"Вот, - рассказывает мне мужичонка, - сперва мы спихнули царя. Тут пошел между нами разброд, - кто куда и в разные стороны. Пока мы дрались да ругались, умных людей не слушали, антихрист тут как тут! На лбу у него красная звезда, а сам в кожаной тужурке…"
В классе по рядам сидевших снова прошел смешок, на этот раз уже не такой веселый.
- "… Этот антихрист к нам и подъехал и забрал власть над нами и начал из нас кровь пить. Продразверстку тоже выдумал, над богом всякие надсмешки. Взвыли мужики. Потом появился у нас добрый молодец, надоумил, как того антихриста сковырнуть. Поднялись мы на него скопом, да и сшибли. Сшибли антихриста, собрались старики на совет: как далее жить? Ну и порешили перво-наперво землю всю мужикам отдать. Разделили землю поровну, а кто земли захотел побольше взять - плати налог. А если батраков держать хочешь, - еще налог прибавили. Так вот и дошли до сладкой жизни. Теперь, - говорит, - у нас распоследний мужичонка коклеты кушает, крендели жует, чайком забавляется. Пойдем, - говорит, - я тебя угощу мужичьими щами".
Прихожу я во дворец, стоят столы, от всякой всячины чуть не ломятся. А меня голод одолевает. Подошел я к столу, налил стакан вина, поднес ко рту… И проснулся.
Снова загрохотали, зашумели мужики.
- Вот так сон! - закричал кто-то сзади.
- Никогда такой жизни не будет, Егорыч!
- Почему не будет? - заметил Сторожев. - У мужика - земля, у мужика - сила. А где сила, там и власть…
- А нам какая бы ни власть - абы жилось всласть! - вставил Андрей Андреевич. Слова эти он не раз слышал от Фрола Петровича.
- Стой, стой, мужики! Я речи своей не кончил. Проснулся я тогда и рассказал свой сон Антонову. "До такой бы, - говорю, - жизни дойти!" Тут мне Антонов показывает книжку и читает. И выходит по той книжке, что такой жизни быть непременно, ежели ее все мужики захотят.
- Как не хотеть! - закричало разом несколько человек.
- Брехня все, Егорыч!
- Нет, мужики, не брехня! Никто нам нашу жизнь не будет устраивать, если мы не устроим ее сами. А с коммуной вам все равно не путь.
Ишин, вспотевший и разгоряченный, сел, вытирая рукавом лицо. Мужики, так дружно хохотавшие минуту назад, молчали, глядели исподлобья. Говорить они отказались. Напрасно Петр Иванович взывал к ним, напрасно еще раз выступал Ишин. Никто не задавал вопросов, и никто не уходил домой. Наконец, когда Сторожев выбился из сил, встал Фрол Петрович.
- Это дело сурьезное. Такое дело в один секунд не решают. В прошлый-то раз присоединились к ним, решили на ходу, тяп-ляп, а что на поверку вышло? Безобразия одна вышла. Хавос, по-ученому. Я, мужики, думаю, обождем, а? Поживем вольными, а? Чай, над нами не каплет. Верно я говорю?
- Верно! - загудели собравшиеся.
- Пущай опять сам Антонов приедет! - крикнули из толпы. - Мы с ним покалякаем.
Мужики поднялись и стали выходить.
На дворе стояла звездная морозная ночь.
Сторожев шел домой мрачный, злой, его раздражало упорство мужиков.
- Ну, что делать? - спросил он Ишина.
- А ты их постращай, Петр Иванович. У мужика спина крепкая. Его до тебя били, и ты побьешь - не испортишь.
- А что Антонов говорил? - с опаской пробормотал Сторожев - ему не терпелось всыпать непокорным мужикам.
- А пес с ним! Подумаешь, начальство! Чай, я тоже не последняя спица в колеснице. Действуй!
3
Наутро рассерженный Сторожев разрешил своим людям "грабнуть" село. Конники рассеялись по дворам, послышались визги, бабьи крики, кудахтанье кур, блеяние овец.
