В штабе молодой комиссар выхлопотал для отряда одежду и сапоги, за ними придется послать, рассказал, как зябнут бойцы, находясь день и ночь в обледенелой степи. Ни топлива, ни кровли, ноги в тряпье, ветер холодный. Швед отыскал крохотный полуразвалившийся хуторок и посылал туда на отдых свой резерв. Лошадей у Шведа было мало, но он считал свой отряд кавалерийской частью, и даже полком, он кричал: "Переведу в пехоту!" - и это являлось самой страшной угрозой.
В штабе Данило не впервые убедился, что отряд не считают регулярным и на ответственные фронтовые участки не ставят, но самого Шведа трогательно любят. В штабе читали его рапорты, в которых он гордо сообщал, что его полк в составе ста двадцати двух сабель готов идти куда угодно. Старый путиловец - начальник штаба - только улыбался. "Партизанщина", - говорил он снисходительно и в то же время добродушно.
Шведу послали как-то запрос о том, куда исчезли после боя пленные врангелевцы, он ответил, что "в борьбе за идеал пленных у него не было, нет и не будет". Данило был единственный комиссар, которого он терпел у себя. И комиссару изо дня в день приходилось обламывать характер Шведа, постоянно наталкиваться на отпор командира.
Какие только фантастические проекты Швед не выдумывал! Как-то раз, это был не более и не менее как морской десант, Швед намеревался, никого, по обыкновению, не предупреждая, разместить свой полк на рыбачьих шхунах и трамбаках, доплыть по морю и высадиться ночью вблизи Севастополя. Незаметно подкрасться, налететь, вырезать штабы, захватить, если удастся, самого Врангеля, и затем скрываться в Крымских горах и биться, пока не придут свои. "Сам Ленин узнает об этом", - говорил задумчиво Швед.
В другой раз его проект уничтожения Врангеля едва не кончился для него самого трагически. Улучив момент, когда комиссар отсутствовал ("Я тебе подсунул поддельный вызов в штаб, - рассказывал впоследствии Швед, - жалко было мне брать тебя с собой"), Швед переодел свой отряд в форму офицерского врангелевского полка и двинул на передовую. Он удачно выбрал место и уже готовился пуститься в рейдовую операцию, как вдруг на него налетела красная конная группа. Красные всадники столкнулись здесь с таким фактом: врангелевские офицеры, совсем не принимая боя, со страшной руганью сдались все до единого.
Данило ехал по степи и не мог отвязаться от мысли о неизвестном отряде, который, как говорили в штабе, появился в этим местах. Комиссар пустил коня шагом и затянул было песню, но пел недолго и без всякого чувства. Ветер катил курай и перекати-поле. У дороги лежала лошадь, она изредка поднимала голову и беспомощно оглядывала степь. В полукилометре валялась патронная двуколка без колес, и вдруг Даниле бросилось в глаза, что земля всюду истоптана копытами.
Он двинулся по следам, обнаруживая признаки быстрого изнурительного марша. Теперь уже было не до пения. Следы вели по направлению к хуторку - базе Шведа. И вот вдали показался и сам хуторок. Над ним кружилось воронье.
Первый, кого увидел молодой комиссар, приблизившись к хуторку, был сам Швед в красных чакчирах и босой. Командир висел на дереве, оно было сломано снарядом. Вокруг - ни души. Во дворе валялись разбросанные бумаги. У крыльца - трупы двух часовых с разрубленными головами. Ветерок кружил по двору сор и бумажки. Сквозь тучу прорвалось солнце, чтоб осветить невеселую картину. И среди тишины и смерти вдруг где-то на чердаке пропел петух.
"Эй, кто тут есть?" - крикнул Данило, не слыша собственного голоса. Он слез с лошади, бросил повод, лошадь пошла за ним. "Кто есть?" - кричал опять и опять Данило, обходя двор и заглядывая в окна. Никто не откликался. Возле опрокинутой кухни лежал, скорчившись, зарубленный повар, - его смерть застукала в ту минуту, когда он чистил картошку, и будет ее чистить вечно. У навеса грудой лежали тела нескольких красноармейцев.
