- Могла ты выйти? Позвонят позже. Слушай дальше. Дмитрия Панченко исключили из партии по заявлению Гулыги, в котором была ссылка и на мою статью. Перед парторганизацией не вставал вопрос: предатель Панченко или патриот? У них - свидетельство такого авторитетного человека, как Гулыга, и еще более авторитетное выступление газеты. Значит, проверялся только один факт - написал ли в автобиографии Дмитрий Панченко при вступлении в партию, что отец работал на немцев? Выяснилось - нет. Значит, скрыл. Вот и исключили. А ведь мне Гулыга представил этот факт совсем по-иному. По его словам получалось, будто, именно парторганизация Дмитрия установила факт предательства его отца.
- И на таком зыбком основании ты хочешь построить чудовищное обвинение?
- Нет, такое "зыбкое" основание дает повод не доверять Гулыге. Потому и хочу покопаться в документах. Все-таки подлинные документы в ФРГ.
- Звонки бубны за горами? Ну ладно, счастливый путь.
Крылов ушел, а Мария Владимировна надолго задумалась. Она активно возражала ему, не принимала его доводов, но все-таки сомнения закрадывались. Может, и в самом деле здесь что-то не то. Снова и снова анализировала сказанное им. Пришла к выводу малоутешительному. Медленно придвинула к себе бумагу, написала: "В архив Министерства обороны СССР".
И снова задумалась.
Пока она беседовала с Крыловым, в кабинете главного редактора появился Калюжный с бумагой в руке. На нем костюм, к которому не прикасался утюг, должно быть, со дня сотворения этого образца массового пошива устаревшей модели. Лицо сухое, измятое.
- Опять Крылов! - сказал он хмуро, не поздоровавшись.
- Что опять натворил Крылов? Давайте-ка его сюда на ковер. - У Германа Трофимовича было хорошее настроение, да и не очень большое значение он придавал словам Калюжного.
- Не он, а мы! - с пол-оборота заводясь, ответил Петр Федорович. - Неужели, кроме Крылова, некого послать в загранкомандировку?!
- Во-первых, Петр Федорович, не командировка…
- Ну, это для маленьких детей, - прервал Калюжный.
- И для больших! - отрезал редактор. - Командировки он, верно, добивался настойчиво, но я отказал. Решительно отказал, хотя, откровенно говоря, возможность послать у нас есть. Кстати, отказал не только потому, что не видел особой необходимости в ней, но и предвидя, как на нее отреагируют некоторые наши товарищи. - Намека Калюжный но понял или сделал вид, что не понял, и редактор закончил: - А отпуск - тут, как говорится, дело хозяйское: хоть на Северный полюс, хоть в космос…
- Нет, вы подписали, - потряхивая бумагой, упрямо возразил Калюжный. - Значит, не отказали, а поддержали… Как только сенсационный материал - поручить Крылову Интересное письмо - Крылову. Самые выигрышные темы - Крылову, загранкомандировка - Крылову…
- По-огнал лошадей… Во-первых, большинство тем, как вы говорите, сенсационных он находит и предлагает сам. В отличие от других в письмах читателей роется сам и улавливает интересное там, где ловит ворон отдел писем. Ясно? На процесс же, повторяю, я его не посылаю. Что еще?
Калюжный замялся. После небольшой паузы сказал:
- А я все-таки кого-нибудь послал бы. Дело важное, политическое.
- Что мы играем в кошки-мышки?! - запальчиво сказал Герман Трофимович. - Ты сам, что ли, хочешь ехать?
И опять Калюжный замешкался с ответом.
- Мог бы, конечно, и я, - ответил наконец, - но можно и Дремова, например. Человек проверенный, немецким владеет…
- Немецким, может, и владеет, не знаю, а вот с русским у него бо-ольшие нелады. До Крылова ему ой как далеко. Короче - на этот процесс никого не могу послать, не вижу целесообразности. Что касается Крылова… Или ты ему не доверяешь политически?
Петр Федорович недобро вскинул на него глаза, дотом сел к столу и подписал характеристику.