Уезжая в Грязное, Сторожев захватил с собой Андрея Андреевича и Матвея Бесперстова.
На следующий день их привезли домой. Они ничего не говорили, лежали молча с закрытыми глазами. Когда обоих раздели, увидели: кожа на спине висела синими клочьями, из ран струилась кровь. Крестьянин, который привез их, передал собравшимся слова Сторожева:
- …велел он сказать: до тех пор, пока, мол, не присоединитесь сызнова к Антонову, пороть буду вас нещадно.
Через день снова явились конники из сторожевского Вохра, захватили еще двух: школьного сторожа Фруштака - сын его ушел с красными - и комитетчика Акима. Их привезли домой, как и первых, запоротыми до потери сознания.
Мужики сдались. Они послали за Сторожевым делегатов в Грязное. Фрол Петрович застал его за обедом. Сторожев делегатов выгнал вон, но старики вернулись и умолили Сторожева пощадить село.
Снова собрался народ в школе, снова говорил Ишин:
- Ну что, как живете? - начал он, обращаясь к мрачным людям. - Меж двух огней, видно, не сладко! С обоих концов жмут, а? Погоди, вот красные придут, пожмут не так. Они не посмотрят, что вы сами по себе живете. У них разговор короток - десятого в расход.
И Ишин начал рассказывать о зверствах красных. Запуганные мужики бледнели и ахали.
- Нам все понятно, - говорил после Ишина степенный Данила Наумыч. - Нам все разъяснено, слава богу. А только, милый человек, скажи ты нам, какая же выгода от твоего Антонова? Ведь нам опять армию содержать, людей посылать, лошадей, хлеба вам давать?
- Ну что ж, - сказал Ишин и засмеялся. - Поторгуемся.
- Этак оно лучше, - вставил сидевший в первых рядах поротый Сторожевым Аким. - А то все слова да угрозы.
- Верно, верно говорит Акимка! - закричали из угла.
Ишин вскользь рассказал о требованиях Антонова.
- Нам от вас ничего не надо, - закончил он речь. - Армию мы содержим не первый год. Мужику, который с нами, она не в тягость.
Снова встал Фрол Петрович.
- Вот оно что, мир. Ясно, с красными нам нет путей. Опчество так решило: просить Сторожева - пусть уговорит приехать Степаныча, сами с ним говорить желаем, потому что все вы под ним ходите. И не спорьте со мной! И тогда либо мы к вам до конца пристанем, либо, ежели опять Кольке Пастуху волю дадут, противу вас встанем.
Ишин развел руками, Петр Иванович выругался. Но делать было нечего: Сторожев поехал уламывать Антонова.
4
Через два дня в село явился "сам". Серый в яблоках жеребец плясал под ним, седло, бархатный чепрак и вся упряжь сверкали серебром. Красные с серебряными лампасами галифе Антонов заправил в гусарские сапоги, шапочка-кубанка лихо сдвинута набекрень.
В село, которое раздражало его упорством, он привел лучшие полки, личную охрану, весь штаб - показывал товар лицом мятежным мужикам.
На улице хоть шаром покати. Мужики мрачно смотрели на войско из окон. Было тепло, шел тихий редкий снежок. Штаб расположился в избе Данилы Наумовича, а конники разошлись по квартирам и отказались брать сено у хозяев - каждый имел в запасе свой корм. Это понравилось мужикам.
А ближе к вечеру случилось вот что: накануне правдами и неправдами Сторожев заманил Кольку Пастуха в Грязное, отряд обезоружил, самого Кольку повязал и привез в Дворики. Лежал бандит в амбаре у Данилы Наумовича и ждал решения своей судьбы.
Докладывал о похождениях Кольки Санфиров. Антонов слушал его рассеянно. Колька Пастух одним из первых пришел в банду, бесшабашная удаль его нравилась Антонову, и наказывать его слишком сурово он не хотел. Сторожев сказал:
- Не вздрючишь Кольку, мужиков не уломаем.
