О чем бы они ни говорили, все возвращались к земле, к посевной.
Задание Чернышева казалось Игорю бессмысленным. Как он может подгонять, толкать, контролировать такого, как Игнатьев? Да у любого, тут, в деревне, душа за землю болит больше, чем у Чернышева и всей МТС.
Вместе с Саютовым Игорь прикрепил к гусеницам трактора широкие ваги. Испробовали на клину за Лискиной рощей.
Лискина роща, редкая, чуть оперенная листвой, просматривалась навылет. Прозрачная зеленая дымка сквозила в черноте ветвей. Сразу за рощей начинался большой, отороченный красным тальником клин пашни. Бугристое поле подсыхало неровно, на солнечных склонах отвалы затвердели, крошились под ногами, кое-где побелели, обдутые ветром, а чуть пониже, в бороздах, хлюпала кашица. Стоило ткнуть заступом, проступала вода.
Ваги кое-как держали машину. Перегрузка получалась значительная, но Саютов успокаивал: где сумеем, почешем легкой бороной и выборочно посеем. Игорь морщился: все равно такой форсированный режим для двигателя вреден. Он медлил докладывать Чернышеву результаты испытаний. Жаль было машины, он понимал, что Чернышев немедленно ухватится за эту возможность и прикажет испробовать то же самое на остальных тракторах. Он по-прежнему твердил себе, что его дело двадцать пятое, не к чему идти наперекор, и кто знает: может быть, Чернышев прав, надо не о машинах тревожиться, а стараться как-то поднять дух у людей.
Когда на следующее утро Игорь с Игнатьевым подходили к Лискиной роще, еще издали они услыхали перестук дизеля. Саютов, оказывается, получил распоряжение от самого Чернышева немедленно начинать работы выборочно и теперь вместе с Петром Силантьевым готовил машину к выезду.
- Не годится, ребятки, - сказал Игнатьев, - только землю спортите. По такой грязи разве работа?
- Не могу годить, отец, приказ есть, - весело отказывался Саютов, напуская на себя откровенную, вызывающую дурашливость, - приказ высшего начальства. Дисциплина, - напевал он, помогая Силантьеву. - Нам лишь бы не стоять. За простой ты мне денег не платишь.
Пока спорили, подошло еще несколько колхозников.
- Видали его, выборочно хочет, - рассердился Игнатьев. - Да ты мужик или кто? Кусками сеять! Там раньше поспеет, а кругом зелень стоять будет, как убирать станем?
- Убирать небось кусками не станете, - подхватила Прокофьевна.
Вмешался бывший бригадир Петровых, брат того Петровых, что работал в мастерских:
- Известно, они комбайны пустят, все подчистую снимут. Ихний интерес один - гектары гнать.
Говорили все громче, наперебой, тесно обступив Игоря и Саютова. К Игорю никто не обращался, но он чувствовал, что каждая фраза была нацелена и в него.
- Любите вы панику разводить, Елизавета Прокофьевна, - пробовал успокоить свою тещу Саютов. - Если по чистокровности судить, так мы вашу же пользу соблюдаем. Нам мало радости с кусочками возиться. Мы подождать можем.
На него дружно накинулись:
- Вы можете!
- Тебе хоть на Илью сей!
- А что ему, эти гектары от него не уйдут!
- Тебе что! - крикнул Петровых. - Ты свою денежку исправно получаешь. Ваша пища не на нашем поле растет!
Это слово "ваша" намекало не столько на Саютова, сколько на Игоря.
- Тю, тю, - отмахнулся Саютов. - Чего ты на меня наскочил, ровно бугай? Я человек служивый. Если бы мы у вас работали, а то у нас свое начальство есть.
- А что, если подряд сеять? - спросил Игорь.
Саютов помотал головой.
- Застрянем.
Игорь и сам понимал, что мокрые концы поля трактор не вытянет.
- Может, на лошадях? - нерешительно обратился он к Игнатьеву.
Тот развел руками.
- Пять пудов везли вчера парой, и кони мокрые, что мыши…
- На наших и верхом не проедешь.
Прокофьевна кивнула на Саютова:
- Нет, ты объясни, почему колхозной пользы у тебя в голове нет. Как в МТС поступил, так что у тебя в голове - тракторы да детали.
- Горючее тоже, - подсказал кто-то.
