Он проснулся с ощущением какой-то грядущей неприятности и, лежа на спине, раздумывал, что бы это могло означать и от чего бы это ощущение могло появиться. В спальню вошла жена, она отдернула оконные занавеси, и комнату залил бледно-розовый свет.
- Доброе утро. Ты посмотри, какое чудесное утро! А море какое! - несколько восторженно сказала она.
- Который час?
- Почти семь. Вставай. Нет, ты все-таки глянь в окно, посмотри, какое море.
Море и впрямь под лучами утреннего солнца казалось выписанным бледными пастельными красками. Энвер посмотрел на жену - с подобранными после купания влажными волосами, без косметики она выглядела очень юной, - она стояла у окна и смотрела блестящими глазами на море...
- Да, - неопределенно сказал Энвер. - Действительно, что-то есть... Впрочем, оно вот уже десять лет, с тех пор как мы здесь поселились, из этого окна выглядит только так.
- Ладно, - засмеялась жена, - с морем ты расправился моментально, а как тебе нравится мой новый халат?
- Он новый? Прекрасный халат. Один из самых лучших халатов, которые мне довелось повидать - Слушай, а что это за запах в квартире?
- Корица, мускат, гвоздика, ваниль, всего понемногу. Через три дня Новруз-байрам, тесто подошло в пять утра, с пяти мы и работаем.
- Кто это мы?
- Сачы-хала и я.
Сачы-хала - дальняя родственница жены, жила в этом же доме и являлась, по мнению родственников, самым искусным кондитером в Азербайджане.
В ванную доносился пронзительный голос Сачы-халы.
- Все-таки что ни говори, а дома никогда так не вымоешься, как в бане. Вчера пошла, одно удовольствие. Ты помнишь банщицу Рахшанду? Ну, как же не помнишь, ты когда маленькая была, она тебя всегда купала. И не говори, что не помнишь! Так вот, эта Рахшанда говорит мне в пятницу, что она достала новую новханинскую кисею, я даже не поверила, говорю, покажи. И действительно, настоящая новханинская, стеганая, с узорами. И вот стала она меня этой кисеей натирать, ну, скажу тебе, это удовольствие, потом семь раз голову мне намылила и волосы прополоскала мне водой с уксусом. Лежу без сил на лежанке и чувствую себя прямо новорожденной. От удовольствия глаза закрыла - открываю и вздрагиваю: стоит передо мной под душем, скажу тебе, красавица писаная, кожа тонкая, белая, грудки как яблочки, сосочки как вишенки, честное слово, словами описать невозможно, под розовыми губами зубки прямо вот как этот миндаль очищенный! Я ей говорю: "Ты кто такая, красавица, замужем или невеста?" - "Не невеста, - говорит, - я и не замужем, студентка я". Гляжу на нее и думаю: "И куда мои сыновья глядели?" Недавно говорю жене старшего, прости меня бог: "Слушай, милая, мужчины ведь не собаки, костей не любят, ты бы поправилась хоть немного", а она мне на это: "У вас, мама, взгляды устарели, теперь мода не та, мужчинам больше изящные женщины нравятся". А я про себя думаю: мода модой, а мужчинам в женщинах всегда одно и то же нравиться будет. Вот ты, например, у тебя все, как говорится, на месте...
Энвер плотнее закрыл дверь ванной, но голое Сачы-халы легко форсировал такие хрупкие преграды, какими являются двери ванных и кухонь. Все то время, что Энвер брился, она подробно разбирала прелести студентки, увиденной в бане. А Энвер думал о том, почему его не пригласил на свадьбу дочери Самер Джавадов - его бывший институтский товарищ. О предстоящей свадьбе он узнал случайно, встретив на улице общего знакомого, который будто между прочим с деланным равнодушием сообщил, что его пригласили на свадьбу дочери Джавадовы. Само собой подразумевалось, что Энвер приглашен в числе самых первых, но Джавадов - и Энверу эта мысль не давала покоя со вчерашнего дня - в их последнюю встречу ни словом не обмолвился о свадьбе дочери. Нет, он был, как обычно, вежлив, как всегда, после делового разговора тепло расспросил о жене и детях, и все. Удивительная история, почему же он не пригласил? Энвер попытался найти в этом какую-то связь со служебными делами, но установить ее не удалось, дела строительного треста, управляющим которого он был, шли прекрасно... Ход мыслей был прерван женой, которая, постучав в ванную, спросила, что он хочет на завтрак: яичницу или остатки вчерашнего плова? Энвер, который был абсолютно непривередлив, крикнул, что ему все равно.
