В эту внутреннюю "святая святых" он и сам толком не проникал, оставаясь для всех компанейским, горластым, грубоватым, но "своим в доску парнем" Алешкой Вахрушевым, услужливым, когда пахло выгодой, вредноватым, когда ею не пахло, безапелляционно правым, когда ему это было нужно. Он полагал, что все правы: и мастер, - гоняя подчиненных, обзывая их последними словами, грозясь судом и прочими карами. И подчиненные были правы, пользуясь всяким случаем пофилонить, потуфтить, закрыть завышенный наряд, хотя непонятно было, кому все это нужно и какой в этом смысл.
А вообще Алешке Вахрушеву не особенно уютно жилось на свете. Бессвязно размышляя, он вспомнил, что мастер отдал доктору свое собственное пальто - это было еще одно доказательство, что того действительно по телефону взгрели.
Алексей же не прихватил ничего. Конечно, он привычный, но не учел того, что вторую ночь не спал. Следовало взять хотя бы плащ. И опустить уши у ушанки. Однако можно пока потерпеть, все это, все пустяки.
Непонятно было только одно: почему мастер улыбался?
3
Машину очень трясло, и квелого докторишку кидало на поворотах, он цеплялся за что мог, прижимая к себе баульчик.
Вахрушев понаблюдал за ним, одним пальцем взял баульчик и забросил за сиденье.
- Лекарства? - крикнул он сквозь шум.
- Д-да, - кивнул доктор.
- А вот у меня брюхо болит иногда. Чем лечить?
- Сходите к врачу. Надо посмотреть!
- Ха, я отроду не ходил. А разве так нельзя сказать?
- Ну, пей бесалол.
- Что это?
- Пилюли такие.
Вахрушев презрительно хмыкнул и мотнул головой.
- Все вы, доктора, жулики. Пилюли! Вы сделайте так, чтобы человек жил до двести лет.
- Зачем?
- Ну-у, уж знаю зачем!
- Надоест это тебе…
- Мне? Не-ет! Я бы пятьсот жил.
Паренек криво улыбнулся и схватился, валясь, за сиденье - очередной вираж.
- Правда! - обиделся Алексей. - Чего не сделаете? Кишка тонка? Ведь кишка тонка!
- Подожди! Будет и пятьсот.
- Долго ждать-то?
- Лет сто.
Вахрушев свистнул и усиленно заработал рычагами. Дорога была паршивой.
Собственно, вместо дороги тянулась полоса бурого вязкого месива, она шла под уклон, становясь все более жидкой, все более безнадежной, а впереди фара вдруг стала нащупывать что-то темное, подозрительно гладкое - это оказалась вода.
Вахрушев подвел машину к самой кромке и притормозил. Это были неглубокие талые воды, целиком затопившие плоскую однообразную низину, границы которой трудно было предугадать. По ней кое-где торчали верхушки кустиков, и в этом направлении уходили под воду прошлогодние колеи. Возможно, где-то были глубокие лощины. Придорожные телеграфные столбы почему-то зашагали по этому морю влево. Алексей не мог помнить, сворачивает ли где-нибудь дорога влево. Он тогда екал, занятый совсем другим, дорога вообще не осталась в памяти.
Хотя бы где-нибудь блеснул огонек! Вахрушев у припомнился рыжий разомлевший от тепла котенок на его койке. Этот несчастный, мокрый, едва живой котенок приблудился на участок неизвестно откуда, и Вахрушев смеха ради выходил его; котенок очень к нему привязался - тварь этакая цепкая и дурашливая.
- Хвастаетесь, медицина такая, медицина сякая, - сказал Вахрушев презрительно, - а рак вылечить не можете.
Доктор промолчал. Ему не хотелось говорить.
- Какая ж тогда с вас польза? Одно надувательство.
- Первобытный человек жил двадцать пять лет, - как-то монотонно, словно в сотый раз заученно твердя, сказал доктор. - Сейчас кое-где эта цифра близится к восьмидесяти. Почему мы стоим?
- Знаешь что, парень, давай смотреть трезво. - Вахрушев сплюнул и вытерся рукавом. - Дело пахнет скипидаром. Туда сейчас ни на чем не пройдешь. Я с самого начала знал, но не хотел спорить.
