- Нет, спрячь, - забеспокоился Дитрих. - Москва ты платил, тут я платил. - И стал искать глазами официантку.
Расплатившись, поспешно вышли из зала.
Среди множества стоявших у пивной машин отливали стальным блеском три "мерседеса". Грюнер перехватил взгляд своего друга, бережно взял его за локоть:
- Ты не предполагай, Серьежа, что в ФРГ все такие.
- Что ты, Дитрих, конечно…
- Да-да, ты смотришь цветы Штукенброка и понимаешь наш народ. Это один раз за год случается, скоро будет.
- А что это?
- Это надо смотреть, так не объясняется… Два часа расходовать будешь, я знаю, тебя заинтересовывайт будет, ты хочешь писать, совьетские люди не знают, надо им знать.
17
Пленных гнали в концлагерь Эдельсхайде через всю Германию, подальше от наступавших советских войск. Лагерь находился на северо-западе страны, близ границы с Нидерландами, между местечками Штукенброк и Хефельсхов. Пленных там не кормили, поэтому они постепенно умирали.
Глубоко в лесу близ Штукенброка, на поляне в несколько гектаров вырыли длинный ров, куда сбрасывали трупы. Когда ров заполнился, параллельно ему выкопали второй, потом третий… Тех, кто долго не умирал, убивали, и их тела тоже сбрасывали в ров. А всего в этих рвах закопали 65 тысяч советских людей, всех, кого сюда пригнали. Это успели сделать до прихода войск союзников. И после войны о лагере Эдельсхайде мало кто знал даже в самой Западной Германии.
Потом местные коммунисты, деятели Фау Фау Эн и прогрессивно настроенные жители близлежащих районов решили, что так не годится, и образовали комитет "Цветы дня Штукенброка". В него вошли учитель Вильгельм Г. Нимеллер, служащая Эльфрида Хаус, художник-декоратор Вернер Хенер, священники Гюнтер Дангер и Генрих Дистельмайер, журналист Хельмут Нетцебанд, асессор Ганс-Иохен Михельс и другие антифашисты. Люди разных мировоззрений, разной партийной принадлежности и беспартийные.
Кто мог предвидеть - у комитета еще и помещения не было, а его уже осаждали толпы. У каждого, кто приходил, были свои счеты с Гитлером: отцы, сыновья, братья, родные и близкие, перемолотые жерновами войны, не забывались - они тоже были жертвами фашизма, слепым, как стихия, орудием в его руках.
В воззвании комитета говорилось: "Не забудем! Нации Земли во второй мировой войне потеряли 55 миллионов человек. Немецкий народ оплакивает 3,8 миллиона убитых, 12 миллионов раненых, 2,7 миллиона гражданских лиц, погибших в результате бомбардировок".
55 миллионов взывали к действию. И вот - комитет. Его поддержали тысячи западных немцев, независимая газета "Ди тат", общественные организации, представители религиозных культов. На том месте, где нашли последнее пристанище замученные советские люди, на добровольные взносы соорудили мемориал, чтобы время не стерло память о них и новые поколения знали бы, как страшен фашизм.
Решили каждый год собирать здесь митинг и возлагать к могилам 65 тысяч цветов - по одному на каждого погибшего. На митинг под девизом "Цветы для Штукенброка" - какой уже по счету! - и вез Дитрих Сергея Александровича. Чем ближе они подъезжали к мемориалу, тем теснее становилось на дороге. Люди ехали на легковых машинах, автобусах, шли пешком, и не оставалось сомнений, куда они направляются, - все с цветами.
Обогнав два ярко раскрашенных грузовика с цветами, Грюнер затормозил у опушки леса. Друзья миновали просеку, и Крылов невольно остановился, замер. Впереди простирался, казалось, необозримый нежно-зеленый газон, огражденный могучими деревьями, на нем бесконечными рядами стояли невысокие обелиски. Под ними и лежали солдаты. И у каждого обелиска - а их сотни и сотни, может быть, тысячи, они терялись где-то далеко-далеко - горели на солнце цветы. Среди них купы деревьев или вдруг одинокая печальная береза.
