глубокий, с легким стоном, точно она освободилась от душевного гнета. Я никогда не думал, что вздохом можно выразить счастье.
- Может быть, мне пропустить сегодня? - спросил Петр.
- Нет, - сказала Елена. - Ты и так много пропустил из-за меня. Иди. Я тебя провожу... До свиданья, Алеша.
- До свиданья, Лена, - ответил я.
Я остался один. Я вдруг ощутил какую-то неловкость - с некоторых пор я стал побаиваться одиночества. Меня выручили брат Семен и Лиза. Я немало удивился; никогда еще я не видел их нигде, кроме дома, вместе.
- Чем я обязан такому нежданному посещению, - сказал я, принимая от Лизы пальто; она разрумянилась, от нее исходила душистая морозная свежесть.
- А ты что, не рад? - спросил Семен, сбрасывая на кровать свой пиджак и поправляя галстук на чистой белой рубашке.
- Напротив, - объявил я немного торжественно, чтобы скрыть свою радость. - Думал, что одному придется коротать время. Выходит, судьба не забывает обо мне и не оставляет одного. Прошу садиться!
Семен вынул из кармана бутылку водки и широким щедрым жестом водрузил ее на середину стола. Я усмехнулся.
- Не расстаешься! Неизменная и единственная спутница жизни.
- Не надо так, Алеша. - Семен потер руки от предвкушения выпивки. - Скромные человеческие слабости следует или не замечать, или прощать. Мы ведь не ангелы. Нет, дорогой, все мы далеко не ангелы. Тем мы и хороши! Люди. Кроме того, если ты хочешь знать, меня принудили купить эту влагу. - Семен как-то победоносно взглянул на жену.
- Это я заставила его купить, - призналась Лиза, садясь к столу.
- Ты, конечно, страшно боролся против такого насилия? - Я подмигнул Семену.
Семен засмеялся.
- Можешь себе представить!.. Что у тебя есть закусить - выкладывай. Выпьем, братишка, может быть, в последний раз: закатишься в такую даль, что и свидеться, может, не придется, - будем чокаться мысленно, на расстоянии тысяч километров.
Я открыл банку рыбных консервов, нарезал колбасы, сходил к тете Даше за маринованными огурцами.
- Богатейший ужин получился! воскликнул Семен; разливая водку.
- Лиза, поддержи нас.
Лиза отставила от себя рюмку.
- Погодите, ребята, - сказала она. - Сперва поговорим немного. Сема, поставь пока свою стопку. Алеша, это я упросила его привезти меня к тебе. И отец тоже послал. Знаешь, после того вечера, старик всю ночь не спал, - крепко, видно, переживает. Он сказал нам: поезжайте, объясните ему, что я погорячился и наговорил лишнего, что так дело оставлять нельзя, что нельзя вам с Женей разъезжаться в разные стороны, чтобы ты приложил все старания, но Женю вернул. И мать просила. Мы с Семеном тоже так думаем, Алеша; пожалуйста, сделай так, чтобы у вас все наладилось... - Она взглянула на меня синими и чистыми своими глазами, смущенно и просительно. Веснушки на переносице, те веснушки, которые когда-то казались бурыми пятнами, теперь словно расцвели - маленькие и частые, они придавали лицу обаяние и свежесть. Мне приятно было смотреть на нее. Она полной чашей хлебнула горечи из своего семейного разлада, измерила всю глубину женского отчаяния и безнадежности, и сейчас, воскресшая, но не забывшая безрадостных своих дней, когда смерть была ей дороже жизни, стояла за то, чтобы такое горе никогда не входило в другие семьи. - Ты не должен допустить до разрыва, Алеша. Ты даже не представляешь, что это такое - разрыв в семье...
За стеной кто-то бренчал на гитаре, бесконечно и однообразно. Из дальнего конца барака доносились звуки гармошки и негромкая песня. Кто-то тяжело топая каблуками, пробежал по коридору, и на столе у нас зазвенел стакан, мелко ударяясь о бутылку, я молчал, думая об отце; старику было больно оттого, что и у меня, которого он любил больше всех и на которого надеялся, жизнь тоже пошла на перекос. Мне было до тоски жаль его.
Семен вспомнил, что он старший, и попросил серьезным, как бы отеческим тоном.
- Сошлись вы оба - коса и камень, повздорили и разлетелись. Сходи ты к ней, Алеша, поговори, объясни. Вы же не чужие, поймете друг друга. Я бы сходил, честное слово...
- Не я от нее ушел, - сказал я кратко.
Лиза остановила меня.
- Почему ты решил, что она от тебя ушла? Соскучилась по родным, вот и уехала. А ты сразу надумал бог знает что...
- Уехала повидать родных и вот уже неделю не возвращается, - заметил я с горькой иронией. - Да если бы она мне сказала, что соскучилась по матери и хочет ее повидать, разве я стал бы ее удерживать? Я не изверг какой-нибудь. Пожалуйста, поезжай. Нет, она отправилась к отцу за поддержкой: генерал явится сюда к нам и заберет нас обоих, несчастненьких, бедненьких, обездоленных, к себе, под свое генеральское крылышко. Вот на что она надеялась
Семен порывисто вскочил, чуть не разлил драгоценную влагу из своей стопки - так удивился.
- Неужели она за этим уехала, за поддержкой к отцу? - спросил он. - И ты обиделся? И в этом вся причина? Ну, и дурак же ты, Алешка! Сроду не видел таких дураков. Я бы не то что обижаться да переживать, я бы на твоем месте стремительно собрал все свои манатки и одним мигом умчался бы отсюда. С великим моим стремлением! Только бы меня здесь и видели! Лишь бы приняли в семью...