Он прошел на кухню и поздоровался с Сачы-халой, которая в это время, обмазав раскатанный, тонкий, почти прозрачный лист теста маслом с растворенным в нем шафраном, посыпала его ровным слоем растертого с сахаром миндаля и накрыла его новым листом теста. Эту операцию она повторила десять раз, а потом острым ножом нарезала слоеный круг теста под одним ей ведомым углом пересекающимися линиями на ромбы и в центр каждого вклеила голубенький цветочек из четырех долек фисташки. Движения семидесятишестилетней старухи были уверенные и четкие.
- Пахлава у тебя получится славная на праздники, - сказала она Энверу. - Гостей не стыдно будет угощать.
Энвер вспомнил, каким таинственным казался ему в детстве весь этот процесс подготовки к Новруз-байраму. Запах пряностей долгое время ассоциировался в его сознании с зеленью весенней травки, специально выращиваемой в тарелках, с пестротой раскрашенных яиц, с теплым пламенем разноцветных свечек на подносах со сладостями. Потом это прошло, и даже руки Сачы-халы, выводящие на тесте серебряными щипчиками филигранные узоры, не вызывали былого интереса. Он только с досадой подумал, что эта груда разнообразных кондитерских изделий будет только занимать место, сам он не любил сладкого, а жене и десятилетнему сыну этих запасов хватит на полгода.
- Никак печеным запахло, Марьям, - сказала Сачы-хала жене Энвера. - Загляни в духовку, а? Первое, чего лишает бог человека, - это обоняния. Незаметно, незаметно, постепенно, постепенно, а в один прекрасный день чувствуешь, что запахов ты уже не ощущаешь. Многое человек теряет по дороге жизни, но самым первым - обоняние. А я уже совсем запахов не чувствую.
Обычно Энвер завтракал на кухне, но сегодня в связи с праздничными хлопотами завтрак ему жена подала в столовой. Сын ел торопливо, не отводя глаз от книги.
- За едой читать нельзя, - сказала ему мать, уходя из кухни.
- Ладно, - сказал он, продолжая читать, - не буду.
Он кончил завтракать, засунул книгу в портфель и, подскочив к отцу, быстро чмокнул его в щеку.
- До свидания, я пошел.
- Погоди, - сказал отец. - Книгу ты зря берешь в школу, на уроках читать нельзя.
- Пап, - сказал сын, - я остановился на том месте, где индеец Джо пошел убивать вдову Дуглас, самое интересное место, я не буду на уроке, я на перемене это место прочитаю.
На мгновение в сознании промелькнуло видение пещеры Тома Сойера и Бекки Тэчер и таверны индейца Джо... На мгновение - и исчезло.
- Нет, - сказал Энвер. - Вернешься из школы, дочитаешь...
Сын с недовольным видом вытащил из портфеля книгу и положил ее на стол.
- Ты не обижайся, - сказал Энвер. - Уроки - это тоже очень важно.
- Да я не обижаюсь, - сказал сын. - Только жалко, что на самом интересном месте.
- Там есть места еще поинтереснее. Я помню, когда я в первый раз прочитал эту книгу... - сказал Энвер и остановился, посмотрев на часы. - Слушай, ты уже почти опоздал. Иди, вечером поговорим с тобой об этом...
Сын остановился у порога:
- Папа, а ты мне обещал рассказать о пещере Степана Разина, обещал, что съездим туда, я уже и в классе рассказал...
- Вечером, сынок, вечером...
Он снова вспомнил о Джавадове, о свадьбе, "охота тебе думать о пустяках", усмехнулся он про себя, но мысль не проходила.
- Вот я и твоему мужу скажу, - увидев Энвера в дверях кухни, сказала Сачы-хала, - скучно вы живете как-то. Молодые, красивые, Энвер зарабатывает хорошо, а гости к вам редко ходят. Когда покойный Шахлар-бек был жив, так вот, клянусь тебе этим хлебом, - Сачы-хала отщипнула кусочек теста, - дня не помню такого, чтобы мы одни за стол в нашем доме обедать сели.
- Мы тоже гостей часто приглашаем, - засмеялась Марьям.
- Гостей приглашать не надо, надо, чтобы они сами приходили. Опять же возьмем Шахлар-бека. Покойный на двадцать пять лет старше меня был, а нрав был у покойного веселей любого молодого. Даром что бек был и адвокат, а тогда, Марьям, адвокат великое звание было, это сейчас их больше собак нерезаных, а тогда адвокат был царь и бог... Так вот я и говорю, даром что Шахлар-бек был бек и адвокат, а простые народные забавы любил, ни одного собачьего или петушиного боя не пропускал. И меня с собой брал, я прямо из фаэтона смотрела. А ты хоть раз собачий или петушиный бой видел, Энвер? Говорят, их и сейчас за городом устраивают. У тебя же машина есть, взял бы и меня, старуху.