- …горючее. А про свою деревню и не думает.
- Эва теща дает! Опись твоей головы сделала. Домой лучше не вертайся.
Кругом заулыбались, и это впервые задело Саютова.
- Несознательная ваша пропаганда, Елизавета Прокофьевна, - строго и разъясняюще сказал он. - Если хотите, чтобы я за выгоном пахал, так там авария у меня уже была, и обратно в грязь я не полезу. А план выполнять нам необходимо. Без плана и заработать нам не придется. И поскольку такая постановка, вы свою пользу соблюдаете, а если конкретно и практически, так бледно вы будете выглядеть без машин…
- Завел граммофон!
- Где пьется, там и поется.
- Чего вы встреваете! Вот начальство, с ним говорите. На выпады ваши я вообще ноль внимания. - озлился Саютов.
Он махнул рукой Силантьеву. Трактор взревел, медленно тронулся, неуклюже шлепая вагами.
- Что делают, что делают! - сказала Прокофьевна.
Игнатьев мрачно посмотрел на Игоря.
- Стой! - крикнул Игорь. - Подожди!
Саютов обернулся.
- Стой!
- То ж распоряжение Чернышева, Игорь Савельич!
- Стой, глуши мотор!
Силантьев нерешительно остановил машину, держа руки на рычагах. У Игоря перехватило в горле.
- Я вам что сказал! Слыхали?! - крикнул он тонким голосом.
Петровых обрадованно загрозил Силантьеву:
- Петро! Слезай! Слезай сей минут! Ты в армии служил? Дисциплину понимаешь? Обязан последний приказ исполнять.
Трактор замолк. Саютов сплюнул.
- Под вашу ответственность, товарищ начальник.
Силантьев выпрыгнул из кабины.
- Не знаешь, кого слушать!
- Я сам доложу Чернышеву, - уверенно сказал Игорь.
Он зашагал к деревне. Не оглядываясь, он слышал, как сзади, тихо переговариваясь, следуют за ним те, кто был в поле.
Рация стояла в доме у Саютовых. Игорь вызвал Чернышева. Следом за ним в избу вошли Игнатьев, Прокофьевна и Саютов, остальные застряли в сенях у раскрытых дверей.
- Как у вас погода, Игорь Савельич? - затараторила диспетчер. - У нас еще две поломки. Сейчас позову Чернышева. Вам письмо. Верно, от Тонечки. Нарышкин-то, слыхали? В силосную яму свалился. Такая потеха!..
Тоня, та сразу бы почувствовала по его голосу, что с ним неладно, что-то случилось.
Прокофьевна вытерла табуретку, придвинула Игорю.
Мерно жужжала рация, ободряюще подмигивал красный глазок.
- Чернышев слушает!
Игорь успокоенно стал объяснять положение, повторяя доводы Игнатьева.
- Все понятно, Игорь Савельевич, и тем не менее необходимо начинать работу. Не теряйте времени и не поддавайтесь уговорам.
- Я не поддаюсь, я вижу положение вещей, я согласен с товарищами.
- Пожалуйста, не будем препираться. Прошу выполнить мое распоряжение, и сочтем эту дискуссию законченной. Как вас прицепщиками обеспечили?
Игорь посмотрел в бледно-голубые, словно вылинялые глаза Прокофьевны, вздохнул.
- Я этого распоряжения выполнить не могу.
Чернышев долго молчал. В сенях кто-то цыкнул на ребятишек.
- Вы говорите от Саютовых?
- Да.
- Там что, народ есть?
- Да.
- Та-ак, аудитория, значит… - протянул Чернышев. - Игорь Савельевич, попрошу вас, возвращайтесь домой, тут по мастерским у вас накопилось… Попросите, пожалуйста, к микрофону Саютова.
Игорь, с трудом разжав пальцы, сомкнутые на подставке микрофона, тяжело поднялся.
- Да… Точно… Я ж разъяснял… - говорил Саютов. - У овчарника, там вроде посуше… Там под лен… Исполнить-то исполним, да меня тут начисто съедят… Что с ними поделаете, Виталий Фаддеевич, кругом стихия!
Игорь стоял перед высоким, стареньким буфетиком. Изнутри стенки его были оклеены картинками из "Нивы" времен первой мировой войны. Казаки скакали с шашками прямо на деревянную солонку, над синей сахарницей летели смешные стрекозьи аэропланы; все выглядело наивным, игрушечно-безобидным. Он чувствовал себя мальчишкой. У него все горело внутри от стыда, от презрения к себе, от гнева.
