Андрей Платонов
Сокровенный человек
Этой повестью я обязан своему бывшему товарищу Ф. Е. Пухову и тов. Тольскому, комиссару Новороссийского десанта в тыл Врангеля.
1
Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки.
- Естество свое берет! - заключил Пухов по этому вопросу.
После погребения жены Пухов лег спать, потому что сильно исхлопотался и намаялся. Проснувшись, он захотел квасу, но квас весь вышел за время болезни жены - и нет теперь заботчика о продовольствии. Тогда Пухов закурил - для ликвидации жажды. Не успел он докурить, а уж к нему кто-то громко постучал беспрекословной рукой.
- Кто? - крикнул Пухов, разваливая тело для последнего потягивания. - Погоревать не дадут, сволочи!
Однако дверь отворил: может, с делом человек пришел.
Вошел сторож из конторы начальника дистанции.
- Фома Егорыч, - путевка! Распишитесь в графе! Опять метет - поезда станут.
Расписавшись, Фома Егорыч поглядел в окно: действительно, начиналась метель, и ветер уже посвистывал над печной вьюшкой. Сторож ушел, а Фома Егорыч загоревал, подслушивая свирепеющую вьюгу, - и от скуки, и от бесприютности без жены.
- Все совершается по законам природы, - удостоверил он самому себе и немного успокоился.
Но вьюга жутко развертывалась над самой головой Пухова, в печной трубе, и оттого хотелось бы иметь рядом с собой что-нибудь такое, не говоря про жену, но хотя бы живность какую.
По путевке на вокзале надлежало быть в шестнадцать часов, а сейчас часов двенадцать - еще можно поспать, что и было сделано Фомой Егорычем, не обращая внимания на пение вьюги над вьюшкой.
Разомлев и распарившись, Пухов насилу проснулся. Нечаянно он крикнул, по старому сознанию:
- Глаша! - жену позвал, но деревянный домик претерпевал удары снежного воздуха и весь пищал. Две комнаты стояли совсем порожними, и никто не внял словам Фомы Егорыча. А бывало, сейчас же отзовется участливая жена:
- Тебе чего, Фомушка?
- А ничего, - ответит, бывало, Фома Егорыч, - это я так позвал: цела ли ты!
А теперь никакого ответа и участия: вот они, законы природы!
- Дать бы моей старухе капитальный ремонт - жива бы была, но средств нету и харчи плохие! - сказал себе Пухов, шнуруя австрийские башмаки.
- Хоть бы автомат выдумали какой-нибудь: до чего мне трудящимся быть надоело! - рассуждал Фома Егорович, упаковывая в мешок пищу: хлеб и пшено.
На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури.
- Гада бестолковая! - вслух и навстречу движущемуся пространству сказал Пухов, именуя всю природу.
Проходя безлюдной привокзальной слободой, Пухов раздраженно бурчал - не от злобы, а от грусти и еще отчего-то, но отчего - он вслух не сказал.
На вокзале уже стоял под парами тяжелый, мощный паровоз с прицепленным к нему вагоном - снегоочистителем. На снегоочистителе было написано: "Система инженера Э. Бурковского".
"Кто этот Бурковский, где он сейчас и жив ли? Кто ж его знает!"- с грустью подумал Пухов, и отчего-то сразу ему захотелось увидеть этого Бурковского.
К Пухову подошел начальник дистанции:
- Читай, Пухов, расписывайся, и - поехали! - и подал приказ:
"Приказывается правый путь от Козлова до Лисок держать непрерывно чистым от снега, для чего пустить в безостановочную работу все исправные снегоочистители. После удовлетворения воинских поездов все паровозы поставить для тяги снегоочистителей. В экстренных случаях снимать для той же тяги дежурные станционные паровозы. При сильных метелях - впереди каждого воинского состава должен неотлучно работать снегоочиститель, дабы ни на минуту не было прекращено движение и не ослабела боеспособность Красной Армии.
