- Подумаешь, такие мелочи в то время, - говорит Сережа Муромцев. - Мы бы тоже в то время…
- Конечно, в то время и я бы… - вставляет Купчинкин.
- Ты - нет! - обрывает Маша.
- Почему это?
- Потому что ты, в сущности, почти неграмотный!
- При чем тут грамота? Подумаешь, воевать можно без всякой грамотности.
- Теперь-то? И где бы ты воевал? В каких частях?
- Он бы в артиллерии расчеты делал! - хохотал Женька Лобанов. - Деньги считать умеет, если не больше рубля, с него и хватит…
- Я бы… в матросы пошел!
- В матросы? А по географии у тебя что?
- Четверка! - Купчинкин покраснел.
- Купчинкин раб. Купчинкин раб! - закричал азартно Ленька Иванов. - Соврал! Сам хвастался, что у тебя в табеле ни одной четверки!
…И потом, несколько дней подряд, вдруг раздастся чье-нибудь: "Соврал! Соврал! Раб! Ребята! Он раб! Что заставим делать?"
А смущенный "раб" озирается виновато, будто ища защиты. Но защиты ему нет, у мальчишек свои законы, может, и жестокие, но справедливые.
Опять педсовет. Опять на коврике Маша.
- Товарищи, я ничего не понимаю! В третьем отряде какое-то рабство. Какие-то дикие крики: раб, раб! Мария Игоревна, я чувствую, вы совсем уже не соображаете, что делаете.
- Это игра такая!
- Хороша игра! А те, которые не рабы, - те рабовладельцы?!
- Да нет, просто я читаю им книгу о Гайдаре.
- Интересно, что за книга! Покажите мне!
- Не могу!
- Как это "не могу"?
- Мы ее читаем.
- Я, может, тоже хочу почитать!
- Дочитаем - дадим!
- Пока дочитаете - рабов разведете?
Напрасно Маша пытается что-то объяснить: слушать других Нина Ивановна не любит.
- Оставь ты свою логику! - говорит после педсовета Виктор Михалыч. - Ты лезешь к ней со своей логикой, а она тебя без всякой логики - раз! И привет!
…"Вечером решали, кому быть полуротным вместо Яшки. Ребята постановили: ему.
Это случилось двадцать седьмого августа девятнадцатого года, ему было ровно пятнадцать с половиной лет.
А еще через неделю он был уже ротным".
- Во здорово! Всего-то на два года старше нас?
- На три!
- Ну, на два с половиной!
- Уже в бой! Во здорово!
- Я бы тоже пошел! - Купчинкину и тут не промолчать.
- А ты думаешь, ты бы знал, за что воевать? - спрашивает Маша.
- Так ясно ж - за революцию.
- Это сейчас ясно, а тогда, думаешь, разобрался бы?
- Что ты, Купчинкин, - смеется Андрюша Новиков, - лучше за каких-нибудь зеленых! Симпатичные такие мужички, чего захотят - то и делают. Умываться не любят, книжки не читают. Анархия - мать порядка. Захотел бабу стукнуть - пожалуйста, тоже можно. Это как раз по тебе.
- Я один раз только стукнул, - прогудел Купчинкин.
- Где один, там и два!
- Ну что вы все на одного! - вдруг зарыдал Купчинкин.
- Ребята, перестаньте! Что вы все на него? Что он, хуже всех? - прикрикнула Маша.
Купчинкин от этих слов зажалел себя еще больше, разревелся еще пуще. Побежал.
- Ну, рады? - спросила Маша. - А, между прочим, кто за вас территорию подметает? Может ты, Сережа? Или Лобанов? А я почему-то Купчинкина за этим делом вижу.
- Да мы же так просто, - развел руками Андрюшка.
- Разобраться в том, в чем без вас разобрались, вам кажется легко, а когда надо в своих делах чуткими оказаться - вы и молчок, все забываете. Помните, как Аркадий Гайдар заступился за Костю Кудрявцева?
- Ну и зря заступался, - буркнул Женька Лобанов, - случай пришел, и этот Костя таким трусом и рабом оказался… Об таких и руки нечего пачкать… Предадут ни за грош.