Щелкнул выключатель.
- Уговорил? - угрожающе сказала Прокофьевна Саютову. - Бесстыжие глаза твои, и не совестно перед людьми?
- Я за свои показатели борюсь, Елизавета Прокофьевна. Что ж мне, родственные отношения наперед службы пускать? Пострадать готов за сознательность.
- Ты у меня пострадаешь…
Игорь вышел на улицу. В сенях перед ним молча расступились. Он заставил себя поднять голову.
- Скисли? Ничего, это еще не конец, - сказал он как можно тверже, сам не зная, что имеет в виду и на что надеется.
Ему не ответили.
У ворот стояли девушки с Петром Силантьевым.
- Хорошенький у тебя начальничек, Петь, - сказала одна. - Вот, девушки, у кого бы на прицепе работать.
- Ишь чего захотела! А его самого-то… - Силантьев что-то шепнул, и девушки прыснули.
Полное право имеют смеяться. Так ему и надо. Не мог защитить людей. Нет, рано смеетесь! Чернышев полагает, что его, как котенка, двумя пальцами взял за шиворот и отщелкал по носу… Посмотрим.
Мускулы плеч, рук сводило от напряжения. Хотелось схватить кого-нибудь за горло, с кем-то драться.
Его догнал Игнатьев. Шли молча, быстро. Длиннорылые, поджарые поросята, хрюкая, выскакивали из-под ног. Вытянув шею, шипели вслед гуси.
- Поддаст Прокофьевна пару зятьку своему, - сказал Игнатьев. - В прошлом году его бригада знамя получила за показатели, а у нас сто пятьдесят гектаров погнили неубранными. Столкнулись наши показатели. У вас одни, а у нас другие… Уезжаете, значит?
- Нет, подожду, - сказал Игорь. Он вспомнил про Тонино письмо, которое лежало дома, и снова, наперекор себе, повторил: - Нет, я подожду.
Возле дома Игнатьевых стояла бричка.
- Никак председатель прикатил, - сказал Алексей Петрович.
Пальчиков сидел на крыльце, разговаривал с Марией.
- Что, бригадир, прижали нас? - сказал он, здороваясь. - Мне разведка донесла.
"Разведка", кусая концы платка, всхлипнула, глаза ее, полные слез, метнули на Игоря презрительный взгляд.
- На Чернышева, разумеется, жмут, - рассуждал Пальчиков. - Опыта у него нет. Районные писаря подговаривают. В МТС тайные советники зудят - план, сводки, процент.
- Как тот петух, - сказал Алексей Петрович, - лишь бы прокукарекать, а там хоть не рассветай.
Они прислушались. Со стороны Лискиной рощи донесся стрекот трактора.
Мария ушла в избу, хлопнув дверью.
- Расстроилась за свой лен, - сказал Пальчиков. Расстегнув планшетку, он вытащил карту участков, постелил на крыльце, ткнул пальцем в заштрихованное голубым карандашом поле у овчарника.
- Вот, господа генералы, давайте совет держать.
Поле у овчарника еще с прошлого года колхоз готовил под лен. Земля там хорошая, специально обработанная. Пальчиков всю зиму обхаживал льностанцию, пока элитные семена выпросил. На лен главную надежду имели - основной доход. И вот этот самый участок Чернышев приказал занять под пшеницу, чтобы как-то вывернуться с показателями сева, а на яровом поле лен сеять, благо с ним еще недельку можно подождать. Колхозный агроном пробовал Чернышева переубедить, тот ни в какую.
- Сейчас, говорит, одна агротехника - сроки. А какая пшеница на нашей земле? Ее хоть канавой поить, - сказал Игнатьев, - больше сам-три не получится, особенно яровая. Хоть бы ее и совсем не сеяли, хуже бы не было.
- Какой я могу крутой перелом сделать на таких порядках? - обращался Пальчиков к Игорю. - Ведь на этом участке я полтораста тысяч рублей получу, а если я тебе и Чернышеву подчинюсь, то шиш у меня будет, только цифра в сводке.
Из комнаты донесся плач. Алексей Петрович поднялся, пошел в избу.