- Возьму, обязательно возьму, Сачы-хала, - сказал Энвер.
- Возьми, - сказала. Сачы-хала. - Это знаешь какое удовольствие, не то что ваш футбол.
- А он и на футбол не ходит, - сказала жена, - времени нет.
Энвер посмотрел на часы, оделся и, попрощавшись, вышел на улицу. Шофер вытирал ветровое стекло.
- Здравствуйте, Энвер Меджидович, - сказал он. - Утро-то какое, а?
- Хорошее утро, - согласился Энвер, усаживаясь рядом с шофером. - Ну как, выдали тебе коробку скоростей?
- Еще как, - сказал шофер. - Моментально выдали. Сегодня после работы я ее поставлю. А то вторая скорость никуда не годится у нас. - Он притормозил перед светофором на углу Азизбекова и Щорса. - Я все забываю вам рассказать - видите эту дворничиху. Восьмого в шесть утра еду на заправку, на улице ни души, одна она подметает. А жена мне с завтраком пирожное положила, а я сладкое не уважаю. Подметает она, а я тихо так подъехал и говорю: с праздником, тетя, с женским, и пирожное ей протягиваю, значит, в качестве подарка, а она взяла пирожное, хорошее пирожное с кремом, и мне говорит: спасибо, сынок, и заплакала. И чего она заплакала, не пойму. Я на газ нажал и ходу, еду и думаю, хоть до ста лет проживи, а в бабах, извините за выражение, ничего не поймешь. Я ее обрадовать хотел, самым первым поздравить с утра, а она...
- Да, - рассеянно сказал Энвер. - Сложный вопрос. - Он снова вспомнил о Джавадове.
В свой кабинет он зашел без пяти минут девять. За десять лет работы управляющим крупнейшего треста Энвер в общей сложности пропустил дней десять, неделю он был болен гриппом и три дня не ходил на работу по случаю флюса. Энвер считал, что руководитель не имеет права в деформированном виде появляться перед подчиненными. Управляющим треста его назначили после того, как он сдал цементный, на строительстве которого был главным инженером. Непривычное ощущение власти, когда коллектив из восьми тысяч человек подчиняется тебе и каждый из них в большей или меньшей степени выполняет принятое тобой решение, прошло быстро. Дни текли, похожие друг на друга, каждый новый день на предыдущий, каждый рабочий день, начинающийся у Энвера на пять минут раньше положенного. Дни отличались друг от друга, как фотографии технического журнала - фотография первого года работы: сдали ламповый завод, государственная комиссия приняла его с оценкой "отлично", потом металлургический, и в том же году нефтеочистительный, и третий корпус цементного, и так далее, и так далее. И шло время, и привычной стала мысль: каждый камень и каждая уложенная железобетонная балка, каждая стальная колонна на какое-то, никем не рассчитанное количество процентов - материализовавшиеся его воля, его ум, его знания.
Секретарша принесла и положила на стол утреннюю почту.
- Энвер Меджидовнч, - сказала она. - К вам корреспондент из газеты. Примете?
- Из какой газеты?
- Ой, я забыла. Пойти спросить?
- Не надо, - недовольно сказал Энвер. - Ты до Цыпина дозвонилась вчера?
- Я его пригласила на полдесятого...
- Ну ладно, раз на полдесятого, давай твоего корреспондента.
- Можно? - В дверях задержалась худощавая фигура в очках. Корреспондент - почти мальчик. - Я к вам буквально на пять-шесть минут, по поводу химкомбината…
- Можно и на шесть, можно и на двадцать, - бодрым тоном сказал Энвер, этот бодрый тон выработался у него при разговорах с представителями прессы.
- Снимки я уже сделал, - сказал корреспондент, - теперь нужно еще интервью с вами.
Он задавал очень подробные вопросы, и Энвер отвечал на них, не прибегая к помощи документов, его память на цифры была известна всем.
Корреспондент вносил ровным школьным почерком слышанное в свой блокнот.
- А теперь я хочу спросить у вас самое главное, - сказал он. - Вы понимаете, я посмотрел на эти новые здания, эти башни - это что-то изумительное, это похоже на кадры из научно-фантастического фильма. Но я никак не могу понять, в чем их особенность, вернее, исключительность, почему они производят такое ошеломляющее впечатление?
- Вы какой институт кончали?
- Я еще не кончил, - почему-то смутился корреспондент, - я студент-заочник филфака.
- Ну, вы понимаете, - сказал Энвер, - мне, конечно, было бы легче вам все объяснить, если бы вы учились в техническом вузе. Дело в том, что в этих зданиях ничего особенного, все сделано по чертежам, подчиняется точным математическим законам... И ничего из ряда вон выходящего в них нет.
- И вы ими не восхищаетесь? - быстро спросил, вернее, перебил Энвера корреспондент.