- Человек не рождается трусом и рабом. Просто одни люди послабее, другие посильнее, и если слабым не помогать - они становятся трусами…
- Вот еще. Помогать… - Женька махнул рукой с полным презрением к такому предложению.
Однако в тот же день Маша заметила, что ребята все вьются вокруг Купчинкина. Она не была уверена, что сегодняшний урок подействует на них во всех подобных случаях, ведь рефлекс доброты - рефлекс условный и вырабатывается трудом и терпением.
Но, к счастью, неусыпная Нина Ивановна со своим служебным рвением неожиданно пришла Маше на помощь.
- Мария Игоревна, вы совсем девочка, я понимаю, вам трудно. Я договорилась со Степаном Ивановичем, чтобы он взял Купчинкина в свой отряд.
- Но я не хочу, чтобы у меня взяли Купчинкина!
- Но ведь мальчики вашего отряда его избили!
- Да не избили вовсе, а стукнули пару раз. Да и давно это было. В этом я сама виновата. Он ударил девочку, до крови расшиб нос, а я сказала, что, будь я его ровесницей, я бы его отлупила. Ребята, очевидно, услышали, ну и…
- То есть, вы подстрекали на избиение? Час от часу не легче! А вчера мальчик опять был в слезах.
- Вчера его не били, случайно обидели. А девочек трогать нельзя, он это запомнит.
- Потрясающе! Товарищи, все слышали? Девочки, мальчики… Они же дети! Они не должны даже догадываться, что между ними есть какая-то разница.
- Вы абсолютно правы, Нина Ивановна, - серьезным голосом сказала Нора Семеновна. - В Америке, говорят, существует даже несколько видов борьбы между мужчиной и женщиной. На ринге.
От такого сравнения Нина Ивановна вздрогнула и прикрыла летучку, заметив, однако, что мнения своего не изменила. Маша спорить не стала. У нее был на этот счет несколько рискованный, но свой план.
- Вот, ребята, у нас хотят забрать Купчинкина, - сказала она в отряде.
- Как это - забрать?
- Степан Иванович согласен его взять. У нас ведь Купчинкина обижают, ни во что не ставят, а во втором отряде ребята взрослые.
- Да как же это можно? Забрать Купчинкина? Ребята, а? - Андрюшка Новиков испуганно смотрел на остальных.
- Он у меня в номере танцует! - выкрикнул Витька Шорохов. - Я не могу без Купчинкина.
- И мне помогает с кроликами! - сказала Нина Клейменова.
- Мы его любим! - сказала Верка Сучкова и покраснела.
Купчинкин тоже покраснел. Судя по его реакции, о своей незаменимости он не имел никакого представления до настоящей минуты.
- Так что же вы намерены делать? - спросила Маша.
- Ребята! Чего будем делать? - Витька Шорохов с веселым гневом оглядел ребят.
- Не отдадим!
- Не отдадим - раз, не отдадим - два, не отдадим - три! Против нет! Воздержавшихся нет! Все за, - Витька орал на весь лагерь.
- Может, кого другого вместо него отдадим? - улыбнулась Маша.
- Наших? Да никому…
Наших, наших… Научить их этому "наши". Чтоб всерьез. Когда появляются "наши" - многое становится лучше, проще и радостней.
Купчинкин стоял и лыбился до ушей.
"Ему было шестнадцать, а под его началом - четыре тысячи человек: выписанные из лазаретов бойцы, остатки истребленных, разбитых наших частей, пойманные дезертиры.
Он учил солдат стрельбе, дисциплине, формируя отряды, которые тут же отправлялись на фронт - под Кронштадт, где начался мятеж, на Тамбовщину, где восстали банды Антонова.
А в июне двадцать первого на Тамбовщину послали его самого".
Читать ребятам такие вещи кажется Маше жестоким. Сидят, завистливо облизывая сухие губы.
- Хотя бы в поход пустили! - страстно рычит Витька Шорохов.