- Почему же? По-моему, можно попробовать.
- Вот то-то, будем пробовать, пробовать да где-то и сядем, точно, доктор. Надо вернуться, пока не поздно.
- Надо ехать.
- Ой, не пройдем… - искренне вздохнул Вахрушев. - И запчастей я не взял.
Доктор молчал поеживаясь.
Алексей не понял, согласен ли он возвращаться, или авторитетно дутая хитрость бульдозериста его не убедила. Он достал отсыревший "Прибой", чиркнул спичку и при слабом свете ее попытался разглядеть выражение лица соседа. Выражения он тоже не понял.
Просто еще раз увидел молодое, но какое-то резкое, словно истощенное, лицо нездорового цвета, с глубоко рассеченным подбородком. Поблескивает очками, нахохлился, втянул голову в плечи, совсем как горбун. Может, и впрямь он горбатый?
Затянувшись раз-другой, Алексей далеко выбросил папиросу и, вдруг решившись, осторожно тронул.
Бульдозер въехал в воду, которая, оказалось, была лишь безграничной, но мелкой, нестрашной лужей, чуть повыше катков. Дно держало твердо; гусеницы заблестели, обмываясь. Вахрушев вел самым малым ходом, ориентируясь по кустам. Водительское чутье подсказывало ему, что именно в этом месте телеграфная линия, как это иногда бывает, оставила наезженную дорогу, зашагала себе куда-то напрямик через болота, буераки - верить надо не ей, а чуть приметным кустам.
Он не ошибся. Машина шла плавно, гоня перед собой волну. В сырой мгле не стало видно земли, только вода, вода, и со стороны, наверное, это была чудная картина: шлепающий по морю бульдозер с единственной фарой и высоко задранным блестящим ножом.
- Даем! Как пароход! - весело подмигнул Алексей.
- Давайте быстрее! - сказал доктор.
"Ага, и этого мало", - отметил Вахрушев; хорошее настроение его сразу сменилось досадой.
- А что там стряслось?
- Я говорю: нельзя ли побыстрее? Что мы ползем, как трусливая черепаха?
- А что там стряслось? - зло закричал Алексей.
- Где?
- В Павлихе, где ж еще!
- Женщина рожает.
- Тьфу! - изумленно выругался Вахрушев. - Знал бы, не поехал!
- Почему?
- Мало их, дур, на свете, каждую спасай.
- Ну, это вы напрасно…
- Что?
- Это вы напрасно! - отчужденно сказал врач.
- А что она думала раньше? Досиделась до распутицы!
- Послушай ты, пацан! - вдруг зло сказал врач. - Это не твое и не мое дело. Едем помогать, а рассуждать будем потом.
Он отвернулся и стал смотреть в воду.
Вахрушев только раскрыл рот, но озадаченно смолчал. "А мастер, мастер-то негодяй, сказал: человек при смерти…" - подумал он с невыразимой обидой от того, что его так бессовестно надули, погнали утомленного в ночь ради обыденного, ничтожного случая, за который премии не дадут, а эта очкастая сопля еще осадила его высокомерно… Встретился бы с ним на другой дорожке, дал бы по фасаду так, чтоб только мокрое место, - а тут изволь вези его, пижона собачьего.
Впереди что-то забелело, фара ощупала невысокий подъем суши и бурую полосу дороги, вынырнувшей из-под воды. Алексей даже крякнул от удовлетворения и гордости: он провел идеально правильно, не сбившись ни на метр. Но разве тут кто-нибудь мог понять и оценить это!
Он включил на полную. Неуклюжий бульдозер, ревя, бросаясь лепешками грязи, помечался по равнине победно, как танк.
Врач откинулся на спинку, закрыл глаза. Он смахивал на покойника - так было резко и бледно его лицо. Вахрушев боялся покойников.
- Эй, да вы не больной? - толкнул он соседа в бок.
- Что такое? - недовольно поднял тот голову.
- Глядите, вывалитесь!
- Ладно.
- Не спите, говорю!
- Да я не сплю.
- Послушайте, а ведь вы врете, что люди будут жить пятьсот лет!
- Нет, все к тому идет. Но только не скоро.
