Катерина оглянулась, понизила голос:
- А теперь и опасаемся - по округе‑то каратели ходят, как в пятом годе… Меня братья потому и в Питер послали, к мужу за советом, - муж‑то у меня кузнецом на Путиловском. И что теперь мужику с землей делать?..
Поезд, резко затормозив, вновь остановился. Старичок поспешил к выходу. Вернулся он минут через двадцать.
- Опять в поле стоим… Крушение, что ли, где? - встревоженно спросила Катерина.
- Крушение… Всему, мать, российскому гнету крушение… - Старичок сделал выразительный жест рукой и опять почему‑то восторженно подмигнул Катерине.
Наконец к полудню поезд пришел в Петроград.
Катерина, крепко сжимая в руке фанерный чемодан с гостинцами мужу, вышла на площадь.
Моросило. Дул резкий, пронзительный ветер. По улицам шли отряды вооруженных людей. Обдавая прохожих грязью, мчались грузовики, наполненные людьми в кожанках, пиджаках, шинелях.
"И солдат с ружьем, и не солдат с ружьем. И что война с народом делает!" - подумала Катерина. Она осторожно пересекла улицу и стала поджидать трамвая.
Катерина дважды была в Питере и знала, как доехать до квартиры мужа. Вот сейчас подойдет трамвай
№ 4, она сядет поближе к кондуктору, подаст ему бумажку с адресом, и кондуктор укажет, где ей сойти. А там уж совсем недалеко и квартира мужа.
"То‑то Василий обрадуется. Только бы застать его дома, не ушел бы он в ночную смену".
…Кондуктор мельком поглядел на бумажку и вернул ее Катерине:
- До заставы не едем.
- Да нет, адресок верный, - не поняла Катерина.
- Говорю, до заставы не едем. Юнкера через мост не пускают.
Катерина растерянно замигала глазами, зачем‑то крепче сжала чемодан коленями.
Какая‑то женщина посоветовала Катерине пойти пешком.
- Пеших через мост, кажется, еще пропускают.
В переулке стоял извозчик. Лошаденка уныло опустила голову, извозчик схоронился от измороси под поднятым верхом пролетки.
Катерина, вывернув карман юбки, сосчитала оставшиеся у нее деньги и просительно заглянула в пролетку:
- Почтенный, подвезли бы малость… - Она протянула бумажку с адресом.
Извозчик назвал цену.
Катерина укоризненно покачала головой:
- Бога побойтесь… Далеко ли тут ехать.
- Теперь, мать, не с версты берем… Смотри, на улицах завируха какая.
Катерина медленно побрела к мосту.
С звонким цоканьем промчался конный отряд вооруженных и хорошо одетых людей.
Начищенные до лоска сильные ноги коней обдали пешеходов грязью.
Пешеходы отпрянули к тротуару, притиснули Катерину к стене.
Пожилой, рабочего вида человек в тощей засаленной кепке стер со щеки ошметок грязи и зло отплюнулся.
- Катаются… - кивнул он Катерине на конников. - Пусть их напо- следочках…
В ту же минуту со стороны моста раздались одиночные выстрелы. Пешеходы повернули от моста назад. Побежали, тесня и толкая друг друга.
Катерина, схватив чемодан, побежала вместе со всеми. Сосед в кепке ухватил ее за рукав:
- Сомнут же, мамаша… Давай- ка сюда. - Он почти силой втащил ее в открытые ворота какого‑то дома.
- Похоже, матросы юнкеров с моста выбивают. Понятное дело… Я ж говорю, покатались - и хватит…
Ветер сипло выл под аркой дома.
Катерина зябко куталась в отсыревшую одежонку.
- На фронте война, в деревне у нас драка, и у вас в Питере из ружей палят - и когда конец этому будет?
Человек в кепке не слушал. Поднявшись на носках, он напряженно смотрел в сторону моста, ждал исхода перестрелки. Выстрелы у моста участились.
- Да… Крепко схватились… Пойдем, мамаша… Тебе куда? За мост?
- Туда… к мужу приехала. Муж у меня на Путиловском… кузнец…
- Ну, так ищи по новому адресу. Сегодня у всех новая профессия - Зимний гвоздить будем.