Игорю было обидно, что Пальчиков объединяет его с Чернышевым. Отрекаться от Чернышева, доказывать Пальчикову свое несогласие с директором он не мог.
- Эх, Надежду бы Осиповну сюда! - сказал Пальчиков. - Никак до нее не дозвонюсь. Она бы схватилась с Чернышевым, она бы показала ему пшеницу!
- Не так-то легко Чернышева уломать, - возразил Игорь.
- Ничего, я его добью. - Пальчиков встал, зло щелкнул кнутом. - Ты думаешь, я буду вам в рот смотреть? Вот вызову Жихарева и пожалуюсь. Мешаете хозяевать. Я этот вопрос на попа. Да, на попа! - Он заходил перед крыльцом, стремительно помахивая кнутовищем, ладный, туго перетянутый ремнем в талии.
- На попа что, а ты его прямо на Чернышева поставь, - обиженно усмехнулся Игорь.
Пальчиков круто повернулся к нему.
- Э-э-э, нет! Бесполезно. Вы из-за машин людей не видите. Мы через Жихарева. Он поймет.
Скрипнула дверь, Алексей Петрович вышел, опустился на ступеньку, почесал бороду.
- Уезжать надумала. Обездолили ее звено, землю забирают.
- Отойдет, - сказал Пальчиков.
- Не, я ее характер знаю. Потому и плачет, что не отойдет. Говорит, чтобы и я собирался. А куда я отсюда? Говорит, опять по полтиннику получим на трудодень. Полтинник ладно, работать впустую - вот чего не хочет.
- Марию-то мы уговорим, это не проблема, - отмахнулся Пальчиков.
- Вы лучше его уехать уговаривайте! - всхлипнув, откликнулась Мария из сеней.
- Как бы не так, - сказал Пальчиков, - у меня и вовсе людей нет, на гектар от силы две с половиной старухи причитается. Веришь, - обратился он к Игорю, - вчера сам ворота свинарника чинил. И не надейся, Мария Алексеевна, не отпущу тебя.
- Не имеете права! Все равно уйду! Всю зиму старалась. Семена вручную отбирала. А зачем?
- Плачешь раньше времени. Только сырость увеличиваешь, - в сердитой бодрости Пальчикова было что-то напряженное. Игорю казалось: не будь Пальчиков председателем колхоза, то сидел бы сейчас, опустив голову, как Игнатьев.
- А чего ждать? - крикнула Мария. - Сколько ждали. Вы, может, и с душой, только и вам не под силу, видно.
- Цыц. Уймись ты! - прогудел Алексей Петрович.
В сенях звякнула крышка ведра, и все стихло.
- Убедить ее надо, - сказал Пальчиков.
- А я что…
Пальчиков покачал головой.
- Эх ты, бригадир! Опора! Сам веру потерял.
Из-под лохматых тяжелых бровей Игнатьев смотрел куда-то далеко, в поля.
- Обо мне печаль маленькая. Мне трогаться некуда. Моя вера из земли получается. А что с того, что ты веруешь? Ты веруешь, и беси веруют. Вот оно как. Да только без дела вера мертва.
- Так тоже несправедливо, - сказал Игорь. - За этот год, вы же сами рассказывали, дел наворотили больше, чем за десять прошлых…
Пальчиков сбивал кнутовищем присохшую к голенищам грязь. Вдруг он вскинулся:
- Не поможет Жихарев, я сам с Чернышевым законфликтую! Вы что думаете: раз мы от вас в зависимости, то и пикнуть не сможем? Увидим! Я ему докажу! И тебе докажу!
- Что ты докажешь?
- А то, что ты ни рыба ни мясо, вроде Писарева. И нашим и вашим. Еще отговаривал меня машины покупать!
- Зря ты грешишь на Игоря Савельича, - вступился Игнатьев.
- Пусть покричит! - натянуто усмехнулся Игорь. - Это он тут со мной такой храбрый. Потому что знает мою позицию.
Пальчиков сверкнул на него глазами, выбежал со двора, вскочил в бричку, стегнул изо всех сил по лошади.
- Жихарева искать поехал, - сказал Игнатьев, - распалился. Наломает теперь, - он обеспокоенно покачал головой. - Нельзя ему. У нас какой председатель начнет ругаться с начальством, живо свернут в узелок. Сослужишь, так любят, а не сослужишь, так рубят.