- Мы никак не доживем?
- Нет.
- Жаль.
- Что?
- Жаль говорю!
- А!..
От неожиданного толика доктор повалился на ветровое стекло. Вахрушев резко, панически затормозил: прямо перед радиатором была река. Неизвестно, откуда она взялась, мутная, фантастическая, и дорога опять нырнула под воду, причем фара едва освещала далекий смутный берег, какие-то камни на нем. Моста не имелось - то ли его затопило, снесло, то ли здесь летом был всего какой-нибудь худой ручьишко с куриным бродом.
Вахрушев нашел длинную хворостину, попробовал измерить глубину. Быстрая вода рвала хворостину из рук.
- Мать честная… - пробормотал Алексей. - Ну, говорил я! Все, доктор. Не знаю, как вам, а мне моя шкура дорога, разворачиваю обратно. Так и скажем: не прошли.
Врач высунул из кабины свою очкастую голову, посмотрел на мутные потоки.
- Дело ваше, - сказал он сухо, официально. - Но я лгать не буду.
- Ступай на радиатор… твою мать! - взревел Вахрушев. - Меряй глубину! Сиди и меряй мне! Если зальет, останешься тут один кукарекать. Я уйду.
Очкарик поспешно, даже слишком поспешно покарабкался на радиатор. Там не за что было держаться, он встал "а колени и ухватился за фару.
С длинной, кривой хворостиной, с которой капала вода, в своих двух пальто и калошах он представлял собой нелепое зрелище на носу бульдозера. Когда машина резко двинулась, он едва не соскользнул.
Дурацкая фигура закрывала бульдозеристу видимость, но ему некогда было думать о чем-либо, кроме осторожного продвижения да мокрой хворостины, которая в руке доктора опускалась опасно глубоко, но нащупывала дно, взлетала, переносилась дальше. Вода булькала, бурлила вокруг. То ли от головокружения, то ли от страха доктор часто поправлял очки. Но измерял он глубину исправно, помахивая рукой: давай еще чуть!
Благополучно миновали две или три ямы. Тыкались в разных направлениях, отыскивая, где помельче. Однажды Вахрушев оглянулся, и сердце заколотилось: они еще не достигли середины, а вода уже была "на пределе".
На гусеницы цеплялась солома, гнилая картофельная ботва, которую кучами несла вода. Алексей зажмурился: ему захотелось рвануть во всю прыть - будь что будет. И только то, что врач мог слететь, удержало его.
Наконец дно стало подниматься. Добрый мученик, железный зверь, неся на себе хвосты ботвы, поднялся, прошлепал последние метры и вышел на берег. Доктор выпрямился, снял очки и далеко отбросил хворостину. Руки у него по самые локти были мокрые.
Алексей подождал, пока доктор усядется, снял свои рукавицы, предложил:
- На, погрейся покуда.
- Не надо.
- Погрейся, а то закоченеют лапы, они тебе еще пригодятся, думаю. Тебя как звать-то?
- Александром.
- Меня Алехой. Давно врачуешь?
- Недавно. Третий год. А что?
- Гляди ты! Это где, в поликлинике?
- Да там, в поселке.
- А по специальности?
- Нас там всего двое, случается на все руки. Я вообще терапевт, но тут ничего не поймешь, все перепуталось.
- И ведь учился где небось?
- В Москве.
- Ну-у! И что это у вас, все такие дотошные?
- Что?
- Говорю: все в колхозы поехали?
- Многие.
- А кое-кто и остался? А?
Парень промолчал, тихонько потирая руки в рукавицах. А у Вахрушева настроение подпрыгнуло, он все подбавлял и подбавлял ходу.
- Слышь, Шура, а они-то небось, сволочи, и не знают, что это такое, а? Каково порох-то нюхают, ха-ха!
Врач странно посмотрел на него, но не ответил опять, возможно, не расслышал как следует.
Машина лязгала так, что звон стоял в ушах. Твердая дорога бойко бежала под гусеницы, мотор работал хорошо.
- Да, Шура, рано все-таки мы родились! - крикнул Алексей, оборачиваясь с улыбкой. - Здорово бы лет через сто!
Врач отмахнулся рукой. Вахрушев не понял его, но решил, что тот с ним согласен, хотя могло быть и наоборот.