Я промолчал. Кроме снисходительной улыбки, он у меня сейчас ничего не вызывал.
- Что ты теряешь здесь? - продолжал он убеждать меня. - Эту конуру с промерзшим окошечком? Этот барак с топотом, с шумом, с музыкой, которая не смолкает ни днем, ни ночью? А там для тебя что? Тепло, светло и мухи не кусают. Сыт, прибран, ухожен. Что тебе еще надо? Живи и в ус не дуй. Нет, ты малость тронулся, Алеша, у тебя наверняка тут не все дома, честное слово. - Он постучал пальцем по моему лбу.
Я отвел его руку.
- Сядь. Давай лучше выпьем. Лиза, за тобой слово.
Лиза взяла рюмку, приподняла ее.
- Вроде и пить-то не за что. Радости-то немного...
- Мы за тебя выпьем, Лиза, - сказал я. - Потому что ты очень хорошая, славная, красивая и честная, в общем - замечательная.
От такого неожиданного тоста Лиза вдруг порозовела, легко коснулась ладонью виска - не произвольный и девственный жест, выдавший ее смущение.
- Ты уж скажешь, Алеша...
Семен взглянул на меня недоуменно, вопрошающе развел руками.
- Что это ты, ни с того ни с сего?.
- Так вот: захотелось и сказал. Тебе не нравится?
- Почему же, нравится, - сказал он, как-то по-новому оглядывая жену.
- Вот и выпьем за нее, за ее здоровье. Побольше бы таких женщин!
- Спасибо, - прошептала Лиза и залпом выпила рюмку. - Ты, Алеша, хороший парень...
Семен усмехнулся, на крепких его зубах сочно хрустел огурец.
- Что называется - обменялись речами...
- Закуси, Алеша. - Лиза положила на мое блюдце несколько сардин.
- Так вот, Семен, - заговорил я, - насчет того, чтобы побежать туда, где тепло и светло. Ты бы, может быть, и побежал. Наверняка побежал бы под генеральский кров - подальше от забот, от хлопот. Разные люди бывают... Я не побегу.
Семен вдруг, обидевшись, страшно заволновался, оттолкнул от себя тарелку с консервами.
- Почему это ты так обо мне думаешь? Почему ты решил, что я побегу?
- Ты сам сказал.
- Я сказал, что побежал бы на твоем месте. Что касается меня, - нужны они мне, твои тесть и теща! Я знаю, что это такое - жить под неусыпным оком тещи. Врагу своему не пожелаю. Не зашуми, не повернись, ходи на цыпочках, за стол сел не так, ботинки поставил не там, с дочерью обращаешься неласково или еще что-нибудь в этом же роде. Нет, меня туда калачом и даже пол-литром не заманишь. Из милости жить никогда не стану.
- Ну, разошелся, - сказала Лиза, с застенчивой улыбкой наблюдая за мужем. - Пришел уговаривать, а сам настраивает против. Хорош советчик.
Я обнял Семена за плечи.
- Вот ты сам и ответил на вопрос, почему я не побежал за ней. И не побегу.
- Правильно делаешь. - горячо согласился Семен. - Одобряю.
- Семен, - опять предупредила его Лиза.
Он резко обернулся к ней.
- Что Семен!.. Мало ли что мы решим, а жить-то не нам, а ему. Мучайся, но живи!.. Так по-твоему? Не стану вмешиваться в чужую жизнь, пусть сами разбираются... Налей мне. Алеша, еще. - крикнул он, поднимая стопку. - Будь здоров, братишка! Вот так и поступай - наперекор всем!
Лиза немножко захмелела; слабо улыбаясь, она сказала по-матерински, нежно глядя на мужа и как бы извиняясь за него.
- Ты гляди, шальной какой... - Я видел, что ей было приятно сидеть с нами, осознавать, что самое страшное уже позади и что покой, который водворился в ее семье, надежен и прочен. Она едва заметным движением коснулась своей груди, тугой и щедрой, и сказала. - Пойдем, Сема, Женю пора кормить...
На какую-то долю секунды имя это. Женя - самое любимое из всех имен, - вызвало в груди острое и жгучее ощущение. Я даже зажмурился...
- Подождем еще немного. - сказал Семен. - Никогда не дашь поговорить по душам...
Вернулся Петр Гордиенко. Увидев гостей, он немного стушевался.
- Здравствуй, Семен. Здравствуйте, Лиза! Вот уж не ожидал вас здесь встретить.
Что-то непривычное, неспокойное было сегодня в нем. Должно быть, все жизненно важное между ним и Еленой в этот вечер окончательно решилось.
- Выпьешь, Петр? - спросил Семен.
- Конечно, с большой охотой. - Он быстро разделся, сел к столу и пододвинул Семену граненый стакан. - Я не знаю, за что вы здесь пили, если повторюсь - не страшно. - Он был настолько оживлен и шумен, что казался под хмельком.
Я выпью за наших женщин; ни на одной земле нашей планеты нет таких, как у нас, отважных, терпеливых, прекрасных и преданных. Хочется быть таким необыкновенным, таким бесстрашным и таким умным в их глазах. Пошли меня сейчас на самое страшное и невозможное - пойду, не оглядываясь, лишь бы она проводила меня и смотрела мне вслед: умру, но сделаю, выполню! Извините, что я говорю всегда немного возвышенно - по-другому не умею.
Лиза вдруг опустила лицо в ладони и тихо, молча заплакала. Мы трое переглянулись между собой, но не сказали ей ни слова, потому что плакала она не от горя.. Мы выпили, и Семен тихонечко, точно забыв, что он не один, дотронулся до ее пробора.