24
Не только двумя сахарными заводами и свекловодческими совхозами славился Липанский район. Свекольные поля занимали едва ли половину его территории, а дальше за небыстрой речкой почти до самого Лучанска тянулись густые, некогда скрывавшие партизан леса с болотами и коричневыми блестками торфяных озер.
На поляну выбежала косуля, раздувая ноздри, испуганно вздрагивая, прислушиваясь к доносившимся с разных сторон крикам загонщиков, топталась на месте, не зная, куда броситься. Крики раздавались сзади, справа и слева - она рванулась вперед через поляну, туда, где виднелся еще покрытый утренним туманом лес.
Две темные фигуры притаились за деревом.
- Ваша, стреляйте, Артем Савельевич! - послышался шепот.
Медленно поднялся ствол ружья.
- Какая красавица! - восхищенно сказал человек и нажал спусковой крючок.
Грохнул выстрел. Косуля упала, забилась в предсмертных судорогах и затихла. Четыре человека с ружьями вышли из лесной тени и собрались возле бездыханного тела животного. Молча осматривали трофей.
- Чистая победа, Артем Савельевич! - нарушил молчание один из охотников.
- Что значит чистая? - спросил тот, к кому были обращены слова.
- Чистая? В боксе это нокаут, в борьбе - на лопатки, на охоте - в голову. Вот так, как вы… Пошли.
Вслед за ним, а это был Петр Елизарович Гулыга, двинулись начальник главка Артем Савельевич Ремизов, директор сахарного завода Юрий Алексеевич Прохоров и секретарь райкома Степан Андреевич Исаев.
Происходило это дней через десять после приезда в Лучанск Крылова.
После удачной охоты отправились в баню, находившуюся поблизости. Петр Елизарович забрался на самый верхний полок, подстелив махровое полотенце, и раньше, чем у других, залоснилось потом его уже тучнеющее тело. Чуть ниже тоже на махровой, сложенной вчетверо простыне блаженствовал Артем Савельевич. Внизу рядышком расположились Прохоров и Исаев. В перерывах между смачным кряканьем и ударами веников вели они неторопливый разговор.
- Строители меня подводят, - вздыхал Исаев. - С них как с гуся вода - "объективные причины", а песочить в обкоме будут меня.
- Говори прямо, что нужно, - благодушно откликнулся Ремизов.
- Как всегда: стройматериалы.
- На район дать не могу, - решительно сказал Артем Савельевич, - и так перебрали, другие районы уже в глаза мне тычут… - И, помолчав, добавил: - Разве что объединению? Надеюсь, договоритесь с Петром Елизаровичем?
- Как будет себя вести… - отозвался Гулыга.
Это, разумеется, была шутка, но недаром говорится: в каждой шутке…
И будто сговорившись, все начали хлестать себя вениками, крякая, издавая нечленораздельные звуки восторга. И снова вытянулись на лавках в блаженной истоме.
- Все же, Артем Савельевич, - вздохнул Гулыга, - план Прохорову придется скорректировать.
- Раньше о чем думали? - недовольно ответил Ремизов. - Раньше, когда обязательства давали?
- Обязательства на бумаге, а свекла - она в поле растет. Неграмотная.
- Сколько там получается? - смягчился Ремизов.
- Девяносто три, больше не вытянем. Загрязненность большая, сахаристость низкая, - начал оправдываться Прохоров.
- Загрязненность… - В голосе начальства добродушная насмешливость. - Бандиты, очковтиратели. Нужен, ох как нужен вам добренький дяденька - Артем Савельевич, одним росчерком пера сбросит план процентов на десять, вот вам и премия, и знамя переходящее, и почет.
- Если не скорректировать - все объединение план завалит, - настойчиво продолжал Гулыга.
- И район в целом, - добавил Исаев.
Ремизов неодобрительно взглянул на него, сказал с укором:
- Если бы на план наваливались так дружно, как на меня… Попробую, пишите. Только мотивируйте поумней, не так, как в прошлом году. - И обернулся к Прохорову: - Между прочим, долго я буду жалобы на вас разбирать?