Человек в кепке провел Катерину проходным двором и посоветовал пробраться к квартире мужа через другой мост, который еще с вечера заняли красногвардейцы.
Катерина шла и шла. Часто встречались патрули, заставляли возвращаться обратно, колесить по переулкам. Катерина устала, продрогла, чемодан казался непомерно тяжелым.
Переулок вывел Катерину на какую‑то широкую улицу. Па торцовой мостовой толпилось много матросов, солдат, рабочих с ружьями и без ружей. Вдруг Катерина услыхала песню.
Посредине улицы шел отряд Красной гвардии. Молодые рабочие обмотались крест–накрест пулеметными лентами, за поясом торчали наганы, пожилые легко несли за плечами винтовки; карманы были туго набиты патронами.
Песню вели сосредоточенно, негромко, но сильно, и боевые памятные слова ее звучали в эту минуту особенно проникновенно.
Свергнем могучей рукою
Гнет роковой навсегда
И водрузим над землею
Красное знамя труда!
Катерина выпустила из рук чемодан, забыла про холод, про моросящую водяную пыль и слушала, слушала. Ведь эту же песню мужики пели в деревне, после того как разделили землю помещика Репинского.
В толпе стало тихо.
- Хорошо путиловцы поют… С верой… - сказал кто‑то рядом с Катериной.
Катерина вздрогнула, и вдруг ей показалось, что в середине отряда шагает муж.
Она кинулась вслед за отрядом. Ну да… это он, Василий. Широкие плечи, примятый порыжевший картуз, пушистые усы…
- Вася! Василь Митрич… - крикнула Катерина. Она бежала вдоль тротуара, толкала людей чемоданом, пока не прорвалась через толпу к отряду. Но муж был уже далеко.
Неожиданно кто‑то ухватил ее за руку:
- Тетя Катя… -Это был подручный Василия по работе, живший с ним в одной комнате. - Что такое?.. Откуда?
- Миша… господи, что вы тут с Василием делаете?
- Гм… Зимний идем брать… революцию делаем…
- Ружья, ружья‑то зачем?
- Говорю ж, Керенского вышибать будем… А вот ты зачем здесь?
- К Василию приехала… Дело есть… Миша, да какие же вы солдаты с Василием?..
- Теперь все солдаты…
- Мишенька… Убьют же вас… - Катерина цепко ухватила Мишу за рукав.
Тот, заметив недоуменные взгляды соседей, разжал вцепившиеся руки Катерины и легонько оттолкнул ее.
- Тетенька… идите домой… я ж через вас с ноги сбился… идите!
Сквозь слезы Катерина видела, как Миша, обернувшись, кивнул ей головой, потом поправил пулеметные ленты на груди и выровнял шаг.
- Тоже за Зимний, мамаша? - засмеялся какой‑то матрос, ударившись коленкой о Катеринин чемодан.
- Она в распоряжении Смольного… -подхватил шутку другой матрос.
- Вы это оставьте… веселые, - подошел к матросам рослый бородатый солдат. - Видите, баба с колеи сбилась. Слушай, мать, куда тебе к дому‑то?
- За мост надо… К мужу из деревни приехала, а он…
- Как там у вас? - Солдат придвинулся ближе. - Сиротно?
- Муторно. Правды нет, хлеба нет…
- А земля, земля у кого?
- У кого земля? - вытерла Катерина слезы. - У кого была, у того и осталась - у помещика Репинского. И он, этот помещик Репинский, над нами же издевку устраивает: луга не косит, коров удойных на мясо бьет, рожь скотом травит: "Мое добро… я ему бог, я ему царь…" А у мужика сами знаете сердце какое…
- Ну… - торопил солдат.
- Именье и подпалили… рожь по едокам роздали… Землицу тоже по едокам.
Солдат повеселел лицом, поправил шапку, победно посмотрел на подошедших товарищей.
- Гоже… толково поступили, толково… Да вам же теперь жить не тужить…
- Жить бы можно, - вздохнула Катерина, -да вот бумагу из волости прислали - вернуть все добро помещику…
- Обратно? - поразился солдат.
- А не вернешь, карателей пришлют. В Родниках, говорят, мужикам за самоуправство каратели такое прописали… чище пятого года.