Местность все поднималась, и вдруг запахло землей. Земля пробуждалась, прогревалась на солнечных сторонах пригорков, подсыхала, несмотря на холода и заморозки, туманы и слякоть. Запах этот нес в себе что-то щемящее, смутно будоражащее, напоминающее о чем-то таком, чего, может, никогда и не было, но о чем мучительно хотелось вспомнить.
По крайней мере так казалось Вахрушеву; он сдвинул шапку на затылок и раздул ноздри, настороженно принюхиваясь, как молодой, крепкий пес. Доктор, видимо, тоже забеспокоился; он протер перед собой стекло, и все смотрел, смотрел вперед, потом высунулся из кабины, долго вглядывался в темноту, но не различил ничего.
Неизвестно, понял ли он, что это просто пахнет земля.
4
- Стоп, - оказал наконец Вахрушев. - Позволь мне хоть пожрать. Не могу больше, все кишки слиплись.
Конечно, он хитрил. Он устал от всего, абсолютно от всего, у него болели пальцы, окоченевшие от долгого сжимания рычагов.
Врач поднял рукав, взглянул на часы. Оказалось, что ехали уже около трех часов. Он недовольно поежился, но ничего не возразил, только потянулся за своим баульчиком.
Бульдозер стоял на развилке трех дорог, как витязь на распутье. По-прежнему пахло землей и не было видно ни огонька.
- Мать их в Христофора Колумба, не могли указатель поставить, - пожаловался Вахрушев, доставая из кармана кусок хлеба и половину селедки. - И вот так всюду: где не надо, там этих знаков, столбов понатыкано, оплошная мораль - того нельзя, другого нельзя, двадцатого нельзя. Ненавижу!
Не сговариваясь, они выбрались из кабины и направились к заманчивому бугорку, который ярко освещала фара. Было приятно поразмяться и потянуться после вымотавшей душу болтанки.
На бугорке оказался низкий, вкопанный в землю четырехгранный каменный столб - какой-то понятный только посвященным триангуляционный знак. Под ним зеленела молодая трава.
В докторском баульчике, к несказанному удивлению Вахрушева, оказался объемистый целлофановый пакет, из которого по очереди появились блинчики, котлеты, батон, пирог и яблоко.
- Ого! - хмыкнул Вахрушев. - Да ты запасся правильно.
- Это жена мне всегда кладет… - немного смутившись, славно оправдываясь, сказал доктор.
- Господи, и какой ты доктор! - воскликнул Алексей. - Ты меня пацаном обозвал, а ведь ты сам еще больший пацан.
- Ну, может, это тебе так кажется, - солидно сказал парень.
- А блины мощные! Это жена сама пекла?
- Сама.
- Слушай, скажи, хорошо быть женатым?
- А ты что, холост?
- Ага.
- Ну, женись, узнаешь! - засмеялся врач.
- Нет, скажи вправду - стоит жениться? Вот я никак не могу этого решить.
- Подрастешь, решишь, - пошутил парень. - И что это ты мне все задаешь глупые вопросы?
- Может, для тебя и глупые, а для меня это - во как. Я серьезно спрашиваю. Все женятся, женятся, а спрашивается - зачем?
- А я тебе отвечаю: женись - сам узнаешь.
- Не на ком…
- Чепуха какая.
- Да нет же! - горячо воскликнул Алексей. - Я тебе правду говорю: не на ком!
- Может, ты слепой? - добродушно сказал врач.
- Правду говорю! - подтвердил Алексей. - Черт его знает, ударяешь, ударяешь за девкой, потом видишь - не то… Другую нашел, ну, думаешь, все, отхвачу, - заливаешь, заливаешь, а она хлоп! - за другого выскочила, опять не то. Потом опять же, если рассудить, - какого лешего обузу на свою шею?..
- Тьфу! - плюнул врач.
- А чего?
Врач потер щеку, с любопытством разглядывая бульдозериста: длинный, чем-то похож на журавля, лицо худое, обтянутое смуглой кожей, энергичное, глаза зоркие, руки умные, хваткие.