- Недовольные всегда будут, если твердую линию проводить.
- Линия линией, но надо уметь работать с людьми.
- Это вы о чем, Артем Савельевич?
- О Голубеве, например…
Исаев насторожился, разговор начал приобретать неприятный характер.
- Пора окунуться. - Он слез с полка, захватил простыню, вышел.
- А что с Голубевым? - удивился Прохоров. - С ним все в порядке.
- Теперь в порядке…
- Кстати, как там наш щелкопер поживает? Не в курсе, Артем Савельевич? - поинтересовался Гулыга. - Говорят, с работы его выгнали…
- По слухам, в какой-то многотиражке подвизается, жена от него ушла.
- Кто же с таким лопухом жить будет, - откликнулся Прохоров. - Закатилась его звездочка.
- Да-а, - вздохнул Гулыга. - А ведь какую карьеру мог сделать человек.
- Хорошо бы кваском поддать, - перевел разговор на другое Артем Савельевич.
- Бу сделано, - соскользнул с полка Прохоров.
Над каменкой взметнулся ароматный пар, пополз в стороны, повис клубящимся туманом.
- Хорошо у вас. - Артем Савельевич снова взялся за веник. - Отличный денек. И охота удачная, не как в прошлый раз. - И неожиданно с чувством продекламировал: - Роняет лес багряный свой убор…
Пока шла эта мирная беседа, по лесной дороге неслась забрызганная грязью "Нива". Узкая лента изрядно побитого асфальта прорезала старый, густо заросший подлеском бор. Машина свернула на просеку, перегороженную шлагбаумом. Из-за кустов вышел егерь в форменной фуражке, вопросительно взглянул на шофера:
- Путевка есть?
Водитель обернулся в сторону сидевшего сзади пассажира:
- Павел Алексеевич…
Пассажир наклонился вперед, и егерь поспешно снял шапку:
- Виноват, товарищ Хижняков, не признал. Машина вроде ваша, а шофер… - И отпустил веревку шлагбаума.
- Выгнал, - буркнул Хижняков. - Разложился, сукин сын. Ты его, если сунется, не пускай больше… С охоты давно вернулись?
- Часа полтора будет.
Хижняков нетерпеливо ткнул водителя в спину:
- Давай, поехали.
Вскоре стена леса расступилась, и взгляду открылась озерная гладь. На взгорке у самой воды стояла большая рубленая изба. Над высоким крыльцом - побитая ветром и дождями вывеска "Охотхозяйство". За домом стояли четыре черные "Волги". Чуть дальше под навесом Чепыжин свежевал подвешенную за ноги тушу косули. На ступеньках крыльца сидел здоровенный парнюга, чистил шомполом ружье. Он посторонился, пропуская Хижнякова в дом.
- Здорово, Семен. Там? - кивнул на дверь Павел Алексеевич.
- Все четверо.
Хижняков быстро миновал помещение конторы с канцелярской мебелью и развешанными по стенам охотничьими плакатами, вышел в коридор, остановился возле неприметной двери, осторожно приоткрыл ее и заглянул в образовавшуюся щель.
За дверью была большая комната, отделанная с неожиданным для этой избы шиком. Из стереоколонок, укрепленных на покрытой лаком стене из узенькой вагонки, лилась тихая, умиротворяющая музыка. В мягком свете скрытых от глаз светильников на добротных диванах полулежали четыре завернутые в махровые простыни фигуры. В руках пивные кружки. В центре между диванами - стол, густо уставленный бутылками и закусками.
Хижняков знаками стал вызывать Гулыгу в коридор. Петр Елизарович сидел боком к двери и, увлекшись разговором, не замечал его.
- А Любочка ваша, - обратился он к Артему Савельевичу, - произвела на ректора хорошее впечатление. Умница.
- Да? - прищурился Ремизов. - Была бы умницей, не завалилась бы в Москве… Родители избаловали. Сто раз говорил сыну: не давай девчонке поблажек. Да где там - единственная доченька. Вот и результат…
- Не все ли равно, где поступать - в Москве, в Лучанске, очный, заочный… Через год организуем перевод - и что на салазках под гору, - подмигнул Гулыга.