Мемориал открывался высоким массивным обелиском, увенчанным пятиконечными звездами, образующими шар, У подножья - горы цветов, а по бокам замерли девушка и юноша с факелами в руках. Их лица торжественно-строги, одухотворенны, они как часовые, охраняющие мир на земле.
Сергей Александрович прочитал высеченную на памятнике надпись на русском язьке: "Здесь покоятся русские солдаты, замученные в фашистском плену. 1941–1945". Склонив голову, он застыл у монумента как в почетном карауле, пока Дитрих не тронул его за руку:
- Пойдем…
Крылов поднял голову. Взгляд схватил мрачное, уродливое изваяние из черного железобетона толщиной в шкаф, пронизанное квадратными отверстиями, стоявшее особняком, за пределами мемориала.
- Что это?
- Это есть решетка тюрьмы, - ответил Дитрих. - Символ фашизма, его знамя, его герб… Пусть смотрит молодежное поколение.
Никто не смотрел на фашистский символ. Цветы покрыли уже всю площадь мемориала, а люди все шли и шли, и несли цветы, и бережно укладывали их, расправляя веточки и бутоны.
- Пойдем, - еще раз сказал Дитрих, - надо купить цветы.
Двигались медленно, глядя по сторонам. В параллельном ряду девушка в нарядном платье, приседая, клала к могилам белые и красные гвоздики, которые подавал ей юноша, извлекая из огромного букета… Шел совсем дряхлый старик - ему уже не нагнуться с цветком, - то и дело останавливаясь, читая надписи и грустно качая головой. Многие из них на русском языке: "Здесь лежат гордые сердца", "Вы погибли с горячей верой в победу вашей родины", "Но нас будет больше", "Ваша, смерть - долг для живущих".
- Смотри, - кивнул Дитрих, - Люсе было меньше, как ему, на сорок лет…
Сергей Александрович обернулся - на обелиске, похожем на раскрытую книгу, слева было написано: "Люся Лобова. 1928–1944" - а справа; "Максим Тарасенко. 1888–1944". Крылов не ответил.
- О чем ты молчишь, Серьежа?
- О том, что ты сказал: ей шестнадцать, ему пятьдесят шесть. Они шли рядом… Спасали родину и мир от фашизма.
Вскоре цепочки людей по призыву из микрофонов потянулись по тропкам лесопарка к огромной поляне, где предстоял митинг. Сюда собралось шесть тысяч человек.
- Кто они?
- Все люди, - пожал плечами Дитрих. - Можно не спрашивайт, тут все профессии - чиновники, слесари, также инженеры и крестьяне. Все люди. Это есть все ряды народного населения западных немцев.
С трибуны говорил пастор Ганс-Иохен Швабедиссен:
- Под ветвями сосен и берез, между цветущими кустами вереска, - он протянул руку в сторону мемориала, - расположены могилы русских солдат. Мы должны говорить от имени тех, кто не успел этого сделать, от имени тех, кто стал жертвой ужасающих фашистских преступлений. Должны выступать против сытого самодовольства людей, не желающих вспоминать о прошлом. Лучшая память погибшим - борьба против сил войны. Но борьба не с оружием в руках, а оружием разума, силой убеждения.
Как изменился мир! Крылов не раз бывал в Западной Германии и всегда встречал к себе самое теплое отношение даже незнакомых людей только потому, что был из Советского Союза. Но то были частные случаи. А тут…
Точно разгадав его мысли, Дитрих сказал:
- Это все есть ваши друзья, Серьежа. Бергер сюда не приходить.
- Бергер?!
На следующее утро Крылов и Грюнер отправились в Фау Фау Эн. Дитрих отбирал документы, где встречалась фамилия Панченко, и переводил текст. Фрау Клюге занималась своими делами, роясь в шкафу, а Генрих, забравшись на верхнюю ступеньку стремянки, что-то искал на стеллаже под самым потолком.
