Дюжие эсэсовцы вырвали из рядов первого попавшегося пленного, сшибли наземь, распластали ничком, а его соседу, чернявому молодому солдату, вручили шпицрутен - короткий и корявый арматурный прут.
- Цен шляге! Дьесят! Давай!
Парень взял прут, с минуту глядел на угрюмые лица товарищей, замахнулся было, но вдруг, выругавшись, швырнул шпицрутен в сторону.
- Аус! - крикнул комендант.
Эсэсовцы подхватили парня под руки, отвели и тут же дали ему в спину две короткие очереди.
- Нехьсте!
Следующий - сухощавый, уже в годах, сбросив шапку, дергался в руках охранников, кричал: "Братцы! У меня же дети! Заступитесь!" Однако шпицрутен взял. Он бил и плакал, причитал - и бил… От каждого удара ряды вздрагивали, покачивались, будто в подошвы, по ногам людей ударяли электрические разряды.
Рядом с Савушкиным, приткнувшись к плечу, тихо по-мальчишески всхлипывал Зыков:
- Дядя Егор… Что же это?..
- Это плен, Ванюха, - сказал Савушкин. - Это, брат, похуже войны…
И начались лагерные будни.
Здесь существовал особый, "скоростной", распорядок дня: мгновенный, как по тревоге, подъем, умываться бегом, в столовую бегом, даже на работу короткими бросками - пробежками. Все было рассчитано на спешку, на то, чтобы в самое короткое время выжать из них все человечески-живое, обессилить, превратить в измотанных доходяг. А потом… Ясно, что могло быть потом.
Тут было царство колючей проволоки. Оказывается, она тянулась в несколько рядов и вдоль далекой опушки леса, и вокруг ближней железнодорожной станции, даже возле объектов, на которых работали военнопленные.
Еще в первый день они заметили несколько странных деревенек поблизости: абсолютно пустых, безлюдных, мертвых. Хотя на улицах стояли телеги, у домиков сушилось на веревках белье, а у калиток сидели женщины в цветных передниках. Но это были куклы, грубо сработанные манекены.
А когда в полдень над долиной прокатился ужасающий утробный грохот и над ближним холмом в дыму в пламени устремилась в небо огромная черная сигара, они, все вновь прибывшие, испуганные и подавленные, и вовсе раскрыли рты в полнейшем недоумении: куда же они попали?
Военнопленный-казах под номером 1015 авторитетно сказал:
- Это ракета. Высоко поднимается, летит далеко. Потом сильно взрывается.
- Откуда знаешь? - удивился Савушкин.
- Я в авиации служил. Мотористом. Технику понимаю.
Казах этот держался рядом еще со Львова. Молчаливый, насупленный, он, пожалуй, якшался только с Ванюшкой Зыковым, Оно и понятно: ребята молодые, по виду - даже одногодки.
- Что же, на наших, стало быть, пущают эти самые… ракеты? - озадаченно предположил Савушкин.
- Не знаю, - сказал казах. - Может, пробуют. Раньше про них на фронте не слыхали. Малые ракеты были. У нас - "катюши", у немцев - "скрипуха" называется.
- Да уж я знаю… На своей шкуре испробовал.
После обеда запустили еще две ракеты, и обе взорвались: одна - сразу же, едва поднялась над лесом; другая - уже под облаками. Парящие ее обломки падали неподалеку от котлована, в котором работали военнопленные.
Тут уж можно было предполагать увереннее: испытывают, пробуют ракеты, - стало быть, полигон. Казах-моторист, очевидно, прав. Улучив момент, Савушкин осторожно поинтересовался у Зыкова;
- Он кто такой, твой дружок? Откуда?
- Из Алма-Аты. Атыбай Сагнаев. Грамотный парень. Медаль имел "За боевые заслуги".
- Стало быть, земляк - тоже из Казахстана. А как человек, спрашиваю, он, дюжий?
- Да вроде подходящий парень.
- Ты держи его поближе. Сгодится.
Понимал Савушкин, не в пример этим пацанам сразу же понял, что назад им всем дороги отсюда не будет. Немцы не дураки, чтобы выпустить ах живыми с такого секретного полигона. Стало быть, остается только одно - бежать. И бежать группой, с надежными проверенными ребятами. Одному не пробиться.