- Нет, почему же, - сказал Энвер, - в них вложен громадный труд, и, что очень важно, они выполнены точно по чертежам...
- Нет, - сказал корреспондент, - я совсем не то имел в виду, - я хотел сказать, что эти здания поражают воображение, они вызывают... Я, наверное, непонятно выражаюсь?! Мне кажется очень важным...
Зазвонил телефон прямой связи, это был Джавадов.
- Привет, - сказал он. - Если ты не против, давай сразу после перерыва съездим на химический, хочется посмотреть, как там все выглядит.
- Встретимся там или мне заехать за тобой?
- Давай уж лучше там. Ровно в два.
Джавадов положил трубку, так ни слова и не сказав о предстоящей свадьбе дочери.
- Я невольно услышал разговор, - сказал корреспондент, о присутствии которого он на миг забыл. - Мембрана телефона очень звонкая, можно, и я приду в два туда?
- Хорошо, - ответил рассеянно Энвер.
На стройку Энвер приехал, как и договорились, ровно в два - Джавадова еще не было, он опоздал на полчаса, и все эти полчаса Энвер находился в обществе юного корреспондента, который в основном только тем и занимался, что восторгался. Энвер нервничал, будучи очень пунктуальным, он привык ценить точность и в других. Машина Джавадова остановилась в двух шагах от них, Джавадов вышел стремительно, не дожидаясь, когда машина окончательно остановится.
- Ради бога, извини, - сказал он. - Ну, никак не мог вырваться раньше. А весна-то действует изо всех сил, чувствуешь?
Даже Энвер, знающий Джавадова на протяжении многих лет, не мог определить, где и когда начинается у Джавадова поза. На всех, кто его знал, он производил впечатление очень общительного и энергичного человека, и это действительно было так, но он обладал еще даром, которому Энвер от души завидовал - неутомимостью. Джавадов был неутомимо общительным и энергичным человеком. И это качество не изменяло ему на протяжении многих лет.
Теперь Джавадов шел впереди с корреспондентом, и они вместе восторгались этими причудливыми башнями нефтеочистительного, и корреспондент глядел на Джавадова влюбленными глазами и время от времени проворно записывал в блокнот джавадовские афоризмы. А Энвер шел и думал о том, что удивительного находит Джавадов в этих башнях, каждый узел которых он видел в чертежах десятки раз, и что удивляется ими тот самый Джавадов, который повидал в жизни десятки более сложных инженерных сооружений. И опять Энвер не мог решить, действительно ли Джавадов так восхищается этими башнями, или это говорит в нем желание произвести впечатление на нового человека. Глядя на Джавадова, можно было подумать, что он с корреспондентом этим знаком сто лет и точно знает, какие шутки могут тому понравиться. С годами и с положением в нем не появилось и намека на вельможность, и вместе с тем никто лучше Джавадова не мог поставить на место человека, если в этом возникала необходимость. И он был всегда таким и в институте, и когда был безвестным младшим прорабом на строительстве кирпичного завода, где главным инженером был Энвер. С тех пор они остались хорошими товарищами, дружили семьями и приблизительно в месяц раз приглашали друг друга в гости.
После осмотра нефтеочистительного домой они поехали вместе в машине Джавадова, по дороге оставив корреспондента; тот сошел у своего дома, счастливый донельзя.
- Хороший мальчик, - сказал Джавадов, - и способный.
- Ты читал что-нибудь из того, что он написал? - спросил удивленный Энвер.
- Нет. А ты разве не чувствуешь, когда перед тобой способный человек?
Они поговорили о делах, и Энвер ждал, что Джавадов пригласит его на свадьбу дочери, но Джавадов о свадьбе ничего не сказал. Он только напомнил Энверу, что завтра в пять у него соберется совещание, на котором предварительно обсудят дела министерства на следующий год. Энверу было приятно, что Джавадов пригласил его на совещание, на котором, кроме министра, будут присутствовать всего несколько человек, но, когда он, выходя из машины, вспомнил, что Джавадов не пригласил его на свадьбу, ему все же стало неприятно. Поднимаясь в лифте, он посмотрел на часы и озабоченно покачал головой - домой раньше восьми попасть не удавалось, и это повторялось почти каждый день.
Сачы-хала была у них. Она глянула на него своими не по-старушечьи блестящими глазами, и Энверу почему-то вдруг стало приятно от того, что она у него дома.
- Добро пожаловать, - церемонно сказала Сачы-хала. - Накрывайте на стол, хозяин дома будет ужинать.
Сын кончил обедать раньше всех. Он нетерпеливо поглядывал на отца, который, ел, как всегда, неторопливо, одновременно слушая непрерывно разговаривающую Сачы-халу: