- А я говорю, не пойду без тебя!
Толпа, с удовольствием слушая перебранку, все же сочувственно и немного насмешливо поддержала женщину:
- Конечно, какая уж тут к черту гвардия, ежели двое детей.
- Записываться должны молодые.
- Знамо, надо молодых. Пущай идут люди слободные…
Высокая властная старуха с суровым лицом вела за рукав к штабу парня лет восемнадцати, у которого в руках была винтовка, а у пояса - холщовая сумка с патронами.
- Иди, сейчас же отдай все назад, - сердито говорила она, - Я тебе покажу гвардию!
Парень, красный от стыда, шел, опустив голову, и сердито бормотал:
- Все равно убегу. Не сейчас, так ужо убегу.
А старуха, дергая его за рукав, грозила:
- Я тебе убегу! Ты у меня свету невзвидишь. Вояка какой отыскался!
И, обернувшись к толпе, бросила мельком, словно оправдываясь:
- Дело‑то без дураков обойдется…
Акимка испугался. А ведь и с ним то же может случиться. Придет мать, увидит - она, пожалуй, тоже хорошую гвардию задаст. Он испуганно стал осматривать толпу. Но матери, слава богу, не было. Две знакомые барышни смотрели на него и чему‑то смеялись. Акимка, будто не замечая их, подтянулся и сказал:
- Ну, товарищи, идемте скорей.
Взводы смешались. Пошли просто толпой человек в пятьдесят. Леонтий Петрович попытался было установить порядок, но потом махнул рукой:
- Сойдет…
2
Шли посреди улицы шумной и веселой гурьбой. А на тротуарах стояли густые толпы народа и смотрели на них. Акимка все еще боялся, что его увидит мать и заставит вернуться, но, когда прошли Кудринскую площадь и вышли на Садовую, он успокоился и пошел весело, словно его кто подбадривал. Везде было полно народа. Еще никогда Москва не казалась такой многолюдной, как в первый день гражданской войны. Шумно носились грузовые автомобили с солдатами и рабочими. Слышались крики "ура", отрывочное, нестройное пение и выстрелы, выстрелы со всех сторон…
На Садовой улице пресненцы разделились и пошли к центру города отдельными группами.
Акимка, сдвинув шапку на затылок, шел смело, с самым решительным видом. Когда проезжали автомобили с солдатами, он кричал "ура", срывал с головы обтрепанную шапчонку и отчаянно ею махал. Туго подпоясанный ремнем, подтянутый, взволнованный, он будто плыл в толпе, так легко ему было идти.
И толпа, и улицы, и эти крики "ура", и сам он - все это было таким новым, и все так изменилось к лучшему, что Акимке хотелось и петь, и смеяться от радости, хотелось сорвать винтовку и долго стрелять в воздух. Мимолетная встреча с соседом по дому, Василием Пет- ряевым, на Страстной площади не оставила в его душе никакого следа.
Только когда он отошел далеко, то подумал: "А ведь он маме скажет, что видел меня".
На мгновение стало неприятно, но потом он махнул рукой:
"Э, все равно!"
Вооруженные солдаты и рабочие собирались на Скобелевской площади, в доме генерал–губернатора - старом, желтом, со строгим, красивым фасадом. Здесь был Московский Совет, а сейчас - главный революционный штаб.
Солдаты и рабочие с винтовками в руках один за другим плотной цепочкой входили в парадную дверь, а другие выходили из двери на площадь. Акимка чуть смутился перед дверью: а вдруг его не пустят?! Он вплотную придвинулся к Леонтию Петровичу и уже вслед за ним вошел в вестибюль. И первое, что ему особенно бросилось в глаза и поразило, - это золоченые перила широкой парадной лестницы.
В вестибюле и на лестнице рабочие и солдаты двигались тесно, плечом к плечу. Винтовки качались над головами. По парадной лестнице лились два потока: один справа - вверх, другой слева - вниз. Теснясь и слегка толкаясь, преснен- цы вслед за Леонтием Петровичем стали подниматься вверх. Глухой, однообразный говор лился навстречу.