Савушкина назначили десятником - чем-то он приглянулся эсэсовскому шарфюреру, На утреннем построении тот, отсчитав очередную десятку, хлопнул Савушкина по плечу: "Лайтер, бригадир!" Потом сорвал с его головы шапку-маломерку, заменил ее на более приличную, подходящую, которую тоже бесцеремонно сдернул с кого-то из пленных. Полюбовался, показал большой палец и пошел дальше.
Спервоначалу Савушкин расстроился из-за этого своего "повышения", но поразмыслив, решил, что оно, пожалуй, и к лучшему: сподручнее будет готовить к побегу всю десятку. Но делать это следовало очень осторожно, исподволь, осмотрительно до мелочей. И главное - без спешки.
Как-то вечером Ванюшка Зыков вернулся из очередной "разведвылазки": он довольно успешно умудрялся шастать по лагерю, успел побывать даже в дальних бараках, завел знакомство с каким-то ефрейтором из комендатуры, пользуясь своим школьным знанием немецкого.
- А я у итальянцев гостил, - похвастался Зыков. - Вот сигаретку дали. Знаете, как наше место называется? Полигон "Хайделагер". Чудные они, ей-богу. Лопочут: "Альпино, альпино".
- "Альпино"? - удивился Савушкин. Он сразу вспомнил январь сорок третьего, когда в наступлении под Ростовом наши пачками брали в плен обмороженных, завшивленных итальянцев. Они все были "альпино" - из Альпийского корпуса. Значит, остальные, выходит, попали сюда. Ну дела… - Что они тебе там талдычили?
- Да плохо я их понимаю… - развел руками Зыков. - Так, по-немецки с пятого на десятое и они, и я. Вроде бы забирают их отсюда. Опять служить к Муссолини. Чертовщина какая-то творится у них в Италии - не поймешь. Половину союзники освободили, а половина страны - у фашистов.
- Повезло этим "альпино", - сказал старшина. - Тут бы им всем капут.
Он хотел добавить: "Как и нам тоже", да вовремя сдержался. Незачем понапрасну пугать, тревожить парня.
- Ты главное, главное выкладывай! (Егор, конечно, видел, что Ванюшка наслушался чего-то хорошего, важного - не зря же взбудораженный прибежал, сияющий, как пасхальный самовар).
- Наши наступают, дядя Егор! - радостно шепнул Зыков. - В Белоруссии немцев начисто расколошматили. Итальянцы говорят: Белоруссия - Сталинград! Во как, понял?
- Ну-ну! - сразу оживился, повеселел Савушкин. - Молодец, Ванюха, ухо у тебя вострое! Что еще?
- Да тут я говорил с ребятами… Из третьего барака, - замялся Ванюшка. - Дело такое, секретное… Ну, в общем, сказали мне, что, дескать, здесь, в лагере, существует БСВ - "братство советских военнопленных". Подпольное. Надо, говорят, держаться всем вместе…
Старшина сразу насупился, сердито сунул в рот соломинку, с минуту жевал, багровея гневом.
- Ты все-таки ослушался, не выполнил мой приказ?! Я же предупреждал: никаких связей ни с кем, никаких разговоров! Ты что, хочешь меня и всю десятку под автоматы подвести? Кто тебе, дурак, давал право?
- Я же только от себя лично, дядя Егор…
- И за себя не можешь! Я что говорил? Какое нам дело до подпольной организации, даже ежели она я есть? Чем больше людей, тем легче их расколупать. Соображаешь, дурень?
