- Дело за вами, товарищи. Больше надеяться не на кого, сами понимаете. По золоту весь план в ваших руках. Ясно, что с дровами, водой задержки не будет. Это уж моя забота.
И снова, как в шахте, воцарилось молчание. Стало, слышно потрескивание дров, глухое бульканье воды.
Лисичка обвел всех лотошников насмешливым взглядом.
- Сошлись кой об чем помолчать? Так, что ли? Дед молчит, так вам и сказать нечего?
Лотошники, присмирев, вразнобой откликнулись:
- Как ты, Максим Матвеич...
- Надо, конечное дело, а как?
- Навряд ли осилим.
Шатров с волнением ожидал, что скажет Лисичка. Старый лотошник не только был признанным вожаком. Он один знал, где можно сейчас добыть богатые золотом пески. Но Лисичка медлил с ответом. Он даже забился в угол, как будто обиделся на начальника участка за шутку.
Молчание затянулось. Приходилось идти на маленькую хитрость.
- Разговаривал я вчера с Крутовым, Максим Матвеич. Тот прямо сказал: "Иди к Лисичке. Если он не выручит твой участок, больше некому".
Маневр удался. Польщенный, Лисичка вылез из своего угла, сердито нахмурился, скрывая самодовольную улыбку.
- Знает, старый черт, кто ему золотишко дает! Эх, Алексей Степаныч, расстроил ты мои планы. Есть у меня на примете местечко- цены нет! Берег я его к весне, но, раз такое дело, придется, видно, откупорить. Дам золото, не сомневайся!
Шатров крепко пожал узловатую руку рабочего.
- Другого ответа я от вас и не ожидал, Максим Матвеич. Благодарю. Не я - весь коллектив участка благодарит за защиту рабочей чести лотошников!
3
На следующий день Шатров отправился к Черепахину.
Журавлиная шея экскаватора поднялась высоко вверх, надменно застыла на месте. Недвижно висел на толстых цепях ковш. Из трубы слабо курился дымок. Стоя на широкой гусенице, Арсланидзе копался в полуразобранной машине. Никита Савельевич подавал ему то ключ, то молоток, то деталь, заглядывал через плечо инженера внутрь.
Шатров подождал, пока Арсланидзе перестанет стучать молотком.
- Надолго ремонт? Здравствуй, Георгий. Добрый день, Никита Савельич.
- Это не ремонт, Алексей. Мы тут с Черепахиным еще одну маленькую реконструкцию затеяли.
- Да? А я думал с бригадой поговорить. Попозже придется. В какое время, Никита Савельич?
- Как вам сходней. А может, не здесь, у меня соберемся? Георгий Асланович тоже будет.
Вечером Шатров застал в доме Черепахина целое общество. Сам хозяин вместе с Арсланидзе делал какой-то набросок на бумаге. Помощник машиниста и оба кочегара сидели за самоваром. Судя по красным блаженным лицам, они уже выпили не одну чашку горячего чая, которым их радушно угощала Евдокия Ильинична. Клава тоже была дома. Она держала на коленях коробку с патефонными пластинками. Их только что привез из Атарена Сиротка. Шофер расположился на скамеечке у ног девушки и перебирал пластинки, объясняя их достоинства. Поодаль со скучным видом приткнулся на табуретке Тарас Неделя.
Говорить долго Шатрову не пришлось.
- Не миновать сделать,- просто сказал Черепахин.- Тем более - надежда есть.
- Мы сейчас анализируем выполнение цикла,- пояснил Арсланидзе.- Хронометражист засек каждую операцию. А мы соображаем, как их сократить. Уже ускорили подтягивание ковша. Нащупывается нечто на повороте стрелы. Сумеем сэкономить пять секунд на цикле, считай, твой план в кармане.
- Вот еще закавыка - свету нет,- покашливая, оглядываясь на кочегаров за одобрением, вмешался помощник машиниста.- В ночную смену, почитай, на ощупь работаем, с факелами.
- С этим ничего не поделаешь,- вздохнул Черепахин.- Будь бы электрический экскаватор, другое дело.
- У меня старенькая динамка есть,- неожиданно откликнулся Сиротка, отрываясь от приятного разговора с Клавой.- Могу принести, уважить. Только для вас, Никита Савельич.
Клава ласково поглядела на шофера. Никита Савельевич заметно обрадовался, но поблагодарил сдержанно.
Поговорили еще о подвозе дров, воды, рыхлении грунта для экскаваторов. После деловых разговоров Евдокия Ильинична пригласила гостей за стол. Кочегары и помощник машиниста, до краев налитые чаем, ушли. Клава выпроводила Сиротку. Пять минут спустя, все та-кой же скучный, засобирался Неделя. Перед уходом он тихонько сказал Шатрову:
- Вы не подумайте чего, Алексей Степаныч, что я здесь сижу. Я в обеих шахтах все шпуры пробурил.
За чаем внимание Арсланидзе привлекла одна из фотографий на стене. Черепахин, в длинной до пят шинели, еще без бороды и усов, стоял на фоне какого-то большого белого дома. Арсланидзе и Шатрову показался странно знакомым этот дом, как будто они где-то уже видели его.
- Самая дорогая память,- ответил на вопрос Шатрова Никита Савельевич. Лицо его стало ласковым, чуточку грустным. Веки прикрыли глаза. Натруженные пальцы тяжелых рук сплелись вместе, словно ища взаимной поддержки.- Интересуетесь? Могу рассказать.- Черепахин вздохнул.- Стояла тогда наша дивизия в лагерях под Москвой. И в один день повезли нас, красноармейцев, в Горки Ленинские, где Ильич умер.
Клава тихо подошла ближе. Она не раз слышала этот рассказ отца, но всегда находила в нем для себя новые подробности.
- Осмотрели, конечное дело, парк. Там одно дерево Ильич приказал подлечить, чтоб жило и радовалось. Так оно и растет, зеленое, веселое, а Ильича нет... Показали нам машины, на которых Ильич в Москву ездил. Одна остроносая, как лодка, другая на гусеницах, на резиновой ленте. Это ему рабочие сделали: снегу в ту зиму много было, колесный автомобиль буксовал. Посмотрели лавочку над кручей. Он на ней любил отдыхать. Далеко-о видно оттуда! И село под горой видать. Частенько туда Ильич к мужикам хаживал. И они к нему ходили с ребятишками- кино посмотреть. Потом пошли в дом. Само собой, надели мягкие шлепанцы, чтоб не топать, не греметь. Там в одной комнате - шкаф, огромный такой, во всю стену. На разных языках книги, множество книг. Ученый человек, ему без книг нельзя было. С народом советовался, ну, а с книгами - тоже. Прочитали документы, надписи всякие под стеклом. Одну я списал, для памяти. Клаша, подай мне шкатулку материну!
Из глубины резной деревянной шкатулки, обитой изнутри красным бархатом, Черепахин бережно извлек коричневую книжечку, тщательно завернутую в пергамент.
Лиловые чернила от времени выцвели, но буквы еще различались хорошо.
- Вот. "Телеграмма бойцов Первой армии. Сентябрь 1918 года. Дорогой Владимир Ильич! Взятие Вашего родного города - это ответ на Вашу одну рану, а за вторую- будет Самара!" - прочитал Черепахин и бережно уложил обратно книжечку.- Им Ильич вскорости ответил, что, дескать, взятие его родного города - самая лучшая повязка на раны. Благодарил за жертвы. И еще я видел одежду Ильича.
Черепахин умолк, словно собираясь с мыслями, медленно пригладил волосы.
- Не знаю почему, не выходит она у меня из памяти. Щемит сердце. Ведь глава правительства, а костюм темный, качеством ну вот как на моей хозяйке. Ботинки простой кожи, черные, с круглыми носами. Как это понять? Мои дети, рабочего, живут в достатке, а тот, кто им жизнь открыл... за них свою положил...
Черепахин нахмурился, прикрыл ладонью глаза.
Все молчали.
4
Ровно в шесть Норкин сложил папки аккуратной стопочкой, подровнял, засунул их в ящик стола, запер на ключ и еще постоял, соображая, не забыл ли чего. Плексигласовый человечек, сидевший на земном шаре, наполненном чернилами, внимательно смотрел на Норкина.
Крутов лазил где-то по шахтам. Зоя уже ушла домой. Через тонкие перегородки слышно было, как, шумно переговариваясь, уходят из конторы служащие.
- Я сегодня в перерыв тесто поставила.
- Мой, наверное, уже печку затопил.
- Иван Кириллыч, трахнем вечерком по маленькой?
- Эх и сосну же я! Весь выходной буду спать.
По дороге домой Норкин зашел постричься. В парикмахерской горели рядышком две большие керосиновые лампы с закопченными стеклами. В воздухе стоял густой запах дешевого одеколона, туалетного мыла и табачного дыма. На полу валялись клочья волос. Обрюзгший парикмахер со склеротическим румянцем на щеках лениво водил блестящей машинкой по круглому затылку клиента. В тусклом зеркале Норкин увидел его отражение. Эта был Сиротка.
- Леониду Фомичу сорок одно с кисточкой! Приветствую вас,- радушно сказал шофер, глядя в зеркало.- Присаживайтесь. Я сейчас выскакиваю. С выходным вас. Какая бы ни работа, а сегодня суббота.
- Нагни голову. Шею подбрею,- прервал излияния шофера парикмахер. Он уже вооружился бритвой.
- Я тут рассказывал Спиридонычу, как ребятки лихо бьются,- радостно продолжал свое Сиротка. Норкин не ответил на его приветствие, но шофера ничуть не интересовало настроение парторга, ему нужны были сейчас не собеседники, а слушатели. Сиротка только что плотно поужинал, выпил пива и был в обычном для него превосходном настроении. Его распирало желание поговорить. Немалое значение имело и то, что шоферу удалось подработать в последнем рейсе. На обратном пути из Атарена он подвез до Глухариной заимки семью какого-то горного инженера, и теперь две сотенные бумажки заманчиво хрустели во внутреннем кармане комбинезона.- Вчера еду из Атарена, смотрю - полуприцеп на боку. Не рассчитал скорость на повороте и перекинулся. Только с километр отъехал - лесовозка на дороге. Ударила сзади в самосвал. Вдрызг разбилась. Мотор в кабину ушел. А кузов с самосвала в тайгу улетел. Во удар! Остановился, покурил с ребятами, спрашиваю, как получилось. Занятно все-таки. Оказывается, самосвал стоял на дороге - водитель залез под него, кардан посмотреть. И в это время полным ходом дует сзади, из-за поворота, груженая лесовозка. Как ахнула - аллюр три креста,- так самосвал пополам, а лесовозка вдребезги. Но самое чудное - шофера не тронуло. Он как лежал вдоль дороги, так обе машины над ним и проскочили: своя, от удара, и чужая.
- Не может этого быть, врешь ты все,- угрюмо сказал парикмахер, намыливая ухо шофера.
- Чтоб у меня баллон лопнул, если вру! - горячо запротестовал Сиротка. Он даже заерзал на стуле.
- Сиди смирно! - прикрикнул парикмахер.- А то так и смахну ухо. Вертишься, как на шиле...
- Я давно приметил,- убежденно сказал Сиротка,- что шоферам ничего не делается. Уж как только машины не бьются! Бывает, под откос летит вверх тормашками, кабина всмятку, руль крышу проткнет, а шофер жив. Почему так?
- Наверное, земля вас не принимает, анчуток,- высказал свое убеждение парикмахер.- Всё! Освежить? Компресс? Пудру? Не хочешь, ходи так. Три рубля.
Норкин уселся в кресло.
- Бокс желаете? Или ежик, полечку, Леонид Фомич? - галантно спросил мастер. Спросил для проформы. Он отлично знал, что Норкин всегда стрижется под польку. Закутывая клиента в простыню, парикмахер вежливо поинтересовался: - Что новенького?
- Да так, ничего особенного,- неопределенно ответил Норкин, соединяя руки на животе, рассматривая в зеркале свое отражение. Маленькие зрачки смотрели из-за стекол очков равнодушно и непроницаемо. Под глазами повисли дряблые мешки.
Сиротка закурил, поправил прическу и приготовился рассказать, как однажды ночью вывез из тайги за шестьсот километров к хирургу на срочную операцию своего директора. Но при взгляде на замкнутое, безразличное лицо Норкина передумал и вышел.
- Несамостоятельный человек,- неодобрительно заметил парикмахер.
Движением бровей Норкин подтвердил эту характеристику.
Парикмахеры нередко отличаются несколько философским складом ума. Замечено, что многие из них склонны обсуждать с клиентами коренные вопросы человеческого бытия, проникать в сущность явлений. Приисковый мастер тоже любил такие темы. Но особенно привлекали его зловещие новости, повергавшие в трепет слушателей.
- Говорят, под Новый год ожидается шестьдесят два градуса,- злорадно сообщил парикмахер.- И такой мороз продержится декаду. Все машины станут. А дров на прииске на три дня. Повымерзнем, как тараканы.
Норкин не слышал по радио долгосрочного прогноза погоды, однако не захотел выказать свою неосведомленность.
- Вообще будут низкие температуры,- солидно подтвердил парторг.- Но насчет шестидесяти двух я лично сомневаюсь.
- И еще толкуют,- продолжал мастер,- будто к нам циклон идет с Тихого океана. Деревья с корнем выворачивает, крыши рвет. Что будем делать? Вот погибель-то!
На это Норкин затруднился ответить и предпочел промолчать. Упираясь в его плечо пухлым животом, парикмахер усердно трудился. Машинка стрекотала. Срезанные волосы падали на простыню. Закончив стрижку, мастер взбил мыльную пену в стаканчике и вмиг покрыл белыми хлопьями лицо Норкина. Оттягивая кожу, до глянца выбрил Норкина, но поправить щеточку усов не успел. Прибежал запыхавшийся посыльный:
- Иди в контору, Игнат Петрович требует. Побреешь его.
Мастер заколебался было с бритвой в руке. Но Норкин сам поторопил его:
- Ладно, обойдусь пока. Иди, не задерживайся.
Мастер привычно уложил инструмент в чемоданчик
и вышел. Следом за ним, недовольно ворча, потянулись горняки. Человек пять-шесть успело набиться в парикмахерскую. Очередь растаяла: все знали, что Крутов бреется подолгу.
Жил Норкин недалеко от конторы. Поднявшись на крылечко своего дома, он потянул тугую набухшую дверь. В прихожей было темно, и Норкин ударился обо что-то коленом, зашипел от боли. Марфа Никаноровна была дома.
- Куда лезешь в своих копытах? - прикрикнула она на мужа.- Снимай сейчас же, надевай тапочки.
- Сию минуту, Марочка,- пролепетал Норкин, послушно стаскивая валенки.
Накрывая на стол, жена подозрительно потянула носом воздух.
- В честь чего надушился? Или заглянул к какой-нибудь? - насмешливо спросила Марфа Никаноровна.
- Что ты! Это я в парикмахерскую зашел побриться. Меня Спиридоныч освежил. Смотри, и затылок подстрижен, и виски,- трусливо ответил Леонид Фомич.
Взгляд строгой супруги смягчился. Доказательства правдивости мужа были налицо.
У Марфы Никаноровны имелась одна странность. Она ревновала мужа с первого дня замужества до сих пор. Это было тем более необъяснимо, что Норкин никогда не подавал никаких поводов к ревности, ранее, видимо, из-за неспособности к амурным проказам, теперь тем более, по причине солидного возраста.
Раз только, лет восемь тому назад, Леонид Фомич возвратился с курорта необыкновенно загорелым, что изобличало частое пребывание на пляже, в пестром канареечном галстуке, и все время порывался исполнить один и тот же куплет, прищелкивая пальцами. Но дальше "Ласки их любим мы... туру-ля-ля-ляля, но изменя-а-аю сам раньше я!" дело не пошло за полным отсутствием вокальных данных. Тем не менее и это легкомысленное пение повлекло за собой самые пагубные последствия. Марфа Никаноровна отлучила новоявленного герцога от супружеского ложа. Целую декаду до конца годового отчета Леонид Фомич спал в конторе на столе. Лишь по истечении этого времени примерным поведением и кротостью он снискал себе прощение...
Ужин прошел в молчании. Норкин сосредоточенно жевал, двигая нижней челюстью несколько вбок. Марфа Никаноровна подкладывала на тарелку:
- Ешь.
- Я уже сыт, спасибо.
- Ешь! Кому говорю? Чтоб ночью не шарил у меня по кастрюлям!
Леонид Фомич со вздохом принялся за третий кусок пирога с рыбой, которую терпеть не мог.
После ужина Марфа Никаноровна начала мыть посуду, а Леонид Фомич придвинул к себе лист бумаги и погрузился в какие-то вычисления. В полной тишине перо громко скрипело по бумаге. Неяркий свет керосиновой лампы-молнии озарял комнату. Светлые блики играли на никелированных дугах кровати, зеркале, врезанном в шифоньер кустарной работы, на граненом подстаканнике с пучком разноцветного ковыля. Черный квадрат окна был украшен ледяной лилией.
- Знаешь, сколько мне осталось до пенсии? - оторвался Норкин от своих вычислений.- Год, три месяца и шестнадцать дней. Получу пенсию, и сразу же уедем.
- У тебя только деньги на уме,- иронически отозвалась Марфа Никаноровна.- А я никуда не хочу уезжать, обжилась тут. Да и то сказать, сколько за эти три года нашими женщинами сделано! Если б не жен-совет, разве вы с Крутовым построили б больницу? А библиотека? Кто ее собрал, как не мы? Вы вон с Крутовым жильем никак не займетесь. Морозите народ в бараках. Нас, что ли, ждете? Ладно, хоть Шатров тормошить вас стал, а то б вы совсем закисли.
- Ну, Шатров, Шатров...- недовольно пробурчал Леонид Фомич,- бузотер он, Шатров.
- Сами вы бузотеры,- неожиданно вспыхнула Марфа Никаноровна,- болтаете только на собраниях, клянетесь, а Шатров, тот дело делает. "Мобилизовать людей... Поднять горняков на безусловное выполнение государственного плана... Потребовать от каждого... Выполнить приказ начальника прииска..." - очень похоже передразнила мужа Марфа Никаноровна, продолжая возить сальной мочалкой по тарелке.- "Приказ..." Тебя и так уже в народе зовут "крутовский винтик". А ведь ты парторг прииска, люди от тебя совета ждут, помощи, а иногда и защиты. Ох, Леонид, провалят тебя коммунисты на первых же выборах. Попомни мое слово, провалят. А выберут того же Шатрова.
- Шатров кандидат,- огрызнулся Леонид Фомич.-По Уставу партии не положено.
- Разве что кандидат, нельзя по Уставу. Тогда Арсланидзе выберут. Только не тебя. Это ж надо додуматься- в кабинет к начальнику прииска перебраться! Да разве человек пойдет туда наедине поговорить, по душам, мыслями поделиться, может быть, на того же Крутова пожаловаться! Он ведь у многих в печенках сидит...
- Кому не терпится, могут в райком на Крутова жалобы писать. Никому не заказано. А что я тут буду кляузы разбирать? Парторг-то я парторг, а по должности всего-навсего начальник планового отдела. Не велика шишка. Меня самого Крутов может так защемить, что небо с овчинку покажется. Знаешь, у него в Атарене связи какие!
Норкин так разволновался, что смял в комок бумагу со своими выкладками и швырнул ее в угол.
- Не бесись. За свою шкуру трясешься? За двух поросят готов пятки лизать? А ведь молодым хорохорился, сладко пел: "Не пожалею сил для блага родины". Не пожалел... Больно скоро увял. Ведь до Цека высоко, до райкома далеко. Здесь надо Крутова выпрямлять, на месте, своей парторганизацией. А ты к нему в масть прилаживаешься.
- Да будет тебе, Марочка! - взмолился Леонид Фомич.- Что ты за меня сегодня взялась?