Какой же тут поход, если даже за то, что каждый день ходят в лес, и то влетает. И не только от Нины Ивановны - некоторые воспитатели ее поддерживают. Приехали сюда не работать, а отдыхать. Навезли своих детей и бабушек. Торчат на территории, придумывают всякие занудства, только чтобы не нести лишней ответственности. Машу осуждают. Виктор Михайлович правильно объяснил, почему:
- Ты пойми, чудак человек, ты их всех беспокоишь. Наши ходят в лес - их дети шумят, тоже хотят. А им лень…
Маше не лень ходить. Наоборот, сидеть на территории - тяжело, день тянется долго. А теперь еще эта книга. Маша даже не знала, что чтение так подействует на ребят. Да что там на ребят - и на нее действует.
Она на два года старше мальчишки, командовавшего полком. И что же? Капитулировать перед какой-то Ниной Ивановной?
Раздразнила ребят - а дальше что? А дальше собирай их на сбор, где гвоздем программы будет выступление старого дяденьки Беспрозванного, который обошел со своими воспоминаниями все школы. Конечно, старик он стоящий, все, что о нем известно, заслуживает уважения, но говорить совсем не умеет: шпарит наизусть газетными абзацами. Наверное, думает, что так лучше. А почему же не думать, что так и надо, если никто ему не сказал, как разговаривать с детьми? Приглашают к детям, а меньше всего думают о детях. Почему-то так положено - и никаких гвоздей.
Вот и председатель отряда Люда Кокорева думает, что так и надо.
Нет, не таким должен быть председатель отряда! Ах, если бы сейчас устроить перевыборы, уж Маша постаралась бы, чтоб они прошли иначе. Чтоб выбрали настоящих вожаков, а не этих, которых выбрали по инерции. Наследие Эльзы Георгиевны. Она любила таких аккуратных.
- Вот и хорошо, что будет Беспрозванный, - говорит Люда.
- Беспрозванный? Да мы его уже три раза слышали! - воскликнул Андрюшка Новиков. - И в школе два раза, и в лагерь он в прошлом году приезжал… Читает свои бумажки - даже в первом ряду его не слышно.
Потом, когда все разбежались, Люда Кокорева подошла к Маше.
- Мария Игоревна, вы не обращайте на них внимания, они сами не знают, что им надо. Есть план сбора - будем выполнять!
- А ты знаешь, что надо? - спросила Маша.
- Ну конечно, я и в школе председатель отряда. Мы с воспитателем никогда никого не слушаем. Они знаете что могут наговорить!
- А ты, я смотрю, уважаешь своих товарищей.
- Ай, они несознательные.
- А какие, по-твоему, сознательные?
- Которые знают, что такое долг. Намечено - наш долг выполнить. Иначе не будет никакой работы.
- А если ребятам неинтересно?
- Их долг - терпеть.
- А если можно не терпеть? Если можно придумать что-то другое?
- Голову сломаешь, - отмахнулась Люда.
Черт возьми, эта Люда была уже достаточно цинична. Если б еще она и всегда была просто глупа в своем понимании долга! Так нет, в спальне она смеялась над некоторыми лагерными мероприятиями гораздо злее других (не знала, что Маша ее слышит). Слишком раннее у девчонки искривление души. Эту чтением хороших книг не исправишь. Пустые - на просвет - глаза. Кажется, и слушает только для того, чтоб потом записать в плане.
Купчинкин ли запоет вдруг от восторга, Шорохов ли, расчувствовавшись, забудется и начнет изображать скачущего всадника - Люда тут как тут. Не терпит беспорядка. Кажется, ищет эти беспорядки, чтоб показать свою к ним нетерпимость.
Вот поэтому Маша и поняла, что если она не добьется разрешения на поход - грош ей цена.
- Вы удивительно прыткая, Мария Игоревна. Поход! А кто будет в случае чего отвечать?
- В случае чего?
- Мало ли что бывает.
- Отвечать буду я.
- Много на себя берете. Да и не вы, а я буду отвечать в первую очередь.
- Можете пойти с нами.
- Потрясающе! А лагерь на кого оставлю?
- На Лидию Яковлевну.
- А если в лагере что произойдет?
Спорить с Ниной Ивановной трудно. Лес, оказывается, кишит крокодилами, удавами и минами. В лагерь без нее ворвется банда уголовников…
Маша умоляюще смотрела на остальных педагогов: неужели никто не поддержит? От Галочки, вожатой первого отряда, ждать нечего. Галочка запугана Ниной Ивановной до умопомрачения. Да и какая она вожатая? Послали от поликлиники, где она работает регистратором. Ни образования, ни простой любознательности.