Папка уже подходила к концу, и настроение Крылова портилось. Ясности не было, хотя фамилия Панченко, как и говорил Грюнер, встречалась часто.
- Видишь, сколько много Панченко, - заметил Дитрих.
- Верно, много, но, как бы это сказать… абстрактно, что ли. Ты читаешь: "В конце августа майор Бергер и бургомистр Панченко посетили такие-то хутора". Но это ни о чем не говорит. Из этого не ясно, предатель Панченко или подпольщик.
Грюнер посмотрел на него с удивлением.
- У тебя есть самый главный документ. "Жесткий допрос не дал результаты… снабжал оружие… главарь банды". Разве мало?
- Не ясно, что это за документ.
- Ясно, совсем ясно, донесение начальника гестапо полковника Тринкера.
- Значит, Тринкер гестаповец?
- Конечно.
- А теперь подумай. Мог ли быть при коменданте-майоре гестаповец в чине полковника?
Грюнер задумался.
- Нет.
- Конечно, нет. Выходит, сначала кто-то из более мелких чинов гестапо донес Тринкеру, а уже тот в Берлин, И хорошо бы поэтому найти первый донос.
- Такой документ нет, Серьежа. Только протокол от допроса, одна страница, наверное, от пожара, видишь, края горели.
- Ты ничего не пропустил? Нет ли данных о том, что стало с Панченко? Жив он или нет?
- Нигде не известно, я совсем внимательно смотрел. Теперь никто не знает.
- Нет! - вырвался у Крылова неожиданно резкий жест. - Один человек знает. Точно знает!
- Кто знает?
- Бергер.
18
В тихом районе Мюнхена, где воздух достаточно свеж, а в густой зелени, обрамляющей редкие особняки, распевают птицы, расположен отель для собак Иоганна Бергера.
Огромный щит на высоком шесте издали гарантирует "любовь и ласку" светящейся симпатичной морде пуделя. Впрочем, эта реклама - единственная дань современности; и литая кружевная ограда с надписью "Hundo Hotel", и само здание, приземистое, темно-вишневое, с башенками и разновысокими окнами в частых переплетах, и ухоженный парк за домом - все обещает самым изнеженным клиентам обслуживание на солидной добропорядочной основе без всякой примеси презренной синтетики и прочей заразы современной эпохи эрзацев.
Начищенный до зеркального блеска "фольксваген" Грюнера остановился у отеля рядом с другими машинами, но, увы, среди них - шикарных, респектабельных - выглядел довольно жалко. Из него вышли Линда с собачкой, Грюнер и Крылов.
В большой гостиной отеля их встретила Эльза Биттер, средних лет женщина, аккуратно, со вкусом, но неброско одетая. Встретила так, будто только их и ждала.
В подобного рода отеле Крылов оказался впервые. На стенах фотографии прекрасных в своем уродстве собак, подстриженных самым немыслимым образом. Стрижка сделала головы животных круглыми, как шар, или квадратными, даже многоугольными. Причудливую форму обрели хвосты, ноги, корпус. Целую стену занимал застекленный шкаф, заполненный предметами собачьего обихода. Различного рода и размера обувь на шнурках, "молниях", кнопках, попоны, штанишки с бахромой, шортики с золотистыми металлическими пластинками, чепчики и шапочки, множество всевозможных ошейников и поводков - все это лежало на полках, висело в шкафу. У другой стены - кресла, диванчики, пуфики для хорошо воспитанных собак, впрочем, других сюда и не приводят.
Пока Крылов рассматривал гостиную, Грюнер объяснил фрау Биттер, что ему необходимо дня на два определить собаку и хотел бы узнать, в каких условиях она будет находиться.
Изящно присев, Эльза ласково потрепала собачку.
- Главный наш принцип, - разъяснила она, - индивидуальное обслуживание. Собачке мы создаем те условия, к которым она привыкла дома. Нам необходимо лишь знать ее характер, привычки, вкусы. У нас лучшие повара, они приготовят любимое блюдо. Наши ветеринары внимательно наблюдают за их самочувствием.