Сжимаемый людьми, в наивном удивлении полураскрыв рот, Акимка продвигался вслед за Леонтием Петровичем. Он впервые был в этом большом, красивом доме, таком таинственном, где прежде жили только князья, графы и очень важные генералы. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку, он смотрел на лепные потолки, на белые блестящие мраморные стены, в которых отражался свет люстры.
Особенно его поразило зеркало во всю стену. В зеркале виднелось множество черных и серых движущихся фигур. Вот мелькнул Леонтий Петрович, а за ним - мальчуган в рыжем пальто, в серой потрепанной шапке, с винтовкой за плечом. Акимка с некоторым трудом узнал себя: да, это он - румяное круглое лицо улыбается… От зеркала он повернул по лестнице вверх. Вот еще дверь - белая, очень высокая, с позолоченными наличниками. И через нее вслед за другими пресненцами Акимка протискался в белый зал.
Тут, у двери, он на мгновенье остановился. Очень красивый лепной потолок, белые мраморные колонны, огромная люстра, сверкающая множеством огней, привели его в восхищение. С внезапной горячей гордостью он подумал:
"Наша взяла!"
И оглянулся кругом уже вольно, весело, уже ни чуточки не боясь, что его могут остановить и куда‑то не пустить.
Рабочие, солдаты… солдаты, рабочие… молодые, пожилые, все с винтовками и патронными сумками, а некоторые с пулеметными лентами через оба плеча, крест–накрест на груди и на спине, в шапках, фуражках, кепках… Их было больше сотни и даже, как казалось Акимке, тысячи. Все решительные, независимые, с суровыми лицами, они были как полные хозяева в этом красивом, очень большом зале. Глухой говор, точно рокот грозы, несся со всех сторон. Вокруг сияющей люстры сизым облаком медленно крутился табачный дым.
- Тише, товарищи! Тише! - прогремел зычный голос от дальней стены, - Тише! Слушай оратора!
- Тише! Тише! - покатилось по всему залу. - Да тише вы!
Говор постепенно упал.
"Что такое?" - насторожился Акимка и встал на цыпочки, чтобы лучше все видеть.
В середине зала над всеми головами поднялся солдат в серой шапке. Должно быть, он стоял на столе, - таким высоким он показался. Сдвинув шапку на затылок, он закричал:
- Товарищи! Настал решительный час! Сегодня мы начали восстание!
Грозный рокот пронесся по залу.
- Товарищи! Вчера вечером командующий войсками Рябцев и городской голова Руднев потребовали от Военно–революционного комитета, чтобы московский пролетариат и все солдаты были немедленно разоружены. Нынче ночью на Красной площади пролилась первая кровь. Юнкера хотели задержать наших храбрых двинцев, которые шли на помощь Военно–револю- ционному комитету… Несколько наших товарищей убиты в этой первой схватке на Красной площади…
На мгновение он остановился в крайнем волнении. И весь зал вздрогнул от бурных, бешеных криков:
- Смерть юнкерам! Долой буржуев! Смерть буржуям!
Солдат властно поднял руку, требуя тишины. Буря мгновенно стихла.
- Товарищ Ленин в своем письме к москвичам требует, чтобы мы немедленно начали восстание, - Солдат высоко поднял над головой лист бумаги, помахал им, как призывным знаменем, -Товарищ Ленин пишет, что "ждать - преступление перед революцией". Правильно, товарищи! И мы такого преступления не совершим! Мы видим, ждать больше нельзя! Слова Ленина для нас закон! Весь московский пролетариат, все солдаты ныне встали, как один, и идут в смертный бой с белыми! То–ва–ри–щи! Мы не сложим оружия, пока не поставим на колени нашего врага!
И опять буря криков забушевала в зале:
- Ур–ра! Смерть буржуям! Долой юнкеров! Смерть офицерам!
Над головами грозно закачались винтовки. Акимка, подняв над головой винтовку, орал исступленно:
- Бей буржуев!
Солдат еще раз махнул листом, наклонился, исчез в толпе. На его место встал рабочий в черном пальто.
- Товарищи! Ныне мы идем в бой! В смертный бой, товарищи! До последней капли крови…
И весь зал одним дыханием ответил:
- В бой! Ура! Бей буржуев!
- Товарищ Ленин зовет нас на восстание! Товарищ Ленин ведет нас к победе!..