16
Грюнер приехал в международный аэропорт во Франкфурте-на-Майне задолго до прибытия московского рейса. Нервно поглядывая на часы, то на свои, то на стенные, ходил по залу. Ему явно было но но себе. Попасть на процесс не удастся. Хотя кто может знать, сколько он продлится. Снова посмотрел на часы - время истекло. Неужели опаздывает? Пошел к справочному бюро.
- Сейчас прибудет, - ответила девушка из окошка.
И как бы в подтверждение этих слов по залу разнесся голос диктора:
- Самолет "Москва - Франфурт-на-Майне", рейс сто девяносто шесть, совершил посадку.
Грюнер устремился к таможенному залу. Дождался наконец окончания досмотра, и радостно засветились глаза, когда увидел Крылова. Обнялись, расцеловались. Грюнер не дал ему и слова сказать - сильно опаздываем, надо бежать, Они и пошли очень быстро вверх по эскалатору, обходя спокойно стоявших людей. Поднявшись, ступили на траволатор - движущийся тротуар - и еще более ускорили шаг.
- Разве ты не мог приезжать завтра… нет, извини, вчера?
- Никак не мог, Дитрих, только сегодня визу получил, едва на самолет не опоздал… Когда начинается процесс?
- Уже начинался сейчас.
- Ну и черт с ним. Мне ведь главное - документы Фау Фау Эн, а не процесс, хотя, конечно…
Спрыгнув с траволатора, почти бегом устремились к выходу, вскочили в маленький "фольксваген". Как бы оправдываясь, Грюнер сказал:
- До Мюнхена надо скоро спешить, успеть там быть.
Далеко не новая машина Грюнера неслась по самой левой, скоростной полосе трехрядного шоссе. Одну за другой они настигали более солидные марки, и дисциплинированные немецкие водители, не дожидаясь сигнала, уступали дорогу.
- Дитрих, твой "роллс-ройс" вот-вот развалится.
- Это хорошо, - подмигнул Дитрих, - мы тогда полетим на крышку того "мерседеса", - показал на идущую впереди машину. - Там можно немножко ложится отдыхать.
Оба смеются.
- Так какие, ты говоришь, документы о Панченко есть?
- Много документы. Я все тебе прочитать буду, а какой надо - ксерокс возьмем.
Летит малолитражка по широкому автобану, Крылов с интересом смотрит по сторонам. Перед глазами бесконечные потоки машин, поля как газоны, горы с древними замками и крепостными стенами. Над автобаном мелькают синие и зеленые щиты с названиями населенных мест, лежащих впереди. И вот уже указатель: "Мюнхен - 10 км". Как только въехали в город, Дитрих остановился у телефонной будки.
- Серьежа, почти минута, на дороге надо один ваш товарищ забирайт, тоже хотел суд смотреть. - И выскочил. Быстро набрал номер, что-то сказал.
- Кого ты хочешь взять, Дитрих? - недоуменно спросил Крылов, когда тот вернулся.
- Трудная фамилия, он - Юра, в отеле ждал, директор Сахарной индустрии. Это совсем нам мимо, никакой задержки не будет.
Вскоре, едва Дитрих затормозил, с ловкостью кошки в машину вскочил человек.
- Как же вы в таком месте встречу назначили? - показал новый пассажир на знак "остановка запрещена".
- Это вы главный правил плохо учили. Если близко нет полицейский, ни один знак нет действительный. - И рассмеялся. - А теперь я буду совьетские люди знакомить… Пожалюста.
- Прохоров, - протянул руку сидевший позади. - Юрий Алексеевич.
- Прохоров… Прохоров… - повторил Крылов, морща лоб, вместо того чтобы назвать себя. - Из Липани?
- Вам Дитрих сказал? Он и мне о вас говорил. Заочно, выходит, познакомил. Впрочем, вас-то все знают.
- Как там Петр Елизарович поживает? - перевел Крылов на другое.
- Нормально. Сегодня разговаривал с ним, я здесь оборудование принимаю… Вот Дитрих говорит, процесс открытый, а я все сомневаюсь, не будет ли недоразумений - почему советский гражданин пришел? А послушать хочется, мне этот процесс особенно интересен.
Крылов посмотрел на него, промолчал.