Пред. Глав. рев. комитета Ю.-В. ж. д. Рудин. Комиссар путей сообщения Ю.-З. ж. д. Дубанин".
Пухов расписался - в те годы попробуй не распишись!
- Опять неделю не спать! - сказал машинист паровоза, тоже расписавшись.
- Опять! - сказал Пухов, чувствуя странное удовольствие от предстоящего трудного беспокойства: все жизнь как-то незаметней и шибче идет.
Начальник дистанции, инженер и гордый человек, терпеливо слушал метель и смотрел поверх паровоза какими-то отвлеченными глазами. Его раза два ставили к стенке, он быстро поседел и всему подчинился - без жалобы и без упрека. Но зато навсегда замолчал и говорил только распоряжения.
Вышел дежурный по станции, вручил начальнику дистанции путевку и пожелал доброго пути.
- До Графской остановки нет! - сказал начальник дистанции машинисту. - Сорок верст! Хватит ли воды у вас, если топку придется все время форсировать?
- Хватит, - ответил машинист. - Воды много - всю не выпарим!
Тогда начальник дистанции и Пухов вошли в снегоочиститель. Там уже лежали восемь рабочих и докрасна калили чугунку казенными дровами, распахнув для свежего воздуха окно.
- Опять навоняли, дьяволы! - почувствовал и догадался Пухов. - А ведь только что пришли и харчей жирных, должно, не едали! Эх, идолы!
Начальник дистанции сел на круглый стул у выпуклого окна, откуда он управлял всей работой паровоза и снегоочистителя, а Пухов стал у балансира.
Рабочие тоже встали у своих мест, у больших рукояток, посредством которых по балансиру быстро перекидывался груз - и балансир то поднимал, то опускал снегосбросный щит.
Метель выла упорно и ровно, запасшись огромным напряжением где-то в степях юго-востока.
В вагоне было не чисто, но тепло и как-то укромно. Крыша вокзала гремела железами, отстегнутыми ветром, а иногда этот скрежет железа перемежался с далеким артиллерийским залпом.
Фронт работал в шестидесяти верстах. Белые все время прижимались к железнодорожной линии, ища уюта в вагонах и станционных зданиях, утомившись в снежной степи на худых конях. Но белых отжимали бронированные поезда красных, посыпая снега свинцом из изношенных пулеметов. По ночам - молча, без огней, тихим ходом - проходили броневые поезда, просматривая темные пространства и пробуя паровозом целость пути. Ночью ничего не известно; помашет издали поезду низкое степное дерево - и его порежут и снесут пулеметным огнем: зря не шевелись!
- Готово? - спросил начальник дистанции и посмотрел на Пухова.
- Готово! - ответил Пухов и взял в обе руки рычаги.
Начальник дистанции потянул веревку к паровозу - тот запел, как нежный пароход, и грубо дернул снегоочиститель.
Выскочив со станционных путей, начальник дистанции одной рукой резко и коротко дернул за веревку паровозного свистка, а другой махнул Пухову. Это означало: работа!
Паровоз крикнул, машинист открыл весь пар, а Пухов передвинул оба рычага, опуская щит с ножами и развертывая крылья.
Сейчас же снегоочиститель сдал скорость и начал увязать в снегу, прилипая к рельсам, как к магнитам.
Начальник дистанции еще раз дернул веревку на паровоз, что означало - усилить тягу! Но паровоз весь дрожал от перенапряжения и сифонил так, что из трубы жар вылетал. Колеса его впустую ворочались в снегу, как в крутой почве, подшипники грелись от частых оборотов и плохого масла, а кочегар весь взмок от работы с топкой, несмотря на то, что выбегал за дровами на тендер, где его прохватывал двадцатиградусный ветер.
Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный перевал. Один начальник дистанции молчал - ему было все равно. Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая задушевные мысли.
- Пару мало! Пошуруй топку и просифонь, чтоб баланец* загремел, - тогда возьмем!
*Баланс - автоматический предохранитель от излишнего давления пара в котле. (Прим. автора.)
- Закуривай! - крикнул рабочим Пухов, догадавшись о том, что делается на паровозе.
Начальник дистанции тоже вынул кисет и насыпал в кусочек газеты зеленой самогонной махорки.
К метели давно притерпелись и забыли про нее, как про нормальный воздух. Покурив, Пухов вылез из вагона и здесь только обнаружил гром бури, злобу холода и пальбу сухого снега.
- Вот сволота! - сказал Пухов, еле управляясь с тем, с чем ему нужно было управиться.
Вдруг бешено заревел баланс паровоза, спуская лишний пар. Пухов вскочил в вагон - и паровоз сейчас же и разом выхватил снегоочиститель из снежного бугра, пробуксовав колесами так, что огонь посыпался из рельс. Пухов даже увидел, как хлестнула вода из паровозной трубы от слишком большого открытия пара, и оценил машиниста за отвагу:
- Хорош парень у нас на паровозе!
- А? - спросил старший рабочий Шугаев.
- Чего - а? - ответил Пухов. - Чего акаешь-то? Горе кругом, а ты разговариваешь!
Шугаев поэтому замолчал.
Паровоз прогудел два раза, а начальник дистанции крикнул:
- Закрой работу!
Пухов рванул рычаг и поднял щит.
Подъезжали к переезду, где лежали контррельсы. Такие места проезжали без работы: щит снегоочистителя резал снег ниже головки рельса и не мог работать, когда у рельса что-нибудь находилось - тогда снегоочиститель опрокинулся бы.
Проехав переезд, снегоочиститель понесся открытой степью. Укрытый снегом, лежал искусный железный путь. Пухов всегда удивлялся пространству. Оно его успокаивало в страдании и увеличивало радость, если ее имелось немного.
Так и теперь - поглядел в запушенное окно Пухов: ничего не видно, а приятно.
Снегоочиститель, имея жесткие рессоры, гремел, как телега по кочкам, и, ухватывая снег, тучей пушил его на правый откос пути, трепеща выкинутым крылом; это крыло назначено было швырять снег на сторону - то оно и делало.
В Графской сделали значительную стоянку. Паровоз брал воду, помощник машиниста чистил дымовую коробку, топку и прочее огневое хозяйство.
Обмерзший машинист ничего не делал, а только ругался на эту жизнь. Из штаба какого-то матросского отряда, стоявшего в Графской, ему принесли спирту, и Пухов тоже прошел в долю, а начальник дистанции отказался.
- Пей, инженер, - предложил ему главный матрос.
- Благодарю покорно. Я ничего не пью, - уклонился инженер.
- Ну, как хочешь! - сказал матрос. - А то выпей - согреешься! Хочешь, рыбы принесу - покушаешь?
Инженер опять отказался, по неизвестной причине.
- Эх ты, тина! - сказал тогда оскорбленный матрос. - Ведь тебе с душой дают - нам же не жалко, - а ты не берешь! Поешь, пожалуйста!
Машинист и Пухов пили и жевали все напролом, улыбаясь насчет начальника.
- Отстань ты от него! - обрубил другой матрос. - Он есть хочет, но идея его не велит!
Начальник дистанции смолчал. Есть он действительно не хотел. Месяц назад он вернулся из командировки - из-под Царицына, где сдавал восстановленный мост. Вчера он получил депешу, что мост просел под воинским поездом: клепка моста шла наспех, неквалифицированные рабочие ставили заклепки на живую нитку, и теперь фермы моста расшились - от одного чувства веса мало-мальски грузного поезда.
Два дня назад началось следствие по делу моста, и дома у начальника дистанции лежала повестка от следователя железнодорожного Ревтрибунала. Назначенный в экстренную поездку, инженер не мог пойти в Ревтрибунал, но помнил об этом. Поэтому ему не пилось и не елось. Но страха он тоже не имел, терзаясь сплошным равнодушием; равнодушие, он чувствовал, может быть страшнее боязливости - оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься - останется от сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке ставь - он покурить не попросит: последнее удовольствие казнимого.
- Теперь куда поедете? - спросил у Пухова главный матрос.
- Должно, на Грязи!
- Верно: под Усманью два эшелона и броневик в сугробах застряли! - вспомнил матрос. - Казаки, говорят, Давыдовку взяли, а снаряды за Козловом в заносах стоят!
- Расчистим, сталь режем, а снег - вещество чепуховое! - уверенно определил Пухов, спешно допивая последние капли спирта, чтобы ничто не пропадало в такое время.
Тронулись на Грязи. Пассажиром напросился старичок - будто бы ехал от сына в Лиски, - а кто ж его знает!
Поехали. Загремел балансир, кидая щит то вниз, то вверх, забурчали рабочие, которым не досталось матросской жирной рыбы.
- Яблок бы моченых я теперь поел! - сказал на полном ходу снегоочистителя Пухов. - Ух, и поел бы - ведро бы съел!
- А я бы сельдь покушал! - ответил ему старичок-пассажир. - Люди говорят, что в Астрахани сельди той миллионы пудов гниют, только маршрутов туда нету!
- Тебя посадили, ты и молчи сиди! - строго предупредил Пухов. - Сельдь бы он покушал! Будто без него съесть ее некому!
- А я, - встрял в разговор помощник Пухова, слесарь Зворычный, - на свадьбе в Усмани был, так полного петуха съел - жирен был, дьявол!
- А сколько петухов-то было на столе? - спросил Пухов, чувствуя на вкус того петуха.
- Один и был - откуда теперь петухи?
- Что ж, тебя не выгнали со свадьбы? - допытывался Пухов, желая, чтоб его выгнали.
- Нет, я сам рано ушел. Вылез из стола, будто на двор захотел, - мужики часто ходят, - и ушел.
- А тебе, старик, не пора слезать - деревня твоя не видна еще? - спросил Пухов пассажира. - Гляди, а то разбалакаешься - проскочишь!
Старик подскочил к окну, подышал на стекло и потер его.
- Места будто знакомые пошли - будто Хамовские выселки торчат на юру.
- Раз Хамовские выселки - тебе к месту, - сказал сведущий Пухов. - Слезай, пока на подъем прем!
Старик почухался с мешком и покорно возразил:
- Машина ходко бежит, аж воздух журчит, - жутко убиваться, господин машинист! Может, окоротить позволите на одну минуту - я враз.
- Обдумал! - осерчал Пухов. - Окоротить ему казенную машину в военное время! Теперь до самых Грязей остановки не будет!
Старик смолчал, а потом спросил особо покорным голосом:
- Сказывали, тормоза теперь могучие пошли - на всякую скороту окорот дают!
- Слазь, слазь, старик! - серчал Пухов. - Скороту ему окоротить! Не на каменную гору прыгаешь, а в снег! Так мягко придется, что сам полежишь - и потянешься еще!
Старик вышел на наружную площадку, осмотрел веревку на мешке - не для прочности, конечно, а для угона времени, чтобы духу набраться, - а потом пропал: должно, шлепнулся.
С Грязей снегоочистителю вручили приказ: вести за собой броневик и поезд наркома, пробивая траншею в заносах, вплоть до Лисок.
Снегоочистителю дали двойную тягу: другой паровоз уступил поезд наркома - громадную спокойную машину Путиловского завода.
Тяжелый боевой поезд наркома всегда шел на двух лучших паровозах.
Но и два паровоза теперь обессилели от снега, потому что снег хуже песка. Поэтому не паровозы были в славе в ту мятежную и снежную зиму, а снегоочистители.
И то, что белых громила артиллерия бронепоездов под Давыдовкой и Лисками, случилось потому, что бригады паровозов и снегоочистителей крушили сугробы, не спя неделями и питаясь сухой кашей.
Пухов, например, Фома Егорыч, сразу почел такое занятие обыкновенным делом и только боялся, что исчезнет махорка с вольного рынка; поэтому дома имел ее пуд, проверив вес на безмене.