- Спасибо, братцы, очень выручите.
- В единстве наша сила, закон жизни.
- За это стоит и выпить, - предложил Прохоров.
- Пора, пора, - кивнул Гулыга на дверь.
Прохоров быстро встал, распахнул дверь, крикнул:
- Семен!
Тут наконец Гулыга заметил энергично подающего ему знаки Хижнякова.
- Ты что, Павел, заходи.
- На пару слов, Петр Елизарович.
- Да заходи, чего ты? - повторил Гулыга и обернулся к Ремизову. - Опять его совхоз первое место занял.
Артем Савельевич рассмеялся:
- На то он и Хижняков, а ты его начальник.
Но тут вошел Семен - между пальцами у него торчали зажатые веером шампуры с шашлыками, - все взгляды обратились к нему. И только Хижняков продолжал твердить:
- Да на пару же слов, Петр Елизарович.
- Что у тебя стряслось? - недовольно бросил Гулыга. - Пожар? Где горит?
Хижняков вошел, помялся и почему-то шепотом сказал:
- Крылов в Лучанск приехал.
- Кто? - переспросил Исаев.
- Журналист. Тот самый. Крылов Сергей, не помню, как по батюшке.
- Александрович, - подсказал Гулыга. - Точно знаешь?
- Сам видел.
Все переглянулись.
- Ну и пускай себе гуляет, - махнул рукой Гулыга. - Ты-то чего нервничаешь?
- В управлении КГБ был.
- А в обкоме? Не знаешь?
- На обкомовской машине туда приезжал, значит, и в обкоме был.
- Неймется дураку, - зло сказал Гулыга и задумался. Неожиданно рассмеялся весело, беззаботно: - А пошел он… Тудыть его растудыть! В гробу его, в белых тапочках… А ну все к столу!
Расселись, кутаясь в простыни. И Хижняков присел.
- Будем! - лихо поднял стопку Гулыга.
Чокнулись, выпили. Стали разбирать с подноса шашлыки. Но аппетит, похоже, пропал. Настроение было испорчено.
Позже, когда собрались разъезжаться, когда в машину Ремизова погрузили завернутую в пленку тушу косули, ящик с копченой рыбой, банки с соленьями и водители стали заводить двигатели, Исаев остановил направлявшегося к своей "Волге" Гулыгу.
- Петр Елизарович!..
Тот оглянулся. Они были одни, никто не мог их слышать.
- Положа руку на сердце: в этой истории с Панченко все чисто? - Он пристально посмотрел Гулыге в глаза.
Петр Елизарович не отвел взгляда, смотрел на секретаря райкома не моргая.
- На выводах комиссии Прохорова твоя виза стоит.
В его голосе Исаеву почудился вызов.
- Понимаю, - серьезно и задумчиво протянул Исаев. - Это я понимаю. Но ты все же ответь: на тебе ничего нет? Совсем ничего?
Гулыга едва заметно усмехнулся. Чуть ли не весело сказал:
- А вдруг есть?
- Не шути! - Слова прозвучали угрожающе.
Но Гулыга, должно быть, не придал им значения.
- Очень интересно знать, что бы ты в этом случае сделал. - Выждав, глядя на Исаева испытующе, и продолжал: - Не первый год работаем вместе. На моих дрожжах твое тесто взошло. Теперь по одной реке плывем, одну воду пьем. И авторитет у нас с тобой высокий. А жизнь, Степан Андреевич, на авторитетах держится. Это ты не хуже меня знаешь. Ну, допустим, был за мной грешок сто лет назад… Что же нам с тобой теперь делать? Авторитеты ломать?
Исаев смотрел на него растерянно.
- Шучу, шучу, - сказал Гулыга. - Не бойся - шучу. Ничего за мной нет. Этот Панченко был гадом и жизнь свою как гад ползучий закончил. - Злобно сплюнул. - Вы поезжайте, я тут немного задержусь. - Повернулся и пошел в сторону леса. Шел быстро, не оглядываясь.
Исаев смотрел ему вслед.