Антонов дернул скулами. Санфиров хмуро заметил:
- Да ведь он и тебя не признает. Орет на весь белый свет, что ты главный бандит, кулаками нанят, под их дуду пляшешь.
Это взбесило Антонова. Налившись бешенством, он рявкнул:
- Сторожев, ты это слышал?
- Было дело, - сумрачно ответил Петр Иванович.
- Расстрелять мерзавца! - приказал Антонов. - Расстрелять на глазах у всех!
Перед расстрелом Кольку напоил кто-то, он шел, не понимая, куда его ведут, и орал похабную песню. Близ церкви Кольку поставили к каменной стене и расстреляли. Убирая в кобуру маузер, Антонов обратился к мужикам:
- Вот видели? Собственными руками убил подлеца, который обижал крестьянина.
Мужики выпустили из холодной милицию и выбрали новый комитет, оставив из старых членов только Фрола Петровича, Акима и Андрея Андреевича, потому что прочие, мол, были с Колькой Пастухом заодно.
Антонов уехал вечером. Сторожев первую ночь после долгого перерыва провел дома.
Высоко над селом стоял месяц. Высыпали крупные зимние звезды. Собаки лаяли на редких прохожих. В комитете, прикорнув на столе, дремали дежурные. На краю села ходили вооруженные караулы, далеко на дорогах рыскали конные дозоры.
…И снова зловещая тишина в селе; не выходили парни и девки на гульбище; не собирались мужики, как бывало, на бревнах у избы, где заседал комитет.
Сойдутся бабы у колодца, пошепчутся, повздыхают и поплетутся домой. Черная, тревожная жизнь!
День и ночь заседал комитет. В нем председателем кузнец-баптист Иван Семенович. Фрол Петрович заведует снабжением, поповский сын Александр строчит протоколы, Данилы Наумовича сын, белоусый Илья, бывший унтер, - начальник сельской милиции.
Милицию тоже перешерстили. Прежних милиционеров отправили в полки, а на их место поставили людей по своему выбору: Василия Ивановича Молчанова, крепкого хозяина, двух сыновей; Сергея Васильевича Загородного, хуторянина, трех сыновей; Ивана Туголукова, недавно вернувшегося из армии, привыкшего к винтовке, как кузнец к молоту; еще человек пять.
Как ни бахвалился Ишин насчет легкой жизни, а вышло по-другому: то мяса дай, то сена, и милицию содержи, и подводы давай. Фрол Петрович в делах весь день - комитет на нем держится.
Снова заработали мельницы, просорушки, маслобойни. Хозяин мельницы Селиверст брал за помол назначенную комитетом меру. И вдруг назначил новую.
- Это вам не советская власть, - говорил он. - Моя мельница, что хочу, то и беру.
- Да побойся бога! - умоляли мужики. - До войны столько не брали!
- Зато при Советах мало брали! Довольно, поигрались! А не хотите - езжайте за тридцать верст.
Мужики пришли в комитет.
Фрол Петрович вызвал Селиверста.
- Ты что это мародерствуешь?
- Помолчи, - пробурчал Селиверст. - А вона ваш же комитетчик Федот просорушку пустил - сколько берет? Небось не прогадывает?
Фрол Петрович развел руками: дескать, не сдается мельник, почтенные старики, его власть.
Старики поехали в Грязное к Сторожеву. Петр Иванович вызвал Фрола Петровича и Селиверста.
- Двадцатую меру брать, - приказал он мельнику. - Не то Антонову пожалуюсь.
Селиверст зло посмотрел на Сторожева и объявил, что мельницу закроет.
Сторожев хрустнул пальцами. Не дело мельницу закрывать - чем полки снабжать?
Ладились с Селиверстом битый час - насилу усовестили. Согласился мироед на шестнадцатой мере.
Комитет объявил было вольную торговлю, в селе лишь посмеялись - чем торговать: молоком, что ли?
Школа пустовала. Баптист-председатель собрал мужиков: надо-де школу бы открыть. Но чему учить? Где учителя взять? Опять же насчет божьего закона - от Антонова никаких приказов насчет бога не поступало: отменили его ай он еще жив-здоров?
Мужики покряхтели, покурили и разошлись.
Во всем прочем комитет распорядился толково: попу мирским приговором вернули тридцать три десятины церковных земель, и дьякону тоже, и псаломщику. Фрол Петрович бесился, мир матюкался, но баптист помянул о том, какие друзья Петр Иванович с попом, и старики замолчали.
Выучились, дьяволы, слушаться!
Крепко заботился баптист и о том, чтобы очистить село от всякого соблазна.
Однажды вечером к жене уехавшего на станцию Никиты Семеновича пришел сам председатель комитета и два милиционера, приказали Пелагее завтра же уходить из села, пообещав в противном случае в щепки разнести избу. Пелагея, рыдая, упрашивала отменить приказ: без рук и глаз останется, мол, хозяйство, коровы и овцы, куры и гуси. Баптист дал ей три часа на сборы и ушел. Пелагея завернула в узел самое что ни на есть лучшее в доме - одежду, белье - и отправилась в путь. Близ кладбища ее задержали милиционеры, узел отобрали, вернули два платья и велели, не оборачиваясь, уходить.
Таким же манером комитет выпроводил из Двориков Матвея Бесперстова и всех, кто был некогда замечен в дружбе с коммунистами. Все добро выселяемых людей баптист отправлял в волостной комитет, но и себя не забывал: щедро возмещал протори, что нанесли ему красные, - у него была своя кузница, Листрат ее отобрал.
5
Сторожев, взяв Токаревку и пробив брешь в обороне красных, неуклонно продвигался на юг. Но однажды ему не повезло: под Хопром отряд его был почти целиком уничтожен.
На обратном пути, взбешенный неудачей, Сторожев ворвался в маленький коневодческий совхоз.
Было дело ночью, падал редкий снег.
Антоновцы порубили охрану, схватили начальство. Заведующий совхозом не успел одеться, сидел в подштанниках, по лицу текла кровь: один из людей Сторожева, отнимая у него наган, ударил его прикладом по голове.
Сторожева в схватке ранили в плечо, рука повисла как плеть, он был свиреп, как никогда.
- Коммунист? - спросил он заведующего.
Тот утвердительно кивнул головой.
- Судить будем, - решил Сторожев. - Собрать народ!
Конники будили тех, кто спал, тащили людей из соседнего села, ударили в набат. С постели подняли помятого сном попа; он приплелся с епитрахилью и святыми дарами.
Народ согнали в контору совхоза; иззябшие, испуганные люди дрожали. Два фонаря, принесенные с конюшни, освещали похожее на сарай помещение - грязное, заплеванное.
Сторожев пошептался с попом и назначил судьями трех мужиков - на них показал поп как на надежных людей.
Два старика и средних лет бритый крестьянин, бледные и угрюмые, слушали Сторожева, вытянувшись в струнку.
- Чтобы судить, как совесть подскажет, - внушал он судьям. - А там сами понимайте, что к чему.
Ввели совхозное начальство: руки у всех связаны, за спиной каждого - вохровец.
Допрос начал Сторожев. Шорох и шепот смолкли. Слышно было, как потрескивало в фонарях пламя.
- В бога веруешь? - спросил Петр Иванович заведующего.
- Ни в бога, ни в черта. И больше отвечать тебе не буду.
Сторожев вытащил из кобуры револьвер.
- Ничего не скажу! - закричал заведующий.
- Погоди, скажешь, - прошипел Сторожев. - А ну, ребята, всыпать ему!
Пятеро вохровцев ринулись к заведующему, повалили на пол, один сел на ноги, другой - на голову. Засвистели плети. Били молча и долго. Заведующий безмолвствовал, словно он был мертв.
- Воды! - приказал Сторожев.
Избитого окатили ледяной водой, подняли на скамью, он открыл глаза.
- К стенке! - приказал Сторожев.
Заведующего подвели и поставили к стене. Петр Иванович выстрелил.
Заведующий упал, из простреленной головы струей била кровь.
- Начинай! - крикнул Сторожев судьям.
Те молчали.
- Ты кто? - обратился Сторожев к сухонькому, седому, наголо бритому старичку.
- Агроном.
- Жид?
- Еврей.
- Это твой прадед Христа продал?
Старичок молчал.
- Ты что молчишь? Тебя спрашивают! Сколько земли у совхоза?
- Четыре тысячи десятин.
- Раньше что тут было?
- Имение Безрукова.
- Сколько земли было?
- Четыре тысячи триста десятин.
- Вот, мужики, большевистские порядочки: четыре тысячи десятин под советское имение, а триста десятин вам. Нате, дескать, подавитесь!
Мужики молчали.
- Какую ты себе желаешь смерть? Повесить нешто? Судьи, как вы?
Судьи тряслись от страха. Из передних рядов поднялся горбатый мужик.
- Напрасно вы его судите, - сказал он. - Исак Исакович человек справедливый. У нас с этого совхоза жеребят в селе не один десяток. И притеснений не видим.
- А ну, пойди сюда! - приказал Сторожев.
Горбун вышел. Сторожев, оглядев его с ног до головы, размахнулся и ожег плеткой по лицу.
- Чуешь, как коммунистов защищать? Сейчас его вешать станут, ты петлю ему приготовишь. А не захочешь - за компанию повешу, чтобы другим неповадно было.
В толпе закричали, зашевелились. Окружавшие Сторожева антоновцы направили на сидевших винтовки. Мужики смолкли. Слышалось лишь прерывистое дыхание и треск пламени в фонарях.
- Ну, дед, скажи что-нибудь напоследок.
Агроном поднялся.
- Мне нечего говорить тебе. Разве звери понимают что-нибудь?
Сторожев посмотрел на этого седого человека, бледного, тщедушного, но гордого, - его глаза блестели, поблекшие щеки покрылись румянцем. Петру Ивановичу стало страшно.
"Вот они стоят, осужденные на смерть, - думал он, и никто не молит о пощаде, никто не плачет. Откуда эта сила?" И бессмысленным показался ему суд, затеянный им. Никого он не убедил, никого не устрашил.
Никого!
- Повесить! - приказал Сторожев.
Агронома увели. Вместе с ним увели горбатого мужика. Один за другим вставали коммунисты совхоза, одного за другим приговаривал Сторожев к смерти.
Безмятежно потрескивая, горел огонь в фонарях, люди, шатаясь, подходили к стене, лилась кровь.
Сторожев уехал поутру, взял сотню лошадей, а на прощанье поджег совхоз.
Ехал он в Каменку и радовался: "Добыл Вохру добрых лошадок".
Но Вохр не получил лошадок.
Накануне Антонов получил от Федорова-Горского письмо. Требовал главный агент лошадей. "Они нужны для братьев по борьбе", - писал адвокат.
Послал бы Антонов вымогателя ко всем чертям, да нужен позарез. Теперь лошадей требует, сукин сын! Ах, будь он неладен!
Антонов приказал приведенных лошадей сдать в назначенном месте уполномоченному Петроградской конторы Автогужтранспорта. Сторожев разъярился. И тут впервые крупно поссорились они.
- Это за что же! - кричал Сторожев. - Ради чего я потерял четыреста человек?! Повешусь - не отдам!
- Отдашь, - играя желваками, выдавил Антонов. - Сам отведешь. А пикнешь - я тебя к стенке поставлю. Умен больно стал, сукин сын, волк паршивый!
Сторожев закусил губу и вышел - кончилась его вера в Александра Степановича.
Мужики, узнав о неудаче Сторожева под Хопром, начали над ним подсмеиваться. Пересмешки пошли гулять по селам, девки складывали побаски одна другой обидней и орали во все горло:
Бандит молодой,
Дали ему плетку,
Сопли-слюни распустил,
Едет на разведку.
Как под речкой Хопром
Учинили им погром!
Сторожев разгонял плетками гульбища, порол запевал… Да разве всем заткнешь рот?