Бурные крики неудержимо прервали речь:
- В бой! Да здравствует товарищ Ленин!
У дальней двери молодые голоса задорно запели "В бой роковой мы вступили с врагами…". Песня вспыхнула как порох, сразу перекинулась во всю толпу, во весь зал и будто дальше, в коридоры, на лестницу:
Но мы поднимем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело…
Акимка пел во весь голос, с таким задором, что не чувствовал себя. Вот песня кончилась, вся толпа задвигалась волнами, словно всех охватил порыв - скорей, скорей на улицу, в бой! Акимку охватило нетерпение: скорей же туда, где бьются!.. Он оглянулся. Где же Леонтий Петрович? И где пресненцы? Ни помощника мастера, ни знакомых с Пресни возле него не было. Он чуть испугался: Леонтий Петрович уже ушел в бой, а он отстал?! Нет же, нет, Леонтий Петрович не мог пройти мимо, Акимка заметил бы его. Он где‑то здесь, в этой плотной толпе, или, может быть, ушел вон в ту дверь, что виднеется вдали.
Торопливо протискиваясь сквозь толпу, поднимаясь на носках и всматриваясь, не завиднеются ли где знакомая фуражка и бородатое лицо Леонтия Петровича, Акимка обошел почти весь зал. И нет! Все незнакомые!
Из зала он вышел в коридор, заглянул в одну комнату, в другую, в третью. Везде было полно народа, но знакомых нет.
Кудлатый человек, с бумагами в руках, с красной повязкой на рукаве, быстро прошел по коридору. Все поспешно давали ему дорогу. И Акимка узнал, что этот человек - из Военно–революционного комитета.
"Как все тут интересно!"
Ему представилось, сколько теперь он может порассказать матери, знакомым… Он прошел до самого конца коридора, спустился в первый этаж, затем поднялся в третий. Везде шумело море… Только у двух дверей стояли часовые.
- Сюда нельзя, товарищ!
В эти двери проходили по пропускам.
Акимка обошел весь дом, а Леонтия Петровича все нет. В толпе попался знакомый кондуктор трамвая в синей шинели. У него тоже винтовка в руках и патронная сумка у пояса.
- Ты зачем здесь? - крикнул он.
Акимка махнул рукой, улыбнулся: разве не понятно, зачем он здесь? И прошел мимо, ничего не ответив кондуктору.
Все закоулки дома были набиты людьми. На столах и на окнах появились банки консервов, куски хлеба, котелки с недоеденной кашей, чайники. Солдаты пьют чай, что‑то жуют, смеются, торопятся…
Однако как же быть? Куда теперь идти?
Он опять пробрался в белый зал. Теперь все незнакомые ему казались своими - что‑то сроднило его с ними.
В зале высокий человек, в теплом пальто с барашковым воротником, но без шапки, с длинными волосами, растрепанными и повисшими как темная кудель, поднявшись на стул, надрывно кричал тенорком:
- Тише, тише, товарищи!
Когда шум смолк, волосатый человек сказал:
- Нужен заслон в Камергерском переулке. Товарищи! Идите туда!
Рабочие заволновались:
- На Камергерский, товарищи! Из Охотного наступают юнкера! Держись!..
Они, толкаясь, группами, начали уходить и на ходу щелкали затворами винтовок. Акимка, безнадежно потерявший в толпе и Леонтия Петровича, и товарищей с Пресни, присоединился к группе незнакомых рабочих и вместе с ними пошел на угол Камергерского.
Стрельба в конце Тверской теперь велась беспрерывно.
По соседству с домом генерал- губернатора стояли солдаты.
- Цепью, цепью, товарищи! Стороной иди, осторожно. Здесь могут убить, - предупреждали они тех, кто шел вниз по Тверской.
Рабочие и солдаты, пригибаясь на ходу и прячась за выступы стен, шли гуськом один за другим. Мостовая была пуста, что особенно было страшно после шумных и людных улиц и переполненных комнат, в которых Акимка был сейчас.
У него судорожно забилось сердце и сперло в груди. Он крепко, обеими руками, вцепился в винтовку, каждую минуту готовый выстрелить, и шел за другими, приседая и останавливаясь, как все, бессознательно подражая им в движениях и даже в манере идти.