- Так точно…
Долго в ту ночь не мог уснуть старшина, растревожил его этот желторотый непоседа Зыков… Конечно, может, оно и не совсем сходится, даже совсем не сходится с тем, чему он раньше учил свой фронтовой взвод: один - за всех, все - за одного, но тут ведь, в лагере, обстановка не та. Совершенно другая обстановка. Верно, человек потому а есть человек, что жизнь его даже вон в тайге и то не в одиночку - через других людей проходит. Человек - это когда рядом другие, такие же, как он. А откажешься - и потянет тебя на четвереньки, по-звериному. Так ведь заставляют отказаться, как того, плешивого, который сек прутом товарища на аппельплацу, как многие другие, делающие то же самое в бригадах почти ежедневно. Выбора-то нет: или - или, А матушка-земля, она всех держит: и праведных, и грешных…
8
Тыловая база расположена была на отшибе, у лесной опушки, в каком-то странно хаотичном поселке с несколькими кирпичными домиками над оврагом и со старыми складскими лабазами в центре - приземистые, толстостенные, они виделись издали громадной подковой. Всюду тут суетились интенданты-тыловики - у лабазов сгружали мешки, ящики, бочки; сновали на мотоциклах регулировщики со свернутыми флажками за голенищами кирзовых сапог, а в глубине "подковы" сушилось на веревках множество солдатского белья (очевидно, дислокация какой-нибудь банно-прачечной роты).
У выездных ворот старший лейтенант Полторанин отпустил "додж", предъявил документы. Его сориентировали: нужная ему "топографическая группа" находится за углом, в ближнем домике (с петухом на печной трубе).
Он немножко недоумевал: отчего это, из каких соображений начальство решило разместить рейдовую разведгруппу здесь, в тыловом муравейнике, напичканном полувоенным людом, да и вообще открытом, по сути, для каждого постороннего взгляда? Ведь более подходящим мог стать какой-нибудь глухой кордон или заброшенная ферма.
Впрочем, как знать… Может, здесь-то как раз и удобное: не зря же говорят, что человек заметнее не в толпе, а в чистом поло. Наверно, майор Матюхнн додумался, а уж он мужик тертый, в чекистах с двадцатых годов.
Полторанин шел широким двором, заросшим муравой, зорко поглядывая по сторонам, по привычке все схватывая и оценивая одновременно. Складские запахи на миг напомнили ему площадь у черемшанского сельмага. Там вечерами, когда завозили товар, пахло тоже так вот остро и возбуждающе: селедочными бочками, печеным хлебом и новой рогожной мешковиной.
Подходя к домику, замедлил шаг - что-то интуитивно насторожило его. Напротив, метрах в пятидесяти, у распахнутых настежь складских ворот, трое парней сноровисто и бойко, играя кулями, разгружали бортовой "зис", таскали крупу или сахар. Ничего особенного, если не считать живописного внешнего вида грузчиков: двое были в старых немецких френчах, а третий - высокий, курчавый - в расшитой украинской рубахе. Полторанин перевел взгляд на раскрытые окна домика (там было пусто!) и сразу догадался: цивильные грузчики не кто иные, как "работники топографической группы", то есть его собственные подчиненные! (Матюхин предупредил: ребята присланы из партизанского резерва, одеты кто во что горазд). Интересно, для чего они подрядились в грузчики: провианту подзаработать или просто так разохотились помочь по доброй воле?
Поравнявшись с окном, старший лейтенант сразу вскипел от негодования: в пустой комнате был полнейший ералаш, а главное- на койках в беспорядке валялось оружие! Ничего себе разведчики-диверсанты! И с этими ротозеями ему предстоит идти во вражеский тыл?!
В следующее мгновение Полторанин пружинисто оттолкнулся к, перемахнув подоконник, впрыгнул в комнату. Быстро стал собирать полевые сумки, трофейные шмайсеры в одну кучу: сейчас он все это соберет в одеяло - и за печку! А потом вызовет сюда расхристанных шалопаев-"топографов" (ишь ты, обрадовались левому приработку, даже личное оружие побросали!). Черт бы их побрал этих "лесных братьев", навязал их на голову майор Матюхин!..
- Ни с места! Бросить оружие!
Полторанин вздрогнул от неожиданного окрика, обернулся. У порога, вскинув парабеллум, стояла щуплая черноволосая девушка. Черт возьми, да ведь это пигалица-прачка, которую он мельком видел в кухонном окне! Она там что-то стирала в корыте, и Полторанин даже не счел нужным принять ее во внимание.
- Бросьте оружие! - повторила девушка и, услыхав, как он, скорее машинально, чем умышленно, передернул затвор автомата, добавила с усмешкой: - Оно не заряжено, не старайтесь.
Бросив на постель автомат, старший лейтенант с интересом оглядел девушку. Вспомнил, что, увидав ее через окно, чему-то удивился. Чему же? Да, конечно, этой мальчишеской стрижке. Еще подумал: не паренек ли это стирает? Жаль, в спешке забыл Полторанин о святом разведческом принципе: если что-то удивило - присмотрись, насторожись… Сейчас его удивляло другое: как она крепко держала увесистый парабеллум худенькой, тоненькой в запястье рукой. Видать, девчушка сильная…
- Как вы здесь оказались? - насмешливо спросила она.
- Да вот шел мимо. Случайно. Гляжу - оружие…
- И случайно прыгнули в окно?
- Ага, случайно! - рассмеялся Полторанин.
Она ему нравилась, эта глазастая цыганочка в солдатской гимнастерке. Нравилась ее улыбка - строгая и теплая одновременно - и то, как она стоит: чуть откинувшись назад, словно стараясь хрупким телом уравновесить тяжелый револьвер, Будто на какой-нибудь дуэли.
- Да уберите вы свою пушку, - сказал Полторанин. - Что я вам, шпион или жулик? Могу предъявить документы.
Девушка все с той же загадочной улыбкой сунула за пояс, под передник, парабеллум, шагнула в комнату:
- Документов не надо. Я и так знаю, что вы старший лейтенант Белый, наш командир. Ведь нам звонили, предупредили, что вы выехали сюда. А приметы ваши мы и раньше знали.
- Ничего себе, подготовились к встрече! - Полторанин показал на разбросанное оружие. - За это вас всех пороть надо, разгильдяев.
Девушка собралась что-то ответить в оправдание, но, взглянув в окно, испуганно схватила Полторанина за рукав, потянула к двери:
- Идемте быстрее отсюда! Идемте, я вам все объясню.
На кухне она как-то по-новому - без улыбки и очень серьезно - оглядела Полторанина, произнесла медленно и с непонятной интонацией, не то смущенно, не то сожалеюще:
- А я почему-то представляла вас старше. И солидней. А вы, оказывается, такой же молодой…
- Молодой, как кто?
- Ну как все мы. Как эти ребята. Пожалуйста, не обижайтесь на них. Они немножко озорные. Вчерашние партизаны, понимаете? К тому же мы торчим тут без дела уже четвертый день, вот они для развлечения и придумали этот розыгрыш.
- Какой розыгрыш? - удивился Полторанин.
- Ну вот с вами… Они точно рассчитали, что вы, как офицер и разведчик, впрыгнете в окно, клюнете на это разбросанное оружие… А я вас должна арестовать и дать им сигнал, что вы в ловушке.
- Понятно… - чертыхнулся в душе Полторанин. Вот стервецы, а ведь действительно все рассчитали ловко! Чтобы потом покочевряжиться: вот, дескать, как мы знакомимся с командиром. Напрасно он не послушался Матюхина, когда тот предложил поехать с ним и официально представить его разведгруппе.
Значит, решили потешиться, поиграть на его командирском самолюбии? Любопытно, кто же из троих предложил эту изощренную и коварную шутку? Наверно, тот долговязый, в вышитой рубахе. Матюхин предупреждал: гляди, парняга хитрющий.
- Ну так давайте им сигнал, - сказал Полторанин девушке. - Игра сыграна. Или вы раздумали?
- Мне вас жалко, - вздохнула она. - И потом я против того, чтобы унижать командира. Видите ли, я сержант Красной Армии и знаю, что такое дисциплина.
- Вот это правильный ответ, - сказал Полторанин, - Насчет дисциплины правильный. А жалеть меня не надо, сержант.
- Я… в личном порядке… - Она явно засмущалась, залилась румянцем - это заметно было даже при ее необычно смуглом лице.
"Чудная девка! - подумал Полторанин. - То пистолет наставляет и команды выдает, как выводной на гауптвахте, то вся в краску ударилась, вроде напуганной невесты. И все время на носки поднимается, будто на цыпочках ходит. Может, еще не отвыкла от модных туфель, а скорее всего, для того, чтобы казаться выше ростом. Хоть и солдатка, а форменная маломерка. Недоросток".