Обойдя навес, Данило едва не сшиб живого человека. Это был паренек-красноармеец. Он сидел, прислонившись к стене, изрешеченной пулями, голова его тряслась, губы что-то беззвучно и непрестанно шептали и шептали. Вверху кружилось воронье.
Молодой комиссар перевязал мальчика, напоил. Узнал, что белые ехали с красным знаменем. Швед подумал, что это переодетые наши, дело даже и не дошло до боя.
Так погибли Швед и партизаны.
Данило обнял какую-то изрубленную шашками вишню, - такая горечь охватила его, что перехватило дыхание. В воображении пронеслось его трудное детство, обиды в сиротском приюте и тумаки, когда ходил в наймитах. Из глаз потекли слезы. Впервые в жизни Данило заплакал. На земле своего детства.
Перекопская равнина, таврическая степь - поле великой битвы на подступах к Крыму. Две эпохи сводили счеты, столкнувшись в открытом просторе. Революционные армии, управляемые великим полководцем, захватили инициативу в свои руки. Отборная гвардия белых, прекрасно одетая и вооруженная броневиками, танками, авиацией, вынуждена была прибегнуть ко всяким ухищрениям, чтобы выдержать концентрированный удар.
План предусматривал: окружить и уничтожить армию Врангеля в Таврии, не допуская ее отхода в Крым. Шестая армия, отбросив врага, подошла к Перекопу и отрезала ему путь отступления. Легендарная Первая Конная ворвалась всей массой в глубокий тыл главных сил Врангеля и отрезала другой путь на Крым - Чонгар. Вторая Конная армия, Четвертая и Тринадцатая продолжали выполнять детали железного удара. Врангель устремился, спасаясь от Канн, в Крым.
"Первый этап ликвидации Врангеля закончен. Комбинированными действиями всех армий фронта задача окружения и уничтожения главных сил врага к северу и к северо-востоку от Крымских перешейков выполнена блестяще. Противник понес огромные потери, нами захвачено до 20 тыс. пленных, свыше 100 орудий, масса пулеметов, до 100 паровозов и 2000 вагонов, и почти все обозы, и огромные запасы снабжения с десятками тысяч снарядов и миллионами патронов".
Командующий перечитывал свой приказ по войскам фронта. Он в кожанке и белых валенках сидел в штабе Четвертой армии. У командующего - длинные усы, высокий лоб, ясные, спокойные глаза.
Это был настоящий маршал революции. За месяц командования пятью армиями он разгромил блестящими маневрами и смелыми операциями Врангеля и теперь примчался сам на передовую для последнего штурма.
Это был командующий, созданный революцией, и он отвечал всем требованиям военного искусства. Он расхаживал, едва заметно прихрамывая, по небольшой штабной комнате и слушал. Его привлекательное открытое лицо рабочего оставалось все время спокойным и задумчивым. Казалось, он глубоко ушел в свои думы, весь закованный в панцирь ответственности. Ответственность за жизнь каждого красноармейца, целого фронта, ответственность перед партией за фронт, ответственность перед новым человечеством всего земного шара, о котором он мечтал еще на каторге.
И жизнь армий вставала перед ним во всех деталях, которые бывают часто поважнее недостачи патронов или бойцов. Крайне мало фуража, полное отсутствие топлива, простой питьевой воды, десятиградусные морозы, недостача теплой одежды и открытое холодное небо вместо кровли над головой.
Командующий смотрел, как укрепляют береговые батареи, как готовят позиции, как все живет предстоящим штурмом. Армия была лишена всяких технических средств, их не успевали подвозить, - таковы были стремительные темпы наступления. Боевые части сами производили необходимые работы - полуодетые и босые на пронизывающем холоде, лишенные возможности хоть где-нибудь погреться, поесть горячего. И ни одной жалобы на невероятные условия работы. Командующий не удивлялся: ему был понятен героизм и преданность его бойцов. Он требовал от них невозможного, и они исполняли невозможное.
Валенок натер ему ногу. Он переобулся, усевшись на цинковый ящик с патронами. Пронзительный морской ветер дул с запада.
Подступы к перекопским и чонгарским позициям были расположены на открытой местности, а сами позиции укреплены всем, чем только возможно. Врангелевские и французские инженеры спроектировали и построили целую систему бетонных и земляных сооружений. Позиции были таковы, что для успешной атаки в лоб, казалось, не оставалось. никаких шансов. Перекопские укрепления; высоченный, еще Турецкий древний вал и ров под ним, и если сложить высоту вала и глубину рва, то получалось препятствие метров в тридцать-сорок, опутанное колючей проволокой, защищенное бетонированными окопами, пушками, бомбометами и пулеметами, поддержанное орудийным огнем флота.
Из штаба пятьдесят первой дивизии командующий отправился к Перекопу. Наступал вечер. Сумрак и густой туман, ничего не видно даже в нескольких шагах. Беспрестанный грохот орудий. Прожекторы неприятеля не погасали ни на минуту. Загорались вспышки орудийных залпов. Резервные полки пятьдесят первой дивизии готовились к решительному приступу. Весь день стоял густой туман, пушки не могли бить, бойцы штурмовали неприятельские позиции почти без артиллерийской подготовки.
Командующий ехал вдоль северного берега Сиваша. Близ дороги ложились вражеские снаряды. Занялся скирд соломы. Под орудийным обстрелом командующий сохранял полное спокойствие. Его командармы и комдивы знали случаи, когда он ходил в атаку в стрелковой цепи.
Комдив пятьдесят второй в штабе отсутствовал. Еще прошлой ночью вместе с полками он переправился через Сиваш, и с прошлой ночи на Литовском полуострове неослабно кипит сражение. За это время бойцы ничего не ели, не было и воды. С полуострова - выход в тыл перекопским позициям, которых никак не могла захватить пятьдесят первая дивизия. Нужно закрепиться на полуострове и любой ценой взять приступом Перекопский вал.
Дорогой пили чай. Под прожекторами ночь казалась особенно темной. Смеялись, шутили.
В двенадцатом часу ночи командующий прибыл в штаб пятьдесят первой дивизии. Комдив с прошлой ночи со своими полками - тоже на Литовском полуострове. Там не прекращались невероятно яростные атаки. Белые усиливали натиск, бросив в контратаку свою лучшую дроздовскую дивизию с бронемашинами. Спустя полчаса после прибытия командующего в штаб линия связи, проходящая через Сиваш, сообщила, что уровень воды повысился, что броды затапливает. Полки обеих дивизий могли очутиться отрезанными по ту сторону Сиваша.
Командующий проявил при данных обстоятельствах всю силу характера и решительность полководца. Царская каторга и ссылка подточили его здоровье, но закалили его волю к победе. Военный талант его равнялся большевистской настойчивости. Он помнил разговор со Сталиным, организатором и вдохновителем Южного фронта. Победа сама не придет, ее нужно добыть.
И командующий отдает приказ к срочному выполнению: атаковать в лоб Турецкий вал, немедленно и без отлагательств. Мобилизовать жителей ближайших деревень для принятия предохранительных мер на бродах, а кавдивизии и повстанческой группе немедля сесть на коней и переходить Сиваш.
Около трех часов ночи прибыла кавдивизия. Командующий оглядел ее и тут же послал в бой. Вода в Сиваше постепенно прибывала, броды заливало, но переправа была еще возможна.
Еще через час пришли и повстанцы. Их командир и начальник штаба явились к командующему. Они вошли с опаской, точно остерегались западни.
Кто знает, что они замышляли, когда вызвались воевать против Врангеля. Может, им нужны были патроны или небольшая передышка? Возможно, какие-нибудь черные планы побудили Махно дать на подмогу Красной Армии свои полки во главе с Каретниковым? Командующий фронтом еще с Харькова учитывал все это.
Каретников выслушал терпеливые объяснения командующего о причинах спешной переправы через Сиваш. Он задумался, поглядывая на легендарного командующего фронтом. Это был не тот человек, которого он рассчитывал увидеть. Здесь ни дураком не прикинешься, ни криком не возьмешь. Каретников молчал. Его начштаба рассматривал карту. "Кавалерия не пройдет", - сказал он.
"Мы, революционные повстанцы Украины, - заговорил Каретников, - вместе с вами будем бить Врангеля. Кавалерии моря не перейти".
"Час назад, - спокойно возразил командующий, - перешла кавдивизия. Я надеюсь, что революционные повстанцы не захотят нарушить свой долг".
Командующий казался внешне спокойным и неторопливым. Он не обнаруживал перед махновцами своего нетерпения. Он ставил вопрос таким образом, будто только от его доброй воли зависит оказать им честь позволить перейти Сиваш и включиться в бой. Он знал партизанские нравы и не настаивал, хотя приходилось взвешивать и беречь каждую минуту. Каретников откозырял и вышел.
Командующему доложили, что у махновцев к седлам приторочены крепко стянутые снопы соломы и камыша. Они хорошо знали условия переправы через Сиваш и только оттягивали время, опасаясь какой-нибудь ловушки.
Каретников и начальник его штаба то приходили к командующему, то снова уходили якобы для выполнения приказа. Дело затягивалось. Вода в Сиваше могла подняться до края, и необходимая подмога не подоспела бы на Литовский полуостров. "Я расцениваю вашу оттяжку, - сказал наконец командующий, - как трусость. Может, лучше бы вам разойтись по домам?"
Этот прямой удар ошеломил Каретникова. Криво усмехнувшись, он бесшумно вышел. Вскочил на коня, хватил его плетью. Отряд помчался к Сивашу.
Вскоре из штаба пятьдесят первой дивизии пришло донесение. Полки, поддержанные с Литовского полуострова, ночью приступом взяли Турецкий вал и преследуют неприятеля. То не было еще завершением задания, ибо впереди путь к Крыму преграждали мощные юшунские укрепления, однако падение Перекопа позволило дивизиям на Литовском полуострове включиться в общее наступление армии.
Командующий подписал приказ о дальнейшем развитии операции и только тогда позволил себе отдохнуть. Вконец утомленный человек прилег на лежанку и принялся растирать больное колено. Было шесть часов утра девятого ноября.
Связисты начали передавать приказ. В конце стояла подпись - "Фрунзе".
Двухдневное сражение под Юшунью - упорное и кровавое. И Юшунь взята, и в это же время героическим штурмом, штыковой атакой тридцатая дивизия одержала победу под Чонгаром. Стремительно и неудержимо армии ворвались в Крым.
Комиссар Герт догнал командира Интернационального отряда Ивана Половца. "Глянь, какая чуднáя тачанка, сказал Герт, - напоминает воздушного аса, выкрасившего свой аэроплан в красный цвет. Когда он показывался в небе, выглядело красиво, хотя и непрактично. Тем не менее некоторый элемент психологического воздействия имелся".
"Что то вроде психической атаки, которую мы выдержали на Сиваше", - заметил Половец, разглядывая проезжавшую неподалеку красную тачанку. "Толчея здесь, как на ярмарке", - сказал малой Сашко Половец, поглядывая направо и налево.
На странной тачанке сидело четверо. Спереди - бородач и безусый, у пулемета - длинноусый дядя и молоденький худенький красноармеец. "Картина, - засмеялся Герт, - въезд победителей в последнюю цитадель барона Врангеля".
Позади слышались какие-то выкрики. Бешеным карьером неслись всадники, с грохотом мчались тачанки, мелькая пестрыми коврами. Кони в лентах, ковры по самые колеса, стремительность, роскошь, опера.
"Как поспешают махновцы, - сказал Половец, - на Сиваше они посмирнее были".
"Пулеметами бы их, - отозвался Герт, - на грабеж спешат".
Махновцы заметили красную тачанку, узнали. Группа всадников отделилась от ватаги и, не сбавляя карьера, ринулась к тачанке. В воздухе заблестели клинки. На мгновение тачанка исчезла в потоке всадников. Потом они разбежались, как волки, и понеслись догонять своих.
Все произошло так молниеносно, что Половец с Гертом опомнились, когда с тачанки свалилось двое, а никем не управляемые лошади пошли кружить наугад.
Затрещали беспорядочные выстрелы, но махновцы были уже далеко. Тачанку остановили. Откуда-то появился Чубенко.
С разрубленной головой поник на пулемет кузнец Максим. По другую сторону тачанки сидел невредимый Данило, растерянно сжимая в руке железную розу. Кузнец еще трепыхался, как умирающая птица. Подъехали Половец с Гертом. "Твой?" - спросил Половец, увидав Чубенковы глаза. Чубенко отвернулся. "Войне конец приходит", - сказал Герт. "Будешь сталь варить, Чубенко", - улыбнулся Половец. "Звезда Альдебаран, - почему-то произнес Чубенко, - журавлиный ключ вечности".
И взял у Данилы розу.
В мозгу Данилы запечатлелась картина: солнце, осень, запах смерти, конский пот, безграничная даль, радость победы и сталевар Чубенко с розой в руке у ворот Крыма.
Адаменко
И, во-вторых, я не мастер мартена, а так себе сталевар, мастером у нас Фридрих Иванович, и, во-первых, это мастер на вес золота, мастер-голова, такого мастера я целый год искал, такие мастера не часто родятся. Это мастер старой выучки, может, он еще у Сименса ума-разума набирался, а по Сименсовым чертежам сам Мартен первую печь строил.
Мой Фридрих Иванович мастер деликатный, и человек он тоже деликатный, вы поглядите, как он около печи ходит, - со стороны сдается, что он просто лекарь, маленький беленький лекарь в железных очках, словно ему и дела нет до печи, а бредет он себе из больницы в больницу, после одной тонкой операции на другую, столь же тонкую операцию. Остановился около мартеновской печи, обдало его жаром из завалочных окон, полторы тысячи градусов жар, постоял старенький врач возле окон, за которыми рдеет истинное пекло. И будто в диковинку ему, чего это люди в такой жарище живут, и словно боязно ему, чего это вокруг такой грохот, вагонетки с мульдами подвозят, ворочается завалочная машина, гудит под ногами железный помост, рабочий, надвинув на глаза специальные очки, заглядывает в печь.
Словно и глядеть не хочет Фридрих Иванович на всю эту музыку, однако такой мастер стали вам никогда не встречался, я сам еще к нему не привык, я, сталевар Чубенко, порой еще его побаиваюсь, - эдаких мастеров нужно на руках носить, - а я - сталевар не вчерашний, повидал мастеров и сам какую угодно сталь сварю, сталь любой марки, любого сорта. Варил и хромовольфрамовую, эту быстрорежущую и капризную сталь, а вот стою возле самого Фридриха Ивановича и завидую, хоть и не к лицу члену партии такая программа.
Вот это я и хочу сказать, товарищи, на нашем митинге, здесь, в мартеновском цеху, когда вы увидели первую выплавку стали чуть ли не во всей нашей республике, а что первую на Донбассе, за это я ручаюсь. Вы увидели, как мы разлили эту сталь по изложницам, была она в меру горяча и легко лилась, крепость ее такая, какую требует заказчик, а заказчик у нас один - Революция.
Сталь для железных конструкций и мостов - десять сотых и не более пятнадцати сотых процента углерода, от трех до шести десятых процента марганца, ну, там еще малость серы да фосфору, значит, все как надо. Заказчик мостов настроит по всей республике, мостов теперь недостача, а деревню с городом соединить необходимо, и завод с землей, и все нации да народы, царский режим мостов страшился, интервенты наши мосты уничтожали, а мы будем строить, вот первую плавку стали и разлили.
Фридрих Иванович готовит печь к следующей плавке, проверяют ее, может, где на поду выбоина, значит, нужно наварить, может, порог подгорел или шлак где застрял, надо печь нагреть, мульды с известняком, чугуном да стальным скрапом подкатить, - одним словом, чтоб через несколько часов вылить в изложницы сорок тонн прекрасной революционной стали, нельзя ничего задерживать.