Выстрелы гремели уже совсем близко. Что‑то щелкало в камень среди мостовой.
- Ого, летают голубки! - засмеялся солдат, шедший впереди.
- А что это? - спросил Акимка.
- Что? Разве не знаешь? Конфета это, - насмешливо ответил солдат, оглядывая мельком робкую фигуру парня, - подставляй рот и лови.
Акимка смущенно засмеялся. Солдат заметил его смущение и дружески сказал:
- Ничего, не робей, брат! Пойдешь на войну, не то увидишь.
Все один по одному перебегали от выступа к выступу и собрались на углу Камергерского переулка, где уже стояла небольшая кучка рабочих и солдат, прячась за угольный серый дом, в котором прежде была виноторговля. Здесь воздух был полон свиста пуль.
Рабочие были все незнакомые. Акимке хотелось поговорить с ними, расспросить, как и что здесь, где враги сидят, откуда стреляют, но он робел. Все стояли молча, лениво топтались на одном месте, переступая с ноги на ногу, пощелкивая сапогами, словно всем было холодно и никто не знал, что надо делать. У всех были серые лица с пепельными губами. Краснощекий, румяный Акимка, с живыми, полными любопытства и застенчивости глазами, обращал на себя общее внимание.
На углу соседнего, Долгоруковского, переулка толпились солдаты, и среди них резко выделялись черные фигуры рабочих; все они стреляли вниз, в сторону Охотного.
- А отсюда стрелять нельзя? - спросил Акимка у солдата.
- В кого же будешь стрелять тут? Тут не в кого. Иди вон на тот угол, - угрюмо ответил высокий солдат в серой шапке, глубоко надвинутой на уши.
- А опасно идти туда?
- Ты попробуй, - криво усмехнувшись, посоветовал солдат, а потом, помолчав, вдруг сказал: - Айда‑ка, товарищ, вместе. Я вперед, а ты за мной. Вместе‑то веселее. Только берегись, брат. Стрелять будут - бросайся на землю.
У Акимки забилось сердце и по спине побежали мурашки, но он храбро ответил:
- Что ж, идем.
- Зря вы лезете туда, - лениво сказал кто‑то позади.
- Ну вот еще, скажет тоже! - сердито отозвался солдат. - Идем!
Он глубоко надвинул шапку, поправил винтовку, подтянулся и быстро побежал вдоль стен по тротуару, низко пригибаясь на бегу. Акимка побежал за ним. Один дом пробежали, другой. Где‑то щелкнул выстрел, и окно над головой солдата печально звякнуло. Солдат прыжками бросился к крыльцу аптеки и здесь присел. Акимка, точно подкинутый пружиной, метнулся за солдатом и присел рядом с ним. Солдат тяжело дышал.
- Откуда это? - тревожно спросил Акимка.
- Что - откуда?
- Стреляют‑то?
- А черт их знает! Должно, от- куда‑нибудь с крыши, - Оба, крепко прижавшись к камням крыльца, сидели минут пять.
Между тем стрельба стихла. Не стреляли даже в Охотном. Солдат поднялся на ноги и осторожно начал осматривать крыши домов, а потом прыжком, словно его кто рванул, выскочил из‑за крыльца и побежал через улицу на тот угол, где стояли рабочие. Акимка, не помня себя, не сознавая, что делает, побежал тоже. Откуда‑то сверху нервно и беспорядочно затрещали выстрелы. Вокруг защелкало… Солдат, бежавший впереди, неловко споткнулся и, громко ругаясь, грохнулся на мостовую. Винтовка с жалобным дребезжанием упала на камни. Акимка успел заметить, что солдат крепко ударился головой о камни. Его серая шапка отлетела далеко вперед.
- А… А… Скорей! Скорей! - кричали с угла.
Акимка перебежал улицу, спрятался за угол в толпу и уже только тогда оглянулся. Солдат лежал все там же, где упал, а кругом него по камням мостовой щелкали пули и подскакивали изредка кусочки земли, поднятые ими…
- Готов, убили! -отрывисто говорили солдаты, стоявшие за углом, -Нужно было лезть, чертям…
Они сердито смотрели на Аким- ку, будто он был виновником смерти солдата. А тот, бледный, задохший- ся, оглушенный, стоял у стены. Он так испугался, что готов был бросить винтовку и по–ребячьи заплакать. Но удержался. И стоял, судорожно отдуваясь. Он вдруг вспомнил, как солдат заскорузлой большой рукой надвигал на уши шапку и деловито поправлял винтовку.
Сверху, с Тверской, приехал лакированный автомобиль со студента- ми–санитарами. Санитары, чтобы остановить стрельбу, долго махали белыми флагами, на которых были нашиты красные кресты, потом подняли убитого, как тяжелый куль, быстро положили его на носилки и собрались уезжать. С угла им кто‑то крикнул:
- Шапку‑то возьмите!
Санитары забыли шапку, и вдруг всем показалось, что шапка для убитого просто необходима.
- Шапку, шапку возьмите! - нервно и злобно кричали рабочие и солдаты.
На момент всем казалось, что вот так и их могут убить, а шапку‑то и забудут…
- Возьмите шапку! - крикнул Акимка, - Шапку.
Студент–санитар соскочил с автомобиля, поднял шапку и положил ее на носилки, рядом с головой убитого. Теперь все было в порядке. Автомобиль уехал, и все облегченно вздохнули. На том месте, где лежал убитый, камни потемнели и стояла красная пугающая лужа во впадинах между камнями. Не хотелось туда смотреть, но тянуло подойти ближе и посмотреть пристально…
- Эх, крови‑то сколько! - сказал сумрачно рабочий в темной, сильно потертой кожаной куртке и с рыжим теплым шарфом на шее. - Теперь полетела душа в рай…
Рабочий потрогал шарф рукой, подумал и тихонько откликнулся на свои мысли:
- Да… Так‑то вот.
Все молчали, и каждый думал о чем‑то своем, близком, глубоком, о чем никогда не узнают другие.
- В рай, на самый край, - пробормотал все тот же рабочий и скрипуче засмеялся.
- В рай не в рай, а вообще‑то, братцы, дело не того… табак. Бьют по–настоящему.
- А откуда это били?
- Должно, с крыши, с костини- цы. Там их тьма засела.
- А может, от Воскресенских ворот?
- Нет, это с крыши, - подтвердил Акимка. - Я видел, когда бежал сюда: с крыши.
Все с любопытством посмотрели на него. Паренек‑то ведь случайно не лежит вместе с солдатом.
- Ну что, товарищ, чай, у тебя душа‑то в пятках теперь? - спросил рабочий, говоривший о рае, - Пожалуй, тебе теперь иголку надо.
- Какую иголку? Зачем? - удивился Акимка.
- Иголку настоящую. Душу‑то выковыривать из пяток.
В толпе коротко, нехотя засмеялись. Акимка покраснел, и у него стал такой сконфуженный вид, что пожилой усатый солдат угрюмо сказал ему:
- Зря ты, парень, полез сюда. Право, зря.
- Почему же зря? Разве я не такой же гражданин, как, например, вы? Это даже странно! - запальчиво, обидевшись, уже чисто по–мальчишески выпалил Акимка.
Солдат, улыбнувшись, сказал:
- Давай, давай, парень, защищай революцию!
Акимка нервно прошелся взад и вперед по. тротуару, подошел к самому углу и выглянул к Охотному. Отсюда уже было видно и Охотный, и Воскресенскую площадь, и часовню Иверской иконы, и дальше, через Воскресенские ворота, угол Красной площади. Всюду было пустынно. Ни людей, ни экипажей. И эта пустота особенно пугала. Всегда, даже в глухую ночь, здесь было много народу. А теперь никого. Под Воскресенскими воротами и ближе сюда, по углам, мелькали фигуры, стреляли из винтовок, и пули с резким зиганьем летели мимо, били в мостовую и в забор большого строящегося дома. В Охотном ряду, за углом, мелькнула какая‑то фигура. Акимка прижал винтовку к плечу и нажал спуск. Винтовка резко толкнула в плечо. В ушах загремело и запищало…
Солдаты столпились в углу.
- В кого бил? - спросили они.
- А там юнкер, кажись…
- Смотри, не убей частного какого.