- Знаете, мне пришлось косвенно заниматься этим делом в связи с нашим местным предателем Панченко… - Прохоров - Крылов не сомневался в этом - приглашал поддержать разговор.
Но Сергей Александрович снова промолчал.
Припарковались - как только Грюнер нашел щель между машинами и сумел в нее втиснуться - у тяжелого мрачного здания суда с непривычно узкими длинными окнами. У входа - статуя Фемиды. Здание очень старое, да и Фемида изрядно пожила на свете. На ее тунике мелкие выбоины, точно от осколков. А может, и в самом деле следы войны. И как страшный символ - отбита одна чаша весов.
Они поднялись по широким каменным ступеням.
- Момент, - остановил своих спутников Грюнер и направился к человеку в форменной одежде у двери.
- Узнайте еще раз, - уже вдогонку сказал Прохоров, - можно туда иностранцам?
- Нет беспокоится, можна, можна. - Он спросил о чем-то служащего и жестом позвал их. - Еще не кончился, - сообщил Дитрих, - прокурор речь взял.
Миновав короткий коридор, остановились у массивной двери, бесшумно открыли ее, тихо но одному вошли.
Зал маленький и, несмотря на высокий потолок и высокие окна, полутемный. Стулья большие, тяжелые, почерневшие от времени. На спинках герб. Людей мало, но трех свободных мест рядом не видно. Нашли наконец, пригибаясь, расселись.
Судьи в черных мантиях - на возвышении. На них широкополые, точно сплюснутые белые шляпы. Председатель суда - седой, плотный старик - восседал на каком-то сооружении, скорее похожем на троп, чем на кресло. Внизу за перегородкой - обвиняемый.
С большим пафосом держал речь прокурор. Грюнер, наклонившись к Сергею Александровичу, торопясь переводил, коверкая русский больше обычного, но Крылов хорошо понимал его. Тоже наклонившись к Грюнеру, внимательно слушал Прохоров.
- Я подтверждаю! - торжественно говорил прокурор. - Материалами дела, показаниями свидетелей, архивными документами неопровержимо доказано, что в районе Липани, находящемся на территории Советского Союза, за период сорок первого - сорок третьего годов было расстреляно триста шестьдесят семь мирных жителей. Видит бог, - поднял он руку, повысив голос, - я говорю истину!
Крылов извлек блокнот, держа его на коленях, быстро стал писать.
- За то же время, - продолжал прокурор, - было сожжено шесть хуторов и деревень того же района. Это убедительно показали свидетели, это подтвердили фотографии, приобщенные к делу, это установили назначенные судом эксперты, выезжавшие на место событий. Видит бог, - снова взметнулась рука, - я говорю истину! И я обвиняю! - Голос звенел угрожающе. Прокурор сделал паузу, как бы призывая присутствующих к особому вниманию. - Я обвиняю бывшего коменданта района, бывшего майора Иоганна Бергера…
На некоторое мгновение зал замер, и тут же прокатился недовольный ропот.
- Ты правильно переводишь, Дитрих? - шепотом спросил Крылов.
- Да-да, он виноватит Бергера.
Судья молча ударил деревянным молотком по толстой резиновой плитке, и зал стих. Прокурор продолжал:
- Я обвиняю Иоганна Бергера в том, что он не справился с возложенной на него миссией охранять покой населения.
- Интересно, - прошептал Крылов, но Грюнер, боясь прослушать оратора, не ответил на реплику.
- Я обвиняю Иоганна Бергера в том, - с пафосом вещал прокурор, - что он оказался мягкотелым, более того, подпал под дурное влияние, что недостойно чести немца.
- Что это? - снова не выдержал Крылов.
- Слушай пока…
- Да, - картинно развел руками прокурор, - мне нечем возразить обвиняемому и его защитнику - моему уважаемому коллеге-адвокату, - вся полнота власти в районе действительно находилась в руках бургомистра Ивана Панченко, человека жестокого, который беспощадно мстил за то, что до войны его выгнали из коммунистов. Я обвиняю Иоганна Бергера как в том, что он не сумел остановить кровавую резню, которую безжалостно учинял этот варвар Иван Панченко, так и в том, что не смог остановить организуемые этим дикарем поджоги.
