- Продразверстка, братик, - пел он елейно, - середняку и зажиточному поперек горла. А беднота? Да с нее, милок, хоть лыко дери. В закроме пустехонько. Всегда было пусто, пусто и теперича.
И делал вывод:
- Только на злобе к продразверстке, Петенька, объединить мужичка никак не можно. Конечно, большевика мужичок не обожает, но, обратно же, какой? Ты учти, голубь, большевики знают, что делают. Не зря они бедняка приласкали, не зря дали ему землицу, власть и комбеды устроили. А ты знаешь, как комбеды с мироедом управляются? Скажешь: Учредительное собрание… Родной мой, да кому из бедноты охота лезти в войну ради того, что большевики давно разогнали? Нет, умник, тут другие зацепки надо искать.
Путаные и пустозвонные идеи Токмакова Плужников неизменно отвергал. Ишин смеялся над Петром Михайловичем. Антонов крутил головой. Божество, которому он поклонялся на каторге, блекло в его глазах. В конце концов Токмаков понял, как далека от него практическая философия восстания, махнул рукой на теории и присоединился к военным заботам Антонова. В этом деле он был хоть и небольшой, но все-таки знаток: три года Петр Михайлович воевал с немцами сначала в чине старшего унтера, а войну окончил прапорщиком. На первых порах Антонов поручил ему формирование будущего военно-гражданского управления и разведку. Заботы по интендантству Токмаков делил с Ишиным.
Самых бывалых дружинников обучали продовольственным, фуражным делам, комплектованию армии людским составом и конским поголовьем. Так закладывались ячейки будущих отделов штаба восстания. Плужников между тем проникал в только что избранные новые Советы, ставил туда своих агентов, рассылал в села эмиссаров, и они создавали местные подпольные "штабы". Сложная, хитроумно законспирированная сеть штабов и агентуры Плужникова к моменту начала восстания охватила почти все южные и северные уезды губернии. Плелась эта сеть до того прочно, что иной раз нельзя было разобраться, кто вертит селом: те, что выбраны сходкой, или невидимые люди, которых никто не выбирал, никто не знает, а кто знает - тот не выдаст; круговая порука не шутка, и с предателями у благодетельного Григория Наумовича два вида расправы: полсотни кнутов или стенка.
А вот с программой объединения мужиков воедино, без которой Григорий Наумович и думать не смел о начале восстания, никак не ладилось.
Все продумал бандитский "батька": даже рабочему классу отвел свое место в задуманном деле; будущее крестьянства и всей России изложил довольно аккуратно, а с беднотой сельской не знал, что делать.
Между тем время не ждало: пламя гражданской войны разгоралось, и большевикам было худо. А Григорий Наумович все метался в поисках звена, без которого вся цепь его мыслей рвалась, как рвется при первом резком порыве ветра паутина, сотканная невиданными усилиями паука.
Он вызвал на подмогу Сторожева из Двориков. Тот пленил Григория Наумовича при их встрече в Тамбове непоспешливым холодным умом истинно российского мироеда.
Да и Александру Степановичу нужен был Петр Иванович.
Глава четвертая
1
У двориковского мужика Ивана Лукича Сторожева было три сына - Семен, Петр и Сергей. Старший, Семен, как отделился, так и завяз в нужде. Не повезло человеку: смирный, работящий, он день и ночь крутился на полосе и на дворе, мрачнел, худел, надрывал жилы на работе, но, как в клещах, держала его нужда.
Младшего, Сергея, забрали на военную службу, попал он на море. При дележе достались Сергею пол-избы с крыльцом да две овцы - отдал их матрос на сохранение брату Петру.
- Потом рассчитаемся! - сказал он, уезжая.
Один Петр вышел в люди. Народ говорил: "Удача с Петром Ивановичем дружит". Верно, сумел он подмять под себя судьбу - с головой человек.
Взял он в жены Прасковью Васянину, хоть из нищей семьи, а не прогадал.
У Прасковьи сестер да братьев куча. Одни Петру Ивановичу хлевы чистили, другие лошадей в ночное гоняли, третьи ребят нянчили, четвертые делали разную большую и малую работу. Так оно и шло: у васянинских ребят от сторожевских щей в животе полно, у Петра Ивановича от их трудов амбары ломятся. Да и сам Сторожев работал яростно: вставал рано, ложился поздно. И жаден был расчетливой, цепкой жадностью.
По праздникам посылал в соседнее село Грязное на базар возы шерсти, лука, огурцов, льна. Если своего товара для продажи не имел, скупал у соседей, наживал на торговле по копеечке.
Любил еще Петр Иванович давать в долг тихим, покорным людям семена, муку или лошадь для работы в поле. Потом тихие люди отрабатывали долг да еще кланялись: "Благодетель ты наш, погибать бы без тебя, милостивца".
Деньги в кубышке Сторожев не берег - знал он вкус процентов.
Так потихонечку-помаленечку, откладывая то копеечку, то рублик, заимел Петр Иванович немалый капитал и обзавелся хозяйством: с машинами, породистыми лошадьми и коровами, - люди ахали!
Давно уже приглядывался Сторожев к жирным землям около Лебяжьего озера. Выходило по расчетам: можно скоро уйти из села, поставить у озера крепкую усадьбу, окружить ее садом, насадить березовую рощу, обставить службами и собирать в амбары тяжелую рожь, золотой овес, коричневую гречиху.
Крепко манила его к себе эта земля.
"Водопой-то рукой подать, - думал он, - сухости-то никогда не бояться, под огороды, под капусту или морковь нет земли лучше".
Он часто наезжал сюда и смотрел с кургана вниз, где расстилались заветные десятины - владел ими помещик Улусов Никита Модестович. Петр Иванович знал здесь каждую межу, определил уже, где что сеять, где поставить водопой и загородки для скота. Земля! Вся жизнь отца, деда и прадедов прошла на земле, и все цеплялись за каждый ее клок.
- Мы земляные люди, - говаривал Петр Иванович соседям, - мы землей живем. У кого земля, у того и сила. Мне бы тыщу десятин, я бы королем стал.
И представлялись ему часто во сне эти тысячи десятин - необъятная равнина суглинка, перерезанная речушками, лощинами, жирная, плодовитая земля, и он - ее хозяин, Сторожев Петр Иванович, - шагал по ней, и не было видно ей конца - облитой солнцем земле.
Земля! Рыхлые комья, в которые любил он зарывать руки, мять их между пальцами, нюхать и брать на язык - горькую, тучную землю. Все в ней: почет, деньги, власть…
- Все меняется, - рассуждал Сторожев, - приходят и уходят люди. Земля в руках хорошего хозяина не умирает, всегда живет… Нет ничего дороже земли, и нет ничего тверже хлеба. Хоть и сыпуч, а весь мир на нем стоит!
Больше бы ее запахать, захватить, зажать в своих руках, крепким забором обнести, выпустить свирепых псов, чтобы стерегли день и ночь, чтобы на куски рвали всех, кто посмеет посягнуть на нее, на его землю, на его силу. Сыновей бы завести больше, чтобы расселились, владели землей, чтобы народ им кланялся, потому что у них сила.
Он часто заходил на загоны соседей и, завистливо вздыхая, думал: "Только бы завладеть ею! Только бы встать на нее хозяйской, тяжелой ногой! Вот тогда бы действительно вышел в люди. Тогда бы закланялись передо мной мужики, залебезили бы урядники и земское начальство".
Презирал их Петр Иванович: мужиков - за глупость, начальство - за алчность. Любил он слушать Сергея, когда тот приезжал в отпуск с моря. Привозил Сергей брату запретные книжки, и Петр читал их и по-своему толковал. Днем где-нибудь на огороде долго говорил он с матросом о царе и в думах своих решил, что этот тупой человек должен будет уйти и отдать власть крепким и расчетливым людям, таким, как он, Сторожев.
Раздраженно Петр Иванович относился к войнам. В японскую он зло смеялся над поражением царской армии. В четырнадцатом, воюя унтером, не верил в победу, а революцию встретил с радостью.
В мае семнадцатого года он поехал в Тамбов и оттуда вернулся с красным бантом на груди и мандатом комиссара волости в кармане. Он вошел в эсеровскую партию - понравилась она ему.