Эльза мило улыбнулась. Казалось, глаза ее говорили: "Что еще вы можете придумать? Все у нас предусмотрено".
- Сколько это будет стоить? - осведомился Грюнер.
- Общий стол и общий режим - двадцать пять марок в сутки. Надеюсь, - снова обворожительная улыбка, - вы предпочтете индивидуальный уход. К сожалению, сейчас мне трудно назвать точную сумму. В зависимости от услуг, но не более ста марок.
Пока шел этот разговор, Крылов посматривал на двери. Их четыре. Видимо, за одной из них - Бергер. Выйдет ли он? Озабочен и Грюнер. Не собачку же устраивать они пришли. И он спросил:
- Можем ли мы посмотреть вольеры и места прогулок?
- Разумеется. Но наш принцип - не тревожить лишний раз собачек Надо получить разрешение хозяина. Одну минуточку. - И - воплощенная любезность - она исчезла за дверью.
По короткому коридору вышла на большую, всю в зелени площадку, где служащие в белых халатах прогуливали собак, так похожих на своих собратьев, запечатленных в гостиной отеля господина Иоганна Бергера. Вдали угадывались вольеры.
Эльза приблизилась к высокому забору из камня, покрытому вьющимися растениями. Отворила калитку, которую никак нельзя было предположить здесь, и попала в иной, неожиданный мир. Все было серо и мрачно. Высокие шлакоблочные стены ограждали территорию размером с хоккейное поле. На нем множество сооружений словно для тренировки пожарников - кирпичная стена с зияющими провалами окон, лестница, приставленная к сараю, узкие мостки, щиты, разной высоты заборы шириной в несколько досок. Чуть дальше - водоем.
Справа - затянутые металлической сеткой вольеры. В них нервно перебирали ногами огромные овчарки. Поблизости стояли несколько человек из тех, что были в пивной, и Бергер.
Он рявкнул короткое, как удар, слово, указав куда-то рукой. Распахнулась решетка одного из вольеров, и из него рванулся волкодав. Мгновенно набрав немыслимую скорость, вытянувшись чуть ли не в прямую линию, перемахнул через высокий щит, сверкая оскалом, устремился на человека в специальном костюме, похожем на водолазный. Тот стоял, широко расставив ноги, но ему бы все равно не устоять, не увернись он ловко, точно матадор от быка. И снова прыжок на грудь. Началась борьба.
Эльза приблизилась к хозяину.
- Господин Бергер, - сказала она несмело, - клиенты хотят посмотреть отель.
- Черт бы их побрал! - недовольно буркнул он. - Идите, сейчас.
Вскоре он появился в гостиной. Первый взгляд бросил на собачку, а потом уже на ее хозяйку и Грюнера, а Крылова, стоявшего в стороне, и вовсе не заметил.
- Добрый день, добрый день, - засияла на его лице улыбка, - Хотите посмотреть? Пожалуйста… Фрау Эльза, покажите гостям наш рай.
Готовясь к визиту в отель, как ни ломали голову, не могли придумать, с чего начать разговор с Бергером, как подступиться к нему. Махнув рукой, Крылов наконец сказал: "Поедем, и все. Там видно будет". Ему верилось - этому выродку тоже захочется поговорить. Захочется покуражиться, поиздеваться над русским, торжествуя свою победу на суде. Поиздеваться, конечно, не даст, а покуражиться?.. Черт с ним, любую цену готов уплатить, только бы узнать правду о Панченко.
Когда Бергер появился в гостиной и заговорил, Грюнер вопросительно посмотрел на Сергея Александровича. Не знал, как вести себя - переводить или ждать, пока Крылов сам проявит инициативу. Его взгляд перехватил Бергер.
- О, das sind Sie? - Почти неуловимо в глазах вспыхнула настороженность и тут же погасла, уступив место стойкому благодушию.