- Да что он несет, черт побери?! - Крылов закрыл блокнот.
- Потерпи, Серьежа…
Шепот привлек внимание соседей, и Прохоров прервал его:
- На нас смотрят.
- Доводы моего коллеги-адвоката, звучал голос прокурора, - документально подтвердившего, что в Липани не было немецких гарнизонов, а штат обвиняемого исчислялся единицами и дислоцировался в соседнем районе, являются не оправданием, как утверждал мой уважаемый коллега, а лишь смягчающим обстоятельством. Естественно, ему трудно было охватить своим влиянием весь район. Но информацию о преступных акциях озверевшего Ивана Панченко он был обязан иметь. И тот факт, что он не располагал подобной информацией и все делалось за его спиной, отнюдь не говорит в его пользу. В этом состоит его вина, хотя он чистосердечно здесь признался в ней, чего, естественно, суд не может не учитывать, так же как и глубокого раскаяния обвиняемого в своих ошибках.
- Хватит, Дитрих, дорогой, хватит, уже все ясно…
Крылов сел ровнее, давая понять, что не слушает перевод. Обведя взглядом зал, остановился на Бергере. Нет, это не толстомордый, откормленный бюргер. Длинный и тощий, он сидел точно вбитый в стул, прямой, как доска, не шевелясь, не поворачивая головы, покрытой редким ежиком седых волос, похоже, приклеенных.
Точно почувствовав взгляд, Бергер обернулся. Глаза их встретились - насмешливо-торжествующие Бергера и полные презрения Крылова. В безмолвном поединке победил Бергер - Крылов отвернулся.
Закончив на высокой ноте речь, прокурор отошел к своему столу. Судья объявил перерыв. Зал пришел в движение, люди потянулись к дверям.
- Что будет дальше? - нетерпеливо спросил Крылов, когда они направились к выходу.
- Дальше скажут приговор, и Бергер будет иметь оправдание. Это не есть правда, Серьежа. Не есть правда прокурор говорил. Они всех оправдать будут военных фашистов.
- Конечно, неправда! - с досадой поддержал Крылов. - Сволочь он, твой прокурор.
- Ты не надо волновать себя. Документы Фау Фау Эн не обратили для дела. Их смотреть будем, я тебе много переводить сделаю.
- Да, прошу тебя, хотя мне и неловко. Ты теряешь столько времени…
- Почему потеряю? Мне тоже надо, я себе газету писать буду.
Они спустились с лестницы. Крылов не мог успокоиться:
- Какой бред! Какой чудовищный бред он нес!
- Но повод ему дали, - робко вставил Прохоров. - Панченко ведь и в самом деле был фашистским холуем. Да же вы писали об этом.
- Писал, писал, - пришел в раздражение Крылов. - Да, пусть фашистский холуй, но только холуй, а не "вся полнота власти". Ишь, какую картинку нарисовал! Дитрих, есть возможность прочитать весь протокол суда?
- Конечно, я это устраиваю потом, еще не готова…
- Сейчас поедем документы Фау Фау Эн смотреть?
- Сейчас поздна, Серьежа, - Дитрих посмотрел на часы. - Уже все ушли. Надо потом предупредить, тогда ехать. - Помолчав немного, сказал: - Теперь думал… нет, предлагал Гофбройгауз смотреть, ты давно хотел смотреть… Совсем близко…
- Я пас, - покачал рукой Прохоров. - Видел эту пивную, где начинал Гитлер, а главное, надо еще подготовиться, завтра тяжелый у меня день. Да ведь мы еще увидимся. Вы где остановились?
"Оправдывается, будто его просят", - подумал Крылов, а вслух сказал:
- Еще нигде не остановился, прямо с аэродрома.
Они подошли к машине, и Прохоров стал прощаться.
- Обязательно расскажу о процессе Петру Елизаровичу, - сказал, пожимая руку Крылову. - Ему это тоже будет интересно.
- Мы подвозим вас, - предложил Грюнер, когда Прохоров обернулся к нему.
- Нет-нет, - покачал рукой Юрий Алексеевич. - Мне близко. - Еще раз раскланявшись, направился к переходу.