Не доезжая станции Колодезной, снегоочиститель стал: два могучих паровоза, которые волокли его, как плуг, влетели в сугроб и зарылись по трубу.
Машинист-петроградец с поезда наркома, ведший головной паровоз, был выбит из сиденья и вышвырнут на тендер от удара паровоза в снег и мгновенной остановки. А паровоз его, не сдаваясь, продолжал буксовать на месте, дрожа от свирепой безысходной силы, яростно прессуя грудью горы снега впереди.
Машинист прыгнул в снег, катаясь в нем окровавленной головой и бормоча неслыханные ругательства.
К нему подошел Пухов с четырьмя собственными зубами в кулаке - он стукнулся челюстью о рычаг и вытащил изо рта ослабшие лишние зубы. В другой руке он нес мешочек со своими харчами - хлеб и пшено. Не глядя на лежащего машиниста, он засмотрелся на его замечательный паровоз, все еще бившийся в снегу.
- Хороша машина, сволочь!
Потом крикнул помощнику:
- Закрой пар, стервец, кривошипы порвешь!
С паровоза никто не ответил.
Положив харчи на снег и зашвырнув зубы, Пухов сам полез на паровоз, чтобы закрыть регулятор и сифон.
В будке лежал мертвый помощник. Его бросило головой на штырь, и в расшившийся череп просунулась медь - так он повис и умер, поливая кровью мазут на полу. Помощник стоял на коленях, разбросав синие беспомощные руки и с пришпиленной к штырю головой.
"И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!"- обнаружил событие Пухов.
Остановив бег на месте бесившегося паровоза, Пухов оглядел все его устройство и снова подумал о помощнике:
"Жалко дурака: пар хорошо держал!"
Манометр действительно и сейчас показывал тринадцать атмосфер, почти предельное давление, - и это после десяти часов хода в глубоком плотном снегу!
Метель стихала, переходя в мокрый снегопад. Вдалеке дымили на расчищенных путях броневик и поезд наркома.
Пухов с паровоза ушел. Рабочие снегоочистителя и начальник дистанции лезли по живот в снегу к паровозу.
Со второго паровоза тоже сошла бригада, перевязав разбитые головы грязными обтирочными концами.
Пухов подошел к петроградскому машинисту. Тот сидел на снегу и прикладывал его к окровавленной голове.
- Ну что, - обратился он к Пухову, - как стоит машина? Закрыл поддувала?
- Все на месте, механик! - ответил по-служебному Пухов. - Помощник только твой убился, но я тебе Зворычного дам, парень умственный, только жрать здоров!
- Ладно, - сказал машинист. - Положи-ка мне хлебца на рану и портянкой окрути! Кровь, сатану, никак не заткну!
Из-за снегоочистителя выглянула милая усталая морда лошади, и через две минуты к паровозу подъехал казачий отряд в человек пятнадцать.
Никто на них не обратил нужного внимания.
Пухов со Зворычным закусывали; Зворычный советовал Пухову непременно вставить зубы, только стальные и никелированные - в воронежских мастерских могут сделать: всю жизнь тогда не изотрешь о самую твердую пищу!
- Опять выбить могут! - возразил Пухов.
- А мы тебе их штук сто наделаем, - успокоил Зворычный. - Лишние в кисет в запас положишь.
- Это ты верно говоришь, - согласился Пухов, соображая, что сталь прочней кости и зубов можно наготовить массу на фрезерном станке.
Казачий офицер, видя спокойствие мастеровых, растерялся и охрип голосом.
- Граждане рабочие! - нарочито сказал офицер, ворочая полубезумными глазами. - Именем Великой Народной России приказываю вам доставить паровозы и снегочистку на станцию Подгорное. За отказ - расстрел на месте!
Паровозы тихо сипели. Снег падать перестал. Дул ветер оттепели и далекой весны.
У машиниста кровь на голове свернулась и больше не текла. Он почесал сухую корку сукровицы и трудным, ослабевшим шагом пошел на паровоз.
- Пойти воды покачать и дров подложить - машину морозить неохота!