- Родники… это какого будет уезда? - быстро и глухо спросил солдат.
Катерина назвала уезд.
- Тверской губернии?
- Тверской.
Солдат вдруг торопливо начал свертывать папироску - бумажка на закурку оторвалась неровным клином. Солдаты кругом переглянулись.
Зазвучали отдаленные выстрелы. Начало смеркаться. Передали команду строиться. Бородатый солдат взял Катерину за плечи:
- Мамаша, на мост вот этим переулочком выбирайся. А у нас тут последний разговор будет с временными… Про все разговор… и о земле между прочим. - И солдат, зло вскинув на плечо винтовку, встал в строй.
Катерина долго провожала глазами уходящие к Зимнему отряды красногвардейцев и солдат, вытирала слезившиеся от холода глаза и шептала:
- Поговорите там, ребята, сурь- езно поговорите.
Перестрелка вдали стала чаще, злее.
Катерина не помнила, сколько времени проблуждала она по переулкам, а к мосту так и не могла пробраться.
Усталая, она присела у подъезда высокого, из серого камня дома.
Вдоль панели молодой паренек вел под руку пожилого человека и уговаривал его:
- Пусти винтовку‑то, Трофи- мыч…
- Обидно‑то как, парень… - жаловался Трофимыч, -Два раза всего и пальнул по юнкерам, и подбили меня, свинячьи дети…
Трофимыч вдруг покачнулся и всем телом навалился на паренька. Тот оглянулся по сторонам, заметил прикорнувшую у подъезда женщину и позвал:
- Тетка, помогай…
Катерина подошла.
- Миша, опять ты, - перепугалась она, узнав в пареньке подручного своего мужа. - Кого это постреляли? Васю?..
- Жив Вася… Трофимыча юнкера подбили.
Вдвоем они донесли раненого до подъезда, положили на ступеньки. Катерина наклонилась.
Трофимыч глухо мычал от боли.
- В дом бы внести… - вслух подумала Катерина.
- Далеко дом, верст пять… кровью изойдет…
- Да вот дверь… стучи…
Миша смущенно оглядел высокий подъезд, тяжелую резную дверь, массивную литую ручку.
- Стучи, стучи… худо ж человеку. -Катерина заметила нерешительность Миши и осердилась: - Тоже "революцию делаю"… И зачем тебе ружье дали? - Она поднялась и постучала в дверь кулаком.
Долго не открывали.
Тогда, осмелев, Миша грохнул в дверь подбитым подковками каблуком.
Дверь наконец приоткрыл дряхлый седой швейцар и заявил, что пускать никого не велено.
- Именем революции… - высоким срывающимся голосом крикнул Миша и потянул дверь к себе. - Открывай, открывай!
Вдвоем с Катериной они внесли Трофимыча в переднюю, положили на диван.
Катерина раздобыла воды, достала из чемодана холщовое полотенце, что везла Василию, скоро и ладно сделала перевязку.
Трофимыч слабым голосом бормотал:
- Вот жалость какая… подбили… - Потом забылся.
- А ты нишкни… всех не побьют… там еще Василий мой… - утешала Катерина и, заметив с беспокойством заглядывающего в окно Мишу, кивнула ему:
- А ты ступай… доделывай дело‑то… Я покараулю тут.
- И то, тетя Катя, - обрадовался Миша, взял Трофимычеву винтовку и шагнул к выходу. От двери строго погрозил стоящему в углу швейцару: -Ты наших тут не обижай… Я еще вернусь.
Катерина сидела у изголовья Трофимыча, думая о Василии, Мише, бородатом солдате с улицы, о всем сегодняшнем редком, незабываемом дне.
Незадолго до полуночи "Аврора" ударила по Зимнему. Загрохотали пушки с Петропавловской крепости.
- По дворцу бьют, - перекрестился швейцар и дрожащими руками принялся затягивать окна шторами.
- Погоди завешивать‑то, -припала Катерина к окну.
…Далеко за полночь Миша привел Василия.
- Гляди и радуйся… Красная сестра милосердия. -Он показал на Катерину.
Катерина обмерла, потом, вскрикнув, кинулась мужу на грудь:
- Шивой… Вася… целый?
Василий засмеялся, обнял жену.