- Извините, - вежливо сказал Сергей Александрович, - немецким не владею.
- Немецким трудно завладеть, мой таинственный русский детектив, - двусмысленно заметил Бергер. - Держу пари, вы здесь не случайно… Это уже наша третья встреча. Вы ведь из России?
- Да, из Советского Союза, - подтвердил Крылов. - Журналист Крылов Сергей Александрович. И я действительно здесь не случайно - моим друзьям надо пристроить собачку.
Бергер обернулся, но Эльза уже увела гостей.
- Прекрасный экземпляр, хотя жрет много сладкого.
- Я восхищен вашим русским языком.
- Это не мой язык, - выпалил Бергер и уже мягко, с подчеркнутой иронией добавил: - Значит, приехали из России помочь устроить собачку?
- Нет, приехал по культурной программе - посмотреть ваш водевиль в здании суда.
- И как? Понравился?
- Опытный режиссер ставил.
- Что же вам от меня надо? Собираетесь писать "Репортаж из фашистского логова"? - Слова выплеснулись глухо и жестко.
- Отнюдь. Просто его величество случай привел в ваш отель. Впрочем, в силу профессиональной привычки мог бы и побеседовать с вами.
Бергер метнул острый взгляд, но безмятежный вид собеседника ничем не грозил, и, широко улыбнувшись, он развел руками:
- Ну что ж, давно не практиковался. Чашечку кофе?
Бергер распахнул задрапированную дверь, и Крылов очутился в кафе. Всюду висели, стояли, лежали изображения собак - фотографические и фарфоровые, деревянные и бронзовые. Спинки кресел венчались собачьими головками. На лужайке - она хорошо просматривалась сквозь стеклянную стену - тоже собаки, но живые, совершали ритуал прогулки. Иначе не назовешь этот парад выхоленных представителей собачьей аристократии под присмотром белых халатов.
Хозяин испытующе посмотрел на гостя и, видимо довольный произведенным эффектом, указал в дальний, сравнительно пустынный уголок:
- Прошу вас.
Пока они шли между столиками, лоснящиеся бюргеры, экзальтированные старухи и томные дамы, расплываясь в улыбках, приветствовали Иоганна Бергера; это насытило его тщеславие, и, устроившись в кресле, он не глядя бросил кружевной официантке:
- Два кофе, Эрика, два коньяка.
- Хорошее у вас кафе. - Долгожданная фраза прервала паузу.
- Благодарю. Это самое удачное предприятие в моей жизни. Бог подарил мне на склоне лет место, где я могу отдохнуть душой, - среди этих замечательных людей… - Поймай вопросительный взгляд Крылова, пояснил: - Все они заядлые собачники… - И помолчал, пока официантка ставила угощение. - Без преувеличения - все их проблемы замыкаются на благополучии их четвероногих любимцев. - И указал на лужайку. Засопев, достал из кармана большой плоский портсигар.
- Наверное, немало людей согласились бы не иметь иных проблем.
- О! Русский! Свернуть любую тему на политику, разодрать себе душу до крови по любому поводу, да еще отравить этой заразой человечество - вот ваша отличительная черта.
- Что ж, если политика - это забота о завтрашнем дне человечества, а не борьба за господство на костях другой нации, то стоит и, как вы говорите, разодрать душу.
- Знаете, далекое будущее покажет, кто был прав. Когда глоток воды станет дороже золота, а ваша любимая махорка будет выдаваться по большим праздникам - человечество вам спасибо не скажет!
- К счастью, человечеством в целом движет созидание, а не потребление, иначе общество уже давным-давно пришло бы к тому, что вы только что нарисовали.
- Сдаюсь! - поднял руки и загоготал. - Бегу записываться в коммунисты. - Отхлебнув кофе, увидел царапину на поверхности стола и озабоченно погладил ее пальцами. - И все-таки странные вы люди. - Задумался, устремив тяжелый взгляд на собеседника. - Если бы вас не было на земле!