Марфа Никаноровна безнадежно махнула рукой и ничего не ответила. Убрав посуду в кухонный шкафчик, она взяла старую рубашку мужа - залатать воротничок. Леонид Фомич походил по комнате, потом взял журнал. Предстояло подготовить политическую информацию о милитаризации Западной Германии.
Откусывая нитку еще крепкими зубами, Марфа Никаноровна высоко поднимала черные сросшиеся брови, и все ее одутловатое, тронутое желтизной лицо принимало удивленное выражение. Просторное коричневое платье скрадывало формы крупного тела, но не могло скрыть мужской размах плеч. Рядом с женой Леонид Фомич выглядел особенно щуплым.
- На, горе мое... Завтра наденешь.- Марфа Никаноровна протянула мужу починенную рубашку.- Будешь спать ложиться, не забудь дров подбросить. Мороз. К утру все выстудит.
- А ты куда, Марочка?
- У меня сегодня заседание женсовета. Вернусь поздно. Не жди.
5
Закатное солнце, прочертив дугу над горизонтом, наткнулось на заостренную верхушку черной лиственницы, повисло на ней, мягкое, сплющенное, как яичный желток, и, проколотое, истекло кровью, которая залила небосклон. Подрумяненные снизу облачные громады тихо приплыли отовсюду, столпились у заката, словно греясь в его последнем накале. Зеленовато-синее от стужи небо поднялось выше, распахнулось просторнее.
В скучном безмолвии нахохлились худые деревья по склонам распадка. Зарозовели укутанные снегом крыши приисковых домиков и сугробы на улицах поселка. Сверкнули багрянцем стекла окон.
В этот вечерний час к крыльцу конторы и подкатил автомобиль. Из-под пробки радиатора заструился парок, мотор умолк. Сиротка оторвал руки от баранки, поднял вверх, до хруста в суставах потянулся, выгнулся всем занемевшим от долгой езды телом. Галган вылез из кабины, осторожно принял с сиденья большой картонный ящик.
- Езжай разгружайся.
Около электростанции Сиротка затормозил, дал сигнал. Но никто не вышел. Шофер ругнулся, сполз с сиденья.
- Эй вы, черти сиреневые! Живо сюда на полусогнутых. Игрушку вам привез.
В дверях показался плечистый машинист, непонимающе сощурился, вытирая масленой паклей руки.
- Чего орешь? Шарики за ролики зашли?
Сиротка, скрестив ножницами ноги, фертом изогнувшись набок, насмешливо кинул руку к шапке, отрапортовал:
- Товарищ командующий амперметрами! Докладывает шофер прииска "Крайний" Виктор Сиротка. Механизированная часть прорвалась в расположение штаба противника и возвратилась с богатыми трофеями. Захвачен ротор в статоре. Потерь нет, кроме одной лопнувшей камеры.
- Вольно, сам таким дураком был,- снисходительно бросил машинист, заглянул в кузов и тогда только понял.- Это ты генератор... Ребята-а, сюда! Генератор привезли!
Машинист по-медвежьи облапил шофера, закружил его, повалил в сугроб. Сиротка задрыгал ногами. Набежали рабочие, смеясь подняли его на ноги, отряхнули от снега. Помогал счищать снег и машинист, больно поколачивал по бокам, приговаривая:
- Ах, молодчик! Весь прииск утешил. К Новому году народ со светом будет.
Сиротка насилу вырвался из дружеских, но чувствительных объятий, поправил съехавшую на глаза шапку.
- Дьяволы, морально дефективные! Чуть не задушили. Тут, что ли, сгружать будете?
- Давай, сынок, под таль. Надо аккуратно снять, как яичко.
А в это время Галган сидел в кабинете Крутова. Выпуклые глаза с ласковой бараньей преданностью смотрели на Игната Петровича. Хрящеватые уши оживленно двигались. За дверью трещала пишущая машинка Зои.
- Съездили удачно,- рассказывал Галган,- за всю дорогу один баллон накачали. Привез генератор на две-
сти киловатт. А то мне уже напевать стали: "Темная ночь..." Для клуба - пианино. А это - вам...
Крутов с любопытством открыл картонную крышку, провел ладонью по гладкой коричневой стенке, удивленно спросил:
- Радиоприемник?
- Лучше. Радиола. "Урал". Штука первый сорт. И радио ловить, и пластинки проигрывать.
- Погоди, погоди. Я ж тебе денег не давал.
- А они и не нужны. Я клубу выписал за безналичный расчет как культинвентарь. Разве в свободной продаже такие вещи бывают? Только по организациям, по разнарядке общеприискома. Всего сорок штук пришло. Вмиг расхватали.