- Ну, Катя, поцелуемся… с праздничком тебя… каюк Временному…
- С утра до тебя добираюсь, Вася, - пожаловалась Катерина. - С ног сбилась… Я к тебе от мужиков… с поручением. Да ты проголодался, поди?
Катерина выложила на стол рыбу, хлеб.
- Те–те… А рыбка‑то знакомая, - испробовав рыбы, удивился Василий, - Да ведь это ж карп из архирейского озера. Каким это манером, Катя?
- Да уж таким. Позабрали мы озеро…
- И правильно сделали. Ну, а землю?
- И землю… Мне, Вася, лошадь с барской конюшни выдали - сытую, холеную; Лукашке, брату, плуг достался… Вот опасаемся только, как бы каратели не понаехали… В Родниках мужикам за самоуправство они такое прописали…
- Какие теперь каратели? - осердился Василий. - Мы что ж, в шутку Зимний‑то брали?
Василий поднялся, поправил усы.
- Вот что, Катя! Поедешь с Мишей домой. И Трофимыча отвезете. А я в Смольный… Там сейчас съезд начинается… рабочих и крестьян. Ленин говорить будет… о мире, о земле…
- Ленин! - всполошилась Катерина. - Мужики тоже и о Ленине просили узнать. Вася… - она льстиво заглянула мужу в глаза, - хоть бы одним глазком глянуть… какой он из себя.
- Ой, хитра, - крикнул Василий. - Где ж я тебе пропуск в Смольный достану? - Но, заметив умоляющие глаза жены, нахмурился и махнул рукой: - Давай, пошагали. Еще опоздаем…
Александр Яковлев
ВОССТАНИЕ
1
Весь день Акимка прожил в каком‑то восторженном полусне, не разбираясь хорошенько, что творится кругом, почему затеялся бой и нужно ли идти. Темная жажда диковинного, каких‑то чудесных возможностей и ярких приключений, что живет в душе каждого юнца, толкнула его пойти в бой. А потом ведь на Пресне шла вся молодежь. Не отставать же такому молодцу, как Акимка. Все товарищи идут, значит… И пошел!
Еще рано утром у ворот фабрики, куда сбежались напуганные ночной стрельбой рабочие, по–настоящему не проснувшиеся, на летучем митинге помощник мастера Леонтий Петрович, хмурый и серьезный, отрывисто говорил:
- Решительный день настал, товарищи! Ежели буржуи победят, пропали все наши свободы и завоевания. Все берись за оружие. Может, такого случая больше не представится. В бой, товарищи!
Те, кто постарше, молчали и хмурились, не могли, должно быть, разобраться. А молодежь отвечала решительно:
- В бой! Долой буржуев! Смерть буржуям!
Акимка привык уважать и слушаться Леонтия Петровича. Серьезный человек. Твердый. Раз говорит, - дело говорит. А главное, подраться можно… И вместе с толпой, распевая буйную "Варшавянку", Акимка пошел от ворот фабрики в клуб - записываться в Красную гвардию.
Записывались в штабе у заставы. Слово "штаб" было мелом крупно написано прямо на филенке темной входной двери.
Записывались без всяких формальностей. Незнакомый молодой рабочий в черной, смятой, как блин, фуражке, сдвинутой на затылок, с испитым серым лицом (папироса в углу рта) записывал в синюю ученическую тетрадь имена тех, кто приходил.
- Фамилия? - отрывисто спросил он, когда Акимка, с сильно бьющимся сердцем, застенчивый, будто связанный по рукам и ногам, очутился перед его столом.
- Аким Розов! - хрипло ответил Акимка.
- С какой фабрики? - опять спросил рабочий, не поднимая от тетради глаз.
Акимка сказал.
- Номер винтовки? - тем же тоном бросил рабочий.
- Чего? - спросил Акимка, не понимая вопроса.
Но на это рабочему ответил солдат, стоявший у груды винтовок, сваленных на полу здесь же, у стола.
Солдат назвал какую‑то длинную цифру и сунул растерявшемуся Акимке в руку винтовку.
- Иди к тому столу, - сказал он, показывая рукой в глубину комнаты, где у другого стола толпились рабочие уже с винтовками в руках.