Машины разъехались. Только "Волга" Петра Елизаровича оставалась возле дома. Водитель за рулем терпеливо ждал хозяина.
25
Первый секретарь обкома партии Владимир Михайлович Званов встретил Крылова добродушным упреком:
- Мы вас уже пятый день ждем, товарищ Крылов.
Оказалось, Герман Трофимович звонил ему, в общих чертах обрисовал суть дела, просил оказать максимальное содействие.
Приглашающим жестом Званов указал на стул:
- Прошу садиться… Слушаю вас, товарищ Крылов.
Сергей Александрович внимательно посмотрел на секретаря обкома. Была у Крылова привычка: впервые увидев человека, пытаться определить его характер, даже биографию. Потом, хорошо познакомившись, проверял, в чем ошибся, какие черты угадал правильно.
- Может быть, будет короче, если вы ознакомитесь с этой запиской? - И он положил на стол копию своего объяснения.
- Давайте, - согласился Званов. Уселся поудобнее и стал читать.
Сергей Александрович изучающе смотрел на него. Раздражало то, что Званов часто отвлекался - то говорил по телефону, будто не мог сказать секретарше не соединять его, то подписывал какие-то бумаги, судя по всему, не такие уж срочные, а двоим даже дал поручения, с которыми можно было повременить. Разговаривал с людьми как-то нерешительно, поручения давал словно извиняясь, будто не уверен, согласятся ли их выполнять.
Нет, не понравился Званов. Не то чтобы внешность неприятная, напротив, симпатичный, улыбчивый, добродушный, только не эти качества хотелось в нем видеть. Поставить бы на его место человека с мужественным, волевым лицом, крупного ростом, чтобы и по кабинету ходил, сознавая свое высокое служебное положение, свои огромные возможности и права, действовал бы решительно и быстро. Да, знать, не судьба.
По ходу чтения Званов задавал какие-то вопросы, по мнению Крылова, несущественные, и невеселые мысли лезли в голову. Сумеет ли этот человек разобраться с его делом, где жизнь тугим узлом связала героическое и подлое? Захочет ли? Разоблачение Гулыги и на него тень бросит. Ну пусть не тень, но все-таки в его области проходимец занимает высокий пост…
Закончив с запиской, Званов пригласил к себе председателя партийной комиссии Чугунова.
- Ознакомьтесь с этим документом, Николай Петрович, - протянул он бумагу. - И с автором этого сюрприза, - указал на Крылова.
Пока Чугунов читал, он успел поговорить с несколькими руководителями партийных организаций и предприятий. Когда Чугунов закрыл папку, Званов вызвал секретаршу, мягко сказал:
- Меня нет. Буду через полчаса, минут черев сорок. - И обратился к Чугунову: Заводите персональное дело.
- Да… но… требуется заявление… Потом, товарищ Крылов не у нас на учете.
- Разве? - Он иронически улыбнулся. - А Гулыга? Наш передовой генеральный директор. - И в этих словах Сергею Александровичу послышалась ирония.
- Ясно, - с готовностью сказал Николай Петрович и как бы осекся. - Видимо, начнем с того, что попросим товарища Крылова написать нам официально… Для персонального дела нужен формальный повод.
- Вам виднее. А формальный повод, дорогой Николай Петрович, тут и повод по существу. Разве справка из архива Министерства обороны не основание для разбирательства? А это? - кивнул Званов на записку Крылова. - Адресовано, правда, не нам, но речь идет о наших людях. - Не дожидаясь ответа, уже другим, официальным тоном сказал: - Давайте лучше обговорим, чем займемся в первую очередь.
Чугунов быстро извлек из кармана блокнот. Владимир Михайлович сидел, думал. Потом очень тихо, как бы про себя:
- Одного не могу понять. Если все так, как здесь написано, почему Дмитрий Панченко не обратился к нам? В другой области живет? Все равно, напиши он в местный партийный орган, нам бы сообщили. А Голубев?.. А Зарудная?.. По всякой чепухе десятки писем люди пишут, а тут?
Сергей Александрович молча пожал плечами.
- Ну ничего, разберемся, - уверенно закончил Званов.