- Почему-то считается, - задумчиво сказал доктор, - что искать друга - значит заливать, выходить замуж - удачно выскакивать, жениться - отхватывать. Идиотизм какой-то!
Он взял яблоко, повертел его, принялся разламывать.
"Нет, он намного старше меня, - подумал Алексей. - Это он только так выглядит молодо. Хотел бы я спросить, какого он года".
Яблоко не поддавалось. Вахрушев отобрал его у доктора, положил на каменный столб, примерился и сильно рубанул ребром кисти; яблоко разлетелось на две половинки, словно разрезанное ножом.
- В любви нужно быть искренним, - сказал врач, как ни в чем не бывало подбирая свою половину, - искренним, как перед самим собой… Почему-то этой простой вещи многие, как ты, не понимают и страдают всю жизнь, принося страдания другим…
Много еды осталось, и Вахрушев хозяйственно завернул ее в бумагу, подумал, засунул в целлофановый пакет.
- Вот уж не знаю, по какой дороге ехать, - пробормотал он. - Не помню ничего. Ничего не помню.
Он медленно поднялся, пошел вдоль луча света; долго виднелась его долговязая фигура.
- Поеду по средней дороге, - задумчиво сказал он, возвращаясь.
- Он говорил: после моста налево.
- Да был ли мост?
После еды Вахрушев обмяк и выглядел так, словно его пришибло; он повел бульдозер какими-то судорожными рывками, зачем-то часто переключая рычаги. В нем назревал бунт, назревало что-то непонятное ему самому, было неудобно, не жарко, не холодно, а как-то противно. Хотелось завыть, бросить машину и побрести куда-нибудь в поле, куда глаза глядят, брести долго и упасть в изнеможении.
Когда средняя дорога раздвоилась, Вахрушев даже не обратил на это внимания, он не раздумывая повел по более укатанной, как ему казалось, полосе, но от нее вскоре стали отходить одиночные колеи, а она становилась незаметнее, глуше. Тогда он понял, что сбился, но долго еще по инерции и из какого-то безнадежного упрямства гнал вперед.
- Э! Куда мы едем? - крикнул врач.
Вахрушев наклонился к его уху и закричал:
- Слушай, Шура, я ничего не помню! Понимаешь, ничего не помню!.. Может быть, давай поспим, Шура?
Врач упрямо замотал головой.
- До рассвета часа полтора, Шура! А там живо махнем!
- Леша, пожалуйста, надо ехать! Мы сбились?
Вместо ответа Вахрушев круто развернул машину влево и неожиданно направил ее в чисто поле, прямо поперек старых борозд. Он не сбавил скорость, но еще более увеличил ее.
- Куда?
- Срежем на ту дорогу… надо выехать!
Поле было неровное. Кидало, толкало, месило; переваливали какие-то канавы, полные воды, давили гусеницами неубранную сгнившую солому. Прямо посреди поля Вахрушев решительно затормозил и приглушил мотор.
- Что?
- Хана. Тут спать будем. Ни хрена не вижу.
- Пожалуйста, поедем! - визгливо крикнул доктор.
- Ну, отдышаться дай! - взмолился Алексей. - Всю ночь, гляди, прем, у меня в глазах потемнело. Подождут как-нибудь.
- Едем! Если бы могли ждать, не звонили бы.
- Помешанный! - охнул Алексей. - Ты чокнутый! Фанатик! Давным-давно уж твоя вонючая баба родила. Куда переть-то? На крестинах успеешь налакаться!
- Вот приедем, убедимся - поспим.
- Да что тебе эта баба! - вспылил Алексей. - Одной больше, одной меньше. Умрет, - значит, так надо, все равно когда-то сдохнет, все сдохнем. И так расплодилось на свете, как мурашей, плюнуть некуда, жрать скоро нечего будет.
- Так говорят мальтузианцы.
- Чего-о?
- Так говорят последние сволочи! Фашисты! - заикаясь, сказал врач. - Если вы не любите… если вы не умеете ценить свою жизнь, - это ваше личное дело, но научитесь уважать чужую жизнь. Поезжайте, я требую!
- Плевал я… - мрачно сказал Вахрушев. - Пусть сперва меня кто-нибудь уважит. Кто меня уважает? Я тебя спрашиваю: кто меня уважает?