Акимка, широко улыбаясь, крепко держа винтовку обеими руками, пошел. Он не чувствовал ни рук, ни ног, точно они сделались ватными, и плыл как в тумане. Ему дали какую‑то бумажку, патронные сумки из холста, пачки патронов, пояс, а потом молодой солдат, бойкий и веселый, что‑то говорил ему о затворе, о том, как надо держать винтовку, брал винтовку из его рук, щелкал затвором и все спрашивал:
- Понял, товарищ?
- Понял, - невнятно ответил ему Акимка, хотя от волнения и новизны впечатлений не понимал ни одного слова.
В углу комнаты у окна рабочие рассматривали только что полученные винтовки, заряжали их, гремели затворами, туго подпоясывались новыми желтыми солдатскими ремнями, прилаживали сумки с патронами и сговаривались, кому с кем идти. В большой комнате было холодновато, дымно и сыро. Пахло махоркой.
- Ага, и Розов с нами! - весело сказал низенький безусый рабочий, когда Акимка подошел к окну. - Записался?
- Записался, - широко улыбаясь, ответил Акимка.
Немного осмотревшись, Акимка увидел у самого окна Леонтия Петровича, перебиравшего пачки патронов. Он аккуратно, как вообще делал все, клал патроны в сумку и говорил, ни к кому не обращаясь:
- Раз на улице баррикады, то мы незамедлительно должны решить, по какую сторону баррикад мы стоим. Иль по эту сторону, иль по ту. В середке да в сторонке теперь стоять нельзя. А к буржуям мы не пойдем. Значит, и говорить много не надо. Бери винтовку и иди бить юнкеров.
- И эсеров, -добавил кто‑то насмешливо.
- Что ж, -согласился Леонтий Петрович, - если достойны, их тоже не надо миловать.
- Правильно. Поглядим теперь, чья возьмет.
- И глядеть нечего: мы победим. Это бессомненно.
Акимка был рад, что на него не смотрят. Он прислонил винтовку к стенке и начал подпоясываться и прилаживать патронные сумки. От волнения у него дрожали руки.
Между тем комната наполнялась народом. Входили все новые группы рабочих. Стало шумно. Говорили громко, нервно, будто подбадривали себя, смеялись необычным отрывистым смехом без веселости, а ходили по комнате как‑то толчками. Было ясно, что все волнуются. Три солдата, называвшие себя инструкторами, составляли из рабочих взводы Красной гвардии, отсчитывали по двенадцати человек и назначали к ним старшего. Акимку причислили во взвод Леонтия Петровича, который здесь же, в комнате, попытался поставить свою гвардию в ряд и, сдерживая улыбку, сказал:
- Ну, товарищи, у меня команды слушаться! Чтобы все в порядке было! Иначе… Строго, товарищи… Идемте!
Все, подтягиваясь, шумно вышли на улицу.
От дверей клуба по тротуару тянулась длинная очередь желающих записаться в Красную гвардию. Это пришли рабочие с лесных складов, с Прохоровской фабрики, с сахарного и гвоздильного заводов. Среди черных засаленных курток рабочих в очереди резко выделялись синие новенькие шинели трамвайных кондукторов, которые тоже записывались в гвардию. Около дверей на тротуаре и даже на мостовой уже стояла большая толпа женщин и пожилых рабочих, пришедших сюда поглядеть, как "наши пойдут воевать". Смеялись, перебрасывались веселыми шутками, грызли семечки, и все были спокойны и беззлобны, как дети, для которых порой самая смерть - забава. Только молодая женщина с остреньким худым лицом, до самых глаз закрытым черным потрепанным платком, в шубейке с вытертым и побитым молью воротником, кричала, стоя у самой очереди:
- Вернись, Овдонька! Богом прошу, вернись! Гляди‑ка, какой гвардеец нашелся! Шут гороховый!
Про детей забыл? Слышишь, Ов- донька? Домой иди!..
Овдонька, уже пожилой рабочий, с русой, свороченной набок бородой, в черной нахлобученной шапке, большой и неуклюжий, искоса смотрел на женщину, не покидая очереди.
Было видно, что он стыдится за свою жену: вот у других рабочих жены не пришли сюда ругаться.
- Иди домой, - сказал он.