В последнее время Сергею Александровичу так не везло, что и в обком пошел излишне настороженным. Возвращался окрыленным.
Нет, не так прост этот улыбчивый секретарь обкома. Целую программу надиктовал Чугунову: дать задание областному управлению КГБ проверить деятельность Ивана Саввича Панченко в период оккупации, установить, за что он был исключен из партии, через Комитет ветеранов войны и другие организации проверить деятельность Гулыги, как командира партизанского отряда, потребовать у Прохорова факты, на основании которых были сделаны выводы его комиссии. Голубева Званов велел пригласить в обком, решил сам с ним поговорить. Предложил побеседовать с Зарудной и Дмитрием Панченко. И все это - прежде чем потребовать объяснения у Гулыги. Казалось, ему, Крылову, уже здесь больше делать нечего. Ехать домой, набраться терпения и ждать. Но этого-то он, собственно, и боялся. Боялся, что Званов, мило попрощавшись с ним, именно так и скажет. Робко попросил разрешения самому встретиться с Забаровым и Артюховым, рассказав о письмах.
- Конечно, - согласился Владимир Михайлович. - И вообще хорошо бы вам здесь задержаться и помочь нам, коль вы эту кашу заварили.
Сергей Александрович и сам не мог бы объяснить почему, но он ничего не сказал в обкоме о своих беседах и поездках с Зарудной. Что-то мешало. Но выйдя из обкома, он тут же позвонил ей по автомату. Условились на следующий день отправиться за секретом, о котором "надо кричать".
Выехали из города в отличном настроении. Вспоминая беседы с членами комиссии Прохорова, Сергей Александрович сказал:
- Вы обратили внимание, Валерия Николаевна, как каждого по-своему опутывали! Хитро действовали.
- Не очень хитро, - возразила она, - напролом шли, потому что все сходит с рук. Никого не боятся.
- Почему же вы все молчите? - не сдержался Крылов. - Почему никуда не обращались?
- Да десять раз обращались!
- Куда все-таки мы едем, Валерия Николаевна? Завезете куда-нибудь и бросите.
- Оказывается, вы пугливый…
Несколько минут ехали молча. Сергей Александрович ловко обходил ухабы или мягко переваливал через них, набирая большую скорость там, где позволяла дорога.
- Мне кажется, никогда не научусь ездить так, как вы, - обиженно сказала Валерия Николаевна.
- Поначалу всем так кажется. - Задержал на ней взгляд, упустив из виду дорогу.
Машину сильно тряхнуло, их подбросило вверх и в сторону, Валерию Николаевну прижало к нему, и она никак не могла принять нормальное положение, пока он не помог ей.
- Так и я умею, - насмешливо сказала, усаживаясь наконец поудобнее.
- Чертова дорога, извините, пожалуйста.
- Я тоже всегда дорогу виню…
И оба рассмеялись.
"Запорожец" быстро петлял по проселочной дороге. Крылов любовался: по одну сторону траченный осенью золотисто-багряный лес, по другую - холмы и поля только вспаханные или в ярко-зеленых побегах.
- Уже близко, - нарушила молчание Валерия Николаевна, - видите, во-он деревушка показалась, - вытянула она руку.
- Где? - наклонился он в ее сторону.
- Да вон же, - наклонилась и она. - Неужели не видите?
Ее волосы коснулись его лица, и он на мгновение зажмурился.
- Вижу, теперь вижу.
Ему вдруг стало грустно. Она скользнула взглядом в его сторону, задумалась. До самой деревни ехали молча.
- Теперь куда? - спросил он, когда оказались на широкой улице.
Она объяснила, и вскоре он затормозил у ворот старого, почерневшего от времени дома. Едва вошли во двор, как выскочила навстречу не по годам бойкая старуха, всплеснула руками:
- Боже мий! Валерия Миколавна, дорогая, вот не гадала! - И обернулась к Крылову. - Заходьте, заходьте.
Валерия Николаевна уверенно шла впереди. Миновав кухню, остановилась в большой комнате.
- Вот Иван Саввич, - показала на большой портрет в простой деревянной раме.
- Саввич, - подтвердила старуха.