- Вы - сержант по званию, а ходите без погон. Почему? - Полторанин оглядел ее придирчиво, сухо.
- Ребята предложили снять, Чтобы я, значит, не демаскировала их. Понимаете?
- Не понимаю… Вот пойдем на задание, тогда, может, придется и снять погоны. Хотя вряд ли. А здесь кругом наши, стало быть, требуется строго соблюдать военную форму, устав и все такое прочее. Поэтому приведите себя, сержант, в должный вид и представьтесь как положено.
- Прямо сейчас? - Девушка удивленно прищурилась.
- Немедленно, А я подожду в прихожей.
- Есть!
Ровно через три минуты она распахнула дверь, и Полторанин невольно расплылся в улыбке: вскинув руку к пилотке, перед ним стояла точеная, ладная девушка-сержант с туго перехваченной ремнем осиной талией. "Вот таких красоток регулировщиц рисуют на тыловых плакатах у вокзалов да кинотеатров!" - одобрительно подумал он. Все честь честью, даже гвардейский значок на груди.
- Товарищ старший лейтенант! Представляюсь: гвардии сержант Анилья де Гонгора-и-Арготе. Радиотелеграфист первого класса, а также медицинская сестра.
- Насчет фамилии неясно, - нахмурился Полторанин, - Или это у вас разведческое прозвище?
- Нет, фамилия. Я по национальности испанка. Помните, в тридцать восьмом году в СССР приезжали дети испанцев? Вот я и была среди них.
- Дела… - до крайности удивился Полторанин, - Язык вы наш, я гляжу, хорошо знаете. Стало быть, сработаемся.
Он еще раз - теперь с особой уважительностью - оглядел миниатюрную девушку. Скажи пожалуйста, а ведь принял ее за цыганку, что подрабатывают иногда стиркой в солдатских прачечных, а то и песнями-рыданиями развлекают. Даже, честно признаться, поискал глазами гитару, когда вошел. А она, оказывается, из тех героических испанских детей, о которых когда-то много писали газеты и которые привезли с собой моду на пилотки-испанки с цветными кисточками. Как же, он помнит это время, очень хорошо помнит… Однажды часы свои серебряные сдал в фонд помощи республиканской Испании. Было такое…
- Ну что ж, товарищ Анилья… Это хорошо, что вы испанка. Значит, у нас с вами к фашистам общий счет. Будем рассчитываться сполна. А сейчас давайте-ка команду "В ружье!".
- Это как? - спросила она очень по-своему, мило улыбаясь.
- А на полном серьезе. Бегом, к этим, как вы их называете, ребятам. И - боевая тревога! Пусть во весь дух шпарят сюда.
- Есть!
Она выскочила в дверь, опрометью прыгнула с крылечка, а он, прислонившись к оконному косяку, наблюдал, как будут исполнять команду его новые подчиненные, эти шутники. Время есть, впереди до официальной беседы с майором Матюхиным еще целая ночь, и он поможет смешливым, озорным ребятам как следует развлечься. Шутить так шутить - на всю катушку.
Впрочем, грузчики-доброхоты не особенно разволновались, увидав посыльную, и, казалось, никак не реагировали на ее отчаянные жесты. Снесли в склад еще по одному мешку, не спеша отряхнули пыль с одежды, посмеиваясь и благодушно переговариваясь с "товарищем Анильей". А высокий русокудрый поиграл ей что-то на губной гармонике, похлопал по плечу, дескать, не переживай, командир один, а нас вон четверо. Ничего, подождет.
Нет, Полторанин тоже не очень-то переживал. Пускай порезвятся, пускай посмеются на досуге. А уж потом будем подбивать бабки и подсчитывать: кто же, оказывается, смеется последним? и почему смеется.
Когда они наконец вошли в комнату (а шли вразвалку, гурьбой, с улыбочками и под губную гармошку!), старший лейтенант невольно залюбовался парнями - такими они вблизи оказались крепкими, плечистыми, налитыми зримой мужской силой. От них и пахло по-особому, не по-солдатски - кожей и шинельным сукном, - а чем-то свежим и острым, каким-то полевым или лесным вольным духом, как, например, пахнет от вернувшегося охотника. Комната сразу показалась маленькой, неуютной и полутемной.