Грюнер достал ключи от машины.
- Ты говоришь, это недалеко - может быть, пройдемся? Не могу сейчас сидеть на месте.
- Конечно, конечно, - согласился Дитрих.
Они пошли по широкому красивому проспекту. Крылов никак не мог прийти в себя.
- Абсурд! Бред, идиотизм! Просто фашистский суд.
- Да, Серьежа, еще новые фашисты есть… А есть и Фау Фау Эн. И еще тоже есть людской народ… Они понимайт, сейчас есть не эпоха фашисмуса…
Незаметно подошли к зданию Гофбройгауза. Поднялись в зал, где находилось человек пятьсот. Ударил в нос специфический запах. Бесчисленное количество длинных некрашеных столов, отшлифованных временем. В проходах сновали посетители в поисках свободных мест. Точно волноломы прорезались сквозь них тучные официантки, прижимая к своим необъятным бюстам по восемь литровых глиняных кружек - в каждой руке по четыре.
- Как они их удерживают? - поразился Крылов.
- О, совсем легко, - улыбнулся Грюнер, - одна кружка, налитая пивом, весит всего два килограммов.
В зале стоял невообразимый гул. Песни, выкрики, смех, громкий говор заглушали оркестр, и музыканты в кожаных шортах и жилетах, с тирольскими шляпами на головах, покинув эстраду, в одиночку бродили среди столов, наигрывая по заказу. Разные мелодии смешивались, создавая противоестественный аккомпанемент гулу голосов. Они поднялись во второй зал, потом в третий, но там было еще теснее. Пришлось снова вернуться на первый этаж.
Двенадцатиместный стол - с каждой стороны лавка на шесть человек, - стоявший торцом к стене, был огражден шнуром. И никто не посягал на него - заказан. А рядом, тоже у стены, почти впритык, маленький столик, но возле него ни стульев, ни лавки не было. Не обслуживается.
- Один минутка, - поднял палец Дитрих, - здесь постоять. - И исчез.
К зданию пивной подкатили три "мерседеса". С шумом вывалились возбужденные пассажиры. Среди них Бергер.
- Идем, идем! - кричал он. - Вальтер сам все машины припаркует.
Веселая компания - люди пожилые и даже старые - бодро поднималась по лестнице, говорили все сразу, энергично жестикулируя, перебивая друг друга. Несмотря на возраст, сохранилась у них военная выправка. К тому времени, когда они появились в зале, Грюнер уже успел договориться с официанткой - им поставили стулья, принесли пиво.
- Как фамилия того подпольщика, что я донесение гестапо тебе дал? - спросил Дитрих. - Кажется…
- Не помню, - резко, даже недружелюбно прервал Крылов.
Оба помолчали, отхлебывая пиво.
- Тебе эта история карьеру портит, Серьежа, да?
Крылов не успел ответить. Его внимание привлекла компания Бергера. Обгоняя уважаемых клиентов, торопилась официантка, сдернула шнур, ограждавший стол.
- Смотри, - показал на них взглядом Крылов.
Бергер плюхнулся на лавку, едва не столкнув Дитриха, но даже не взглянул на него.
- Давай пересядем, Дитрих.
- Неткуда, Серьежа… И нехорошо, - показал на кружки. - Она уже вюртсхен… нет, как это… сосиски приносить будет.
Шумно рассевшаяся компания утихла - жадно схватилась за кружки, лишь изредка перебрасываясь короткими репликами. Сергей Александрович окинул взглядом зал. Через два стола от них тесно сгрудившаяся молодежь, размахивая кружками, пела фашистский гимн. Кто-то, выбрасывая вверх руки, кричал: "Хайль!" Снова шумно стало за столом Бергера. Уже успели вытянуть по две кружки и запели "Дойчланд, Дойчланд, юбер алес".
- Как в тридцатые годы, ползучие гады, - не сдержался Крылов.
Едва ли Бергер расслышал слова Крылова, но русская речь донеслась до него, и он резко обернулся, остановил на Крылове долгий взгляд.
- Зови официантку, прошу тебя, - полез Крылов в боковой карман.