- Значит, это клубу радиола, за профсоюзные деньги куплена? Что ж ты мне казенную вещь суешь? - сухо спросил Крутов.
- Игнат Петрович,- проникновенно сказал Галган, прикладывая ладони к груди,- разве можно такую прелесть в клуб отдать? Ведь на неделю, не больше. Ручки свернут, сожгут лампы. Я же знаю. Там Кешка Смоленский со своими комсомольцами хозяйничает. А у вас года будет вещь стоять, глаз радовать.- Преданность во взоре Галгана достигла высшего накала.- Вы день и ночь работаете. Неужели такую малость не можете себе позволить? Ну, жили б вы в городе, тогда какой разговор- пошли, купили. А к нам когда их завезут? Меня просто совесть убила. Сам хоть плохонький да имею приемник, а мой начальник до сих пор без радио. Одна тарелка в доме, на стене. Слушай, чего местный радиоузел бубнит... Разве это порядок?
- Мда-а! - неопределенно сказал Игнат Петрович. Он выдвинул зачем-то ящик стола, заглянул в него и снова задвинул.- М-да-а... Конечно, это мелочь. В крайнем случае я могу и стоимость радиолы внести. Но, понимаешь, есть у нас еще вздорные людишки. Рады из-за каждого пустяка шум поднять. А я не люблю таких разговорчиков.
- Помилуйте, Игнат Петрович, какие могут быть разговоры? Вот вам фактура на радиолу. Я за нее в Ата-рене расписался, деньги перечислил. Чего ж еще? Надоест вам или привезут когда на прииск приемники, вы эту радиолу вместе с фактурой отдадите клубу, и вся недолга.
- Ну-ка, поставь ее, братец, на стол,- сказал, уже явно колеблясь, Игнат Петрович.- У-у, какая красавица! Действительно, жалко такую красоту в клуб отдавать, чтоб все ее лапали. Ладно,- решительно заключил Игнат Петрович,- занесешь вечерком ко мне на квартиру, попозже. Чтоб лишней болтовни...
Резкий звонок телефона, соединенного с радиостанцией, прервал Крутова. Он взял трубку, жестом приказал Галгану вложить радиолу обратно в ящик. Обрывки комариных голосов, морзянку, периодически наплывавший шум прорезал далекий баритон. Говорил Атарен.
- Крутов слушает. А, привет, привет! Да так, помаленьку прыгаем, вашими молитвами. Что? Такая, видно, судьба. Ваше дело критиковать, наше - стоять по стойке "смирно", руки по швам... Статья? Чья? Минуточку...- Крутов плотно зажал ладонью мембрану, вполголоса скомандовал Галгану: - Скажи Зое, чтоб пошла сейчас в маркшейдерский отдел, принесла мне замеры по шахтам за сороковой год. Иди!- Игнат Петрович продул трубку, подождал, пока смолкнет пишущая машинка, и заговорил снова: - Есть такой грех. Скрывать не стану. Автор, по-моему, авторитетный. Почему псевдоним? А это во избежание личных оскорблений. Подтверждаю. По основным пунктам автор у меня консультировался, как у хозяйственного руководителя. Я считаю, можно печатать, ошибки нет. Договорились. А мы тут обсудим как сигнал печати, примем меры, дадим ответ, все честь честью. Всего наилучшего. Пока!
Крутов медленно положил трубку и несколько секунд сидел неподвижно, не отнимая от нее руки, нахмурив брови, глядя прямо перед собой.
Вошла Зоя, подала папку с замерами.
- Насилу нашла, Игцат Петрович. Всю полку перерыла. Пыли наглоталась.
- Спасибо, Зоечка.
Даже не взглянув на папку, Игнат Петрович небрежно бросил ее в ящик стола. Зоя удивленно выгнула бровь, но ничего не сказала, вышла, плотно притворила за собой дверь. Игнат Петрович проводил Зою долгим задумчивым взглядом.
в
Черепахин работал.
Не было машины и человека. Было одно исполинское существо, наделенное разумом и неслыханной силой. Оно вытягивало свою стальную руку, вонзало когти в неподатливую мерзлую землю и дробило, рушило, рвало ее. А зачерпнув полную железную пригоршню, подымало ее высоко, горделиво показывая небу добычу, и, широко, щедро размахнувшись, разжимало ладонь. И долго сыпались к подножию земляного кряжа большие и малые глыбы, опережая друг друга в стремительном беге.
Черепахин не знал, сколько - час ли, пять ли часов - прошло с начала смены. Он находился в том наивысшем состоянии духа, которое зовется вдохновением и знакомо не только писателю, артисту, изобретателю, ученому, но и каждому рабочему человеку, влюбленному в свой труд.
Руки и ноги делали свое дело, управляя рычагами и педалями. Вращался вал подъемной машины, до звона натягивались цепи ковша, каруселью вертелся весь легкий домик на чугунных лапах-гусеницах. Но это не ковш, а сказочно удлинившаяся рука Черепахина хватала землю и отбрасывала ее прочь. И когда ковш замедлял свое движение, глубоко зарывшись зубьями в грунт, а редкое натруженное дыхание пара из трубы становилось прерывистым, Никита Савельевич подавался всем телом вперед, словно помогая машине, не сводя глаз с ковша - ну же, ну! еще немного!
Шипел пар. Гремели массивные шестерни. Словно палуба, дрожал и зыбился под ногами железный пол кабины. Земля бежала волчком перед глазами, как при штопоре самолета. И с каждой минутой углублялся котлован перед экскаватором, а длинный хребет рос в высоту, раздавался вширь.
Неизвестно почему, в забое появился замерщик. Распустил рулетку, зашагал по комьям грунта. Никита Савельевич только тогда понял, что его смена кончилась, когда увидел у гусеницы поднятое кверху, улыбающееся лицо сменщика.
Черепахин отлепил ладони от рычагов, развернул плечи. Потом выбрался на гусеницу и спрыгнул. Но земля предательски закачалась, ушла из-под ног, и Никита Савельевич упал бы, если б его не поддержал сменщик.
Откуда-то возник Арсланидзе. Черепахин хотел что-то сказать ему, но только отчаянно махнул рукой и крепко обнял начальника парка.
От котлована шел замерщик. Стальная лента вилась за ним, скручиваясь кольцами, как живая.
- Ты знаешь, что наделал, Савельич? Три тысячи кубов выбросил за контур!
Да, старый экскаваторщик знал, что он сделал для участка, для прииска...
Ночью разыгралась непогода. Тяжелый плотный ветер, перемешанный со снегом, несся с юга. Глухо гудела тайга. Басовитый неумолчный шум ее стоял над прииском, сжимал тревогой сердца. Утром рабочие едва добрались до участка. Все потонуло в белесой мгле. Снег закупоривал уши, слепил глаза, не давал дышать. Яростные порывы ветра сбивали с ног. Люди шагали с трудом, высоко поднимая ноги, взявшись за руки. Везде протянулись сугробы.
Шурфовщики тесно набились в тракторную будку на краю полигона. Курили, держа цигарку в кулаке, присев на корточки. Опасливо поглядывали на потолок, когда освирепевшая пурга обрушивала на крышу будки снежную лавину. Жиденькое строеньице скрипело под могучим натиском ветра, шаталось, жалобно стонало. Неторопливо перебрасывались невеселыми фразами:
- Ну, разошлась погодка, мать честная...
- Не говори. Не дай бог сейчас в дороге оказаться.
- Пропал день. Ни фига не сделаем.
- Какая работа! На ногах не удержишься.
- То-то я давеча видел, собака по снегу каталась. И точно - к пурге.
В это время, неясный, смягченный ревом ветра, выбухнул взрыв. Шурфовщики замерли, изумленно прислушиваясь, вытянув шеи. Померещилось? Нет. Снова, на этот раз сдвоенно, громче, ударили взрывы.
- Слышь, Серега?
- Мама родная, шурфует!
- Да кто ж это, братцы?
- Григорий? Нет, он болеет. Николай? Он. Ребята, Николы нет!
- О, дьявол щербатый, на какую штуку поднялся!
Рабочие вывалились из будки, прикрываясь рукави-цами, полезли в снег. Вскоре впереди что-то зачернело. Легкая дощатая перегородка стояла наклонно, обложен" ная снизу, для поддержки, снегом. Под ее защитой в неглубоком шурфе копался человек. Когда рабочие окружили шурф, человек поднял голову, оскалил в задорной усмешке щербатые зубы.
- Приволоклись, работнички? Кто за вас план выполнять будет? Тетя Мотя?
- Никола, это ты, друг ситный? Обманул пургу?
Через час по всему полигону разбрелись шурфовщики.
Отгородись от пурги кто чем, они долбили мерзлую землю, закладывали в шпуры аммонал. Черные земляные султанчики взлетали кверху и исчезали, разметанные пургой.
...Лисичка стоял на краю обрыва, посасывал свою неизменную трубку и командирским взглядом изучал рельеф местности. Позади почтительно переминались лотошники.
- Здесь! - уверенно сказал Лисичка.- Тут она, голубушка.- Не оборачиваясь, только растопырив пальцы, лотошник добавил: - Кирку!
Сейчас же протянулось несколько услужливых рук с остро отточенными кирками. Лисичка сошел вниз, нанес несколько ударов по звенящей от мороза кромке обрыва. По каким-то одному ему известным признакам определил, где искать золото,- передвинулся влево. Рубанул киркой сплеча. Отошел еще на несколько шагов, припоминая, как выглядело это место летом. Потом вернулся, взял еще левей и тут обрушил кромку обрыва. Окончательно утвердившись в своем предположении, топнул ногой:
- Раскладывайте пожог здесь.
Лотошники засуетились, подтаскивая дрова. Скоро запылало несколько больших костров. Прозрачный дрожащий дым то растекался понизу, то, свиваясь, взметывался кверху. Шипели сырые поленья. Ширились черные пятна вокруг костров, цепочкой протянувшихся вдоль борта старой горной выработки.
Сидя на валуне, Лисичка распоряжался:
- Добавь дровишек. Да не туда! Недавно ослеп, а уже ни зги не видишь? Суетлив больно, паря. Вот теперь хорошо, довольно.
Когда костры прогорели, лотошники накрыли раскаленные угли листами жести. Понемногу промерзший грунт отошел. Кирками и лопатами надолбили талого грунта, насыпали в мешки, сложили их на подводу. Старый меринок влег в хомут, направляясь к недалекому тепляку.
Вечером, обходя участок, Шатров зашел в лотошный тепляк. Пригнулся, перешагнул высокий порог и остановился, отыскивая в клубах пара Лисичку. Старик сам подошел к нему, удрученно почесал восковую лысину.
- Худо дело, Алексей Степаныч, обмишурился я...
- Да что вы! - испугался Шатров.- Как же так, Максим Матвеич? Ведь я на вас как на каменную гору...
Кто-то потянул Шатрова за рукав. Рядом стоял Чугунов, морщил губы улыбкой.
- Пятьсот!
- Что пятьсот? - не понял Шатров.
- Пятьсот процентов дали,- выговорил Чугунов.
Лисичка торжествующе засмеялся. За ним облегченно засмеялся Шатров. Во всех углах задвигались, зашумели лотошники, довольные, что шутка удалась, что твердое рабочее слово сдержано. Свет падал на улыбающиеся лица, забрызганные, но счастливые. Ласково блестели глаза.
Кривая, вычерченная мелом на старенькой, обветренной непогодами доске показателей участка, лезла вверх. Все пришло в движение. Общежития заполнялись только поздним вечером. Наскоро поужинав, усталые рабочие засыпали мгновенно.
В один из дней на участок пришел Крутов. Шатров доложил обстановку. Игнат Петрович слушал, нагнув голову, глядя на Шатрова вполоборота, исподлобья. От его толстой шеи, выдвинутого подбородка, презрительно оттопыренной нижней губы, ото всей массивной фигуры так и излучалась непонятная властность. Шатров невольно подтянулся, как перед командиром полка в былые времена.
- Люди работают с небывалым подъемом! - закончил Алексей.- Уже видно, задание перевыполним.
- Значит, заниженное задание участку дали,- уронил Крутов. И ушел.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ТУЧ И СГУЩАЮТСЯ
1
- Гляди, ребята, гляди! - крикнул Лисичка.
Старик указал пальцем на потолок барака. Горняки
встревоженно подняли головы. Нить электрической лампы, о которой успели совсем позабыть, краснела на глазах, Вот из вишневой она стала оранжевой, потом желтой и, наконец, ослепительно белой. Стыдливо заморгал бледный язычок керосиновой лампы на столе. Кто-то фукнул в стекло, и язычок погас. Запахло горелым фитилем.
- Шабаш, отмучились!
- Дождались праздничка!
- Ай, электрики. Качнуть бы их за такое дело...
- Пошли на улицу, поглядим на прииск.
Горняки выбежали из барака, набросив на плечи полушубки, всунув босые ноги в валенки. Во всех окнах горел свет. Хлопали двери, скрипел под ногами снег, слышались радостные восклицания. Прииск казался небывало нарядным.
Ярче всех светились большие окна клуба. Там заканчивались последние приготовления к новогоднему маскараду. Разговоры о нем шли на прииске уже неделю, но многие не верили, что он состоится. Монтаж нового генератора затянулся, а без электрического света какой же маскарад! Правда, Крутов пообещал, что в новогоднюю ночь, поскольку шахты будут стоять, он даст энергию в клуб, но Игнату Петровичу верить...
Все же энтузиасты готовили костюмы. В обстановке страшной секретности шились простенькие платьица и сложные портняжные сооружения, мастерились клыкастые маски и ангельски расписанные личики.
Зоя и Ирина Леонтьевна в последние три дня совершенно сбились с ног. Им хотелось затмить всех и выиграть первый приз. Крутов отпускал Зою с работы в четыре часа. Царикова передавала только срочные радиограммы. Все свободное время женщин поглощало конструирование маскарадных костюмов.