Степан Иваныч - воспитатель второго отряда - серьезный человек, конечно. Но он занят только своим отрядом. Споры между Машей и Ниной Ивановной считает "бабскими склоками". Так ему выгодней, чтоб спокойно заниматься только своим отрядом. К нему же Нина Ивановна не пристает - он зубастый.
Вся надежда опять только на Нору Семеновну. Хотя пойти в поход она не может, не на кого оставить ребят.
- А почему бы Ивану Ивановичу не пойти? - будто прочитав Машины мысли, сказала Нора Семеновна.
Физрук робко улыбнулся. Он только и делал, что улыбался по любому поводу. Совесть не позволяла ему считать себя компетентным в воспитании детей. Он и вообще был человеком с обостренной совестью: обязан был только купать детей (разрядник по плаванию), а он еще красил беседки, помогал грузчикам в столовой, строгал доски для постройки живого уголка, даже помогал воспитателям менять ребячье постельное белье.
- Иван Иваныч! - взмолилась Маша.
- Я с удовольствием, - сказал Иван Иваныч и опять улыбнулся.
- Иван Иванович! Вы знаете, какая это ответственность?
- Да я что? Да я ничего… Я же не боюсь!
- Смотрите, - зловеще сказала Нина Ивановна.
А Маша уже размечталась, как пойдут ребята в поход. Выбрать настоящих командиров, позволить самим определять дорогу по компасу. И целых два дня - никакой Нины Ивановны. Костер в лесу. Картошка. Общая песня, в которой каждый уверен, что голос его чист и звонок, потому что если тебе не вытянуть - другие тянут, но ты уверен, что ты тоже поешь, до того ты вместе со всеми.
Но радовалась Маша рано. Нина Ивановна свое дело знала. Так, врач лагеря нашла, что по состоянию здоровья в поход не могут идти ни Женька Лобанов, ни Купчинкин, ни Шорохов, ни Андрюшка Новиков, У всех у них, оказывается, были какие-то туманные болезни, и выдержать сорокакилометровый поход им не под силу. Отряд был умело обезглавлен.
На все Машины вопросы врач отводила глаза и твердила как попугай:
- Так надо.
К сожалению, отношения с врачом тоже оставляли желать лучшего, ведь и с ней Маша умудрилась поссориться.
Дело в том, что безответного Ивана Иваныча всегда стремились использовать не по назначению. В один из самых жарких дней его попросили съездить с лагерной машиной в город, за продуктами. Он уехал, а Нина Ивановна, воспользовавшись этим, отменила купанье. Она вообще ужасно боялась купаний, считая их небезопасными. Видите ли, у лагеря не было своей купальни, а то, что в этой реке никто никогда не тонул, Нину Ивановну не утешало. Все было бы ничего, если б она так и сказала ребятам: боюсь, мол, без Ивана Иваныча вас купать. Так нет же, она сказала на линейке, что купанья не будет потому, что вода, видите ли, холодная. И врач повторила это вслед за ней.
Но ребята видели, что все другие лагеря купаются, и, конечно, нашлись люди, которые поспешили узнать температуру воды. А Маша, конечно, сказала об этом на летучке в тихий час. Врач зло посмотрела на Машу и ответила, что поверила Нине Ивановне на слово и температуру воды не измерила.
Врач вообще была женщина необыкновенно тучная, неподвижная, и путь по такой жаре до реки был для нее трудным. Она целыми днями сидела в своем прохладном изоляторе и вязала носки.
…И вот теперь это: "Так надо". Это проклятое "надо", которое никому не надо, путало все карты. Начальником похода выбрали Сережу Муромцева, комиссаром - Верку Сучкову. Сережа с Веркой организовали целую депутацию к Нине Ивановне просить за "больных". Ни Веркино обаяние, ни Сережкины ресницы не подействовали.
Напрасно Сережа уверял, что "больным" будут помогать, что им не дадут нести тяжести.
- По какому праву ты это говоришь? Почему ты выступаешь от лица всех ребят? Ведь тяжесть похода будет двойной, если взять балласт!
Она так и сказала - "балласт".
- Я командир похода, - сказал Сережка.
Уж лучше бы он молчал!
- Это что за командир похода? У вас есть председатель отряда - и никаких выдумок.
Да, Нина Ивановна была хорошо осведомлена о третьем отряде. Знала, как навредить. Но зачем? Вот вопрос. Настоящего ответа на этот вопрос Маша так и не получила. Так же как никогда не смогла понять, почему Нина Ивановна ее ненавидит, ненавидит вопреки здравому смыслу, вопреки делу, которое они должны были делать сообща. Загадки отнюдь не загадочных личностей подчас неразрешимы для нормальных, здоровых людей.
Поход получился совсем не такой, о каком мечтала Маша.
Начать с того, что Люда Кокорева, вернувшись к своим обязанностям вожака, начала на всех покрикивать, высказывать замечания, дергать ребят по пустякам.
- Люда! Зачем ты кричишь?
- Ай, они же все такие - без крика не понимают.
- Кто "они"?
- Да ребята.
Пойти наперекор приказу Нины Ивановны Маша не могла, потому что ребята этот приказ слышали, а подрывать авторитет начальства, что бы там ни было, неэтично. Хотя, с другой стороны, если уж Нина Ивановна так беспардонно опрокинула ребячье самоуправление - почему бы назло ей не настоять на своем?
Но Маша чувствовала - нельзя. Втягивать ребят в любые дрязги - будь то квартирные или педагогические - никто не имеет права. Да и вообще, неприятно смотреть на детей, обсуждающих чьи-то отношения. Может, путь это и легкий, но нехороший.
- Что-то наши там в лагере делают? - говорили в строю.
- Но почему же Лобан больной? Нисколько он не больной.
- Откуда ты знаешь, может, у него скрытая язва или даже рак…
- Вы, мальчишки, дураки… С ума сошли, какой рак…
Тихий Иван Иваныч все норовил взять чей-нибудь рюкзак, смущенно объясняя, что дети устали.
- Не болтайте, - сердито шептала ему Маша. - Чтоб сами несли, а иначе зачем поход?
Песня тоже получилась не особенно, без Витьки Шорохова все звучало не так.
- Песню! - пыталась командовать Люда Кокорева.
У дороги чибис,
У дороги чибис,
Он кричит, волнуется, чудак,
Ах, скажите, чьи вы,
Ах, скажите, чьи вы…
Это самое "чьи вы" звучало тихо, вяло как-то, будто и правда это птица чирикает, а не ребята поют…
- Купчинкина, ты что молчишь?
Люда Кокорева шутила. Она была на ножах с Веркой Сучковой и, чтоб позлить Верку, обзывала ее Купчинкиной, напоминая тем самым про неприятную для Верки влюбленность Купчинкина.
- Прекрати! - со злостью прикрикнула Маша.
…На ночлег остановились в лесу, когда уже начинало темнеть. Разделили ребят на три группы: по костру, по ужину и по строительству палаток. Тихий Иван Иваныч поспевал везде. Ни разу не повысив голоса, не рассердившись ни разу, быстро и ловко вбивал в землю колья, в то же самое время укладывал дрова в костре, чтобы можно было зажечь одной спичкой, тут же вскрывал банки с консервами - будто он был не один Иван Иваныч, а сразу три Ивана Иваныча.
Вообще в характере его была одна симпатичная черта: когда он что-то делал, то всем хотелось тут же делать то же самое, что он. Уж очень он был ловок и красив в работе. Аппетитно он работал. Наверное, это благодаря ему все так быстро и славно получалось.
- Я спец по походам… Мы летом всегда с заводскими с нашими ходим, - объяснял он.
Ночь была теплая, мягко туманная. Иван Иваныч сидел у костра, поддерживал огонь и плел корзину из прутьев. Маша с Виктором Михалычем тоже решили не спать. Как там ни говори, а вдруг, и правда, какой-нибудь "всякий случай". Из палатки вылез Сережка Муромцев.
- Надо часовых! - сказал он - Что за костер без часовых!