Игорь покачал головой.
- Жихарев не такой. Да и Чернышев…
Он пошел в чайную перекусить. За несколько домов до чайной ему встретился пьяный Петровых.
Еще издали завидев Малютина, Петровых попытался идти прямо.
Он даже пригнулся, следя за своими ногами. Внизу, на земле, он увидел чью-то физиономию и стал изумленно рассматривать, не понимая, откуда она взялась, пока не сообразил, что видит в луже свое отражение. Он сплюнул и попробовал обойти ее. Но куда бы он ни шел, лужа почему-то всякий раз снова оказывалась перед ним. Махнув рукой, Петровых прислонился к плетню, решив обождать, пока лужа перестанет метаться. Ему было интересно, как инженер из МТС одолеет чертову лужу. Но инженер, вместо того чтобы обойти, перешагнул ее, и Петровых покачал головой, восхищенный человеческой хитростью. От восторга он снял фуражку, приветственно помахал ею и крикнул "ура".
- Как же ты это, Петровых, сорвался? - огорченно сказал Игорь.
Он знал, что до войны Петровых слыл знатным льноводом, а в войну, во время оккупации, спился. Месяца три назад кривицкие ребята в порядке подготовки к посевной взялись излечить Петровых от пьянства. Однажды под вечер, найдя его возле чайной валяющимся на земле, они запеленали его в простыню, положили на сани и повезли по улице. Впереди шли несколько человек с фонарями, сзади девчата причитали бабьими голосами: "Упокой, господи, душу усопшего раба твоего". Остановились у погоста, у старой часовни, начались надгробные речи. Проезжал мимо Пальчиков, сказали ему: преставился Яков Петровых. Знал про эту штуку Пальчиков или нет, неизвестно, но только факт, что он тоже принял участие в панихиде.
Тем временем Петровых очнулся и не мог понять, что творится. Попробовал подняться, ногами пошевелить, промычал что-то, пробуя голос. Вроде жив, а никто внимания не обращает, знай себе смеются и отпевают. Так лежал он и слушал, как перебирали его жизнь, плюсы и минусы сводили, получался в итоге нуль, и неизвестно, зачем жил человек и кому от него радость была.
Мария, дочка Игнатьева, та подсчитала: одной водки выпито больше тысячи литров, да еще самогона, да пива, да браги - вот и вся выгода от него. Соседский сын, шпингалет, начисто расстроил Петровых, спрашивает, какую музыку на аккордеоне играть. А Пальчиков говорит, что алкоголиков с музыкой хоронить не положено. И вообще, говорит, покойник стал никудышным человеком, семью свою пьянством измучил, соседям одно горе и колхозу срам. Так что и плакать о нем нечего, а между прочим, говорит, имел Петровых, царство ему небесное, большие способности к льноводству, землю чувствовал и мог бы большую пользу принести, если бы не водка.
Петровых лежал, звезды мигали над ним в синем небе, и он плакал горючими слезами. Неизвестно, что пережил он за этот час. Но пить бросил. Три месяца капли в рот не брал.
- А теперь, - сказал он Игорю, - вышибли из-под меня точку опоры. Выпил. Только на другом основании.
Он погрозил пальцем и с прозорливостью пьяных сказал Игорю:
- Ты считаешь, что Петровых от сырых настроений спасается? Извиняюсь. Пардон. От дождя Петровых не запьет. Хоть тут всемирный потоп устраивайте. Обидел меня директор твой. Уважение к нему имел. Это что ж получилось? Я в него верил, и он мне должен доверие оказывать. Так? Я тебя насквозь вижу. Подожди, тебя-то тоже директор обидел? Пойдем выпьем…
Игорь отвел его домой. "Испортили человека, - думал он. - А Пальчиков мечтал его осенью на выставку со льном отправить".
Он и сам не понимал, почему медлит, почему не возвращается домой. Пошел на полевой стан, там никого не было. Игорь осмотрел культиваторы, подтянул пружины, собрался уже уходить, когда на дороге показалась забрызганная грязью коричневая райкомовская "победа". Не доезжая до деревни, машина свернула к Лискиной роще. Игорь пошел за ней следом. Крапал дождь. На востоке широкими полосами сквозь тучи падали солнечные лучи. Тучи ползли к западу, и солнечные окна медленно приближались.
Трактор все еще работал.