- Наша партия, - говорил он, - за нас стоит, за хозяйственных мужиков! - Ездил на митинги и собрания, научился говорить и слушать, обещать и отказываться от обещаний.
Все эти хлопоты и заботы не мешали Сторожеву думать о своих делах. Год выдался удачный. Ржи и овсы уродились такие, что амбары трещали от обилия зерна. Коровы отелились, растут телушки, кобылы покрыты породистыми жеребцами, свиньи наливаются жиром.
Петра Ивановича выбрали в Учредительное собрание, но большевики учредилку разогнали и крепко взяли в свои руки власть в Питере и в Москве. Еще сидели в Тамбове свои, но дальновидный Петр Иванович знал: недолго они удержатся против большевистской лавины. И власть комиссара волости пока еще оставалась за ним.
2
Комиссарский мандат Сторожев ценил очень, жил он за этой бумагой, как за каменной стеной, и, прикрываясь ею, вершил свои дела бесстрашно. Да и кого ему было бояться? Коммунары - на фронте, в Совете - свои, а в ячейке - два-три человека, трепетавшие перед комиссаром.
Весной восемнадцатого года поехал Сторожев к Улусову, устрашил его призраком грядущих перемен и почти за бесценок купил сто заветных десятин у Лебяжьего озера. И тут же отправился в Тамбов оформлять купчую. В Дворики он вернулся помолодевшим: сбылась мечта! - бумаги на землю в кармане, адвокат Федоров обделал дельце тонко, не подкопаешься. Обрадовала его встреча с Булатовым, Антоновым и Плужниковым. Расстались они друзьями.
Сторожев гоголем похаживал по селу, важно улыбался, жал мужикам руки, а разговоры начинал торжественной фразой, вроде: "Мы постоим за мужика российского…", приказывал не безобразничать в имениях помещиков, спас Улусова от многих неприятностей, выручил из беды старого своего друга лесника Филиппа; мужики хотели подпустить ему красного петуха, прижимал их Филипп, чересчур был жаден и жесток.
А в апреле началось!
Приехал в село братец Сергей Иванович, потребовал свою половину избы с крыльцом, потребовал овец, телку… Да что овцы; пропади они пропадом! Власть свою поставил Матрос - так на селе звали Сергея Ивановича, - разную нищую бражку да солдатчину понасажал в Совет и комитет бедноты, а мандат комиссара у родного брата отобрал, не дав ему пикнуть.
К избе Петр Иванович привык и почитал всю ее своей, овец забыл пометить - как их делить? И власть не захотел Сторожев отдавать Матросу и его подручным.
Когда же заговорил Сергей Иванович о земле около Лебяжьего, совсем рассвирепел Петр Иванович.
- Отдать? Кому? Пóшто? Да разве она мной не куплена? А вот бумаги господином адвокатом писаны, властями утверждены.
Однако бумаги не помогли. Взялись за Петра Ивановича крепенько: землю отняли, половину овец, коров и трех лошадей свели со двора, выгребли зерно из закромов, отняли оружие. И васянинские ребята, наслушавшись Матроса, отказались работать на зятя. Только батрак Лешка Бетин не ушел от Сторожева: как служил, так и остался служить. Мальчишкой привела его к Петру Ивановичу мать Аксинья Хрипучка, кланялась в ноги, просила пожалеть ее горемычное сиротство: Листрат-то, мол, в Царицын подался. "Куды ж мне, бедной, деваться с малолетним Лешкой? Возьми уж, сделай божецкую милость".
Не любил Петр Иванович рвани с Дурачьего конца - с улицы, где голь нужду мыкала, но мальчонка ему понравился: смышленый, бойкий, в теле, жрет, поди, немного. Покобенился, поломался для виду, но взял парня. Лешкина мать в церкви за Петра Ивановича три свечки поставила.
Нещадно драл Лешку Сторожев за всякую провинность, да и без провинности попадало, ежели в сердитую минуту подвернется под руку. Лешку мальчишки дразнили Сеченым до тех пор, пока он огромному, старше его лет на пять, Сашке Чикину не разворотил в драке скулу.
Рос Лешка в семье как шестой сын.
Никого из сыновей своих не любил Сторожев так, как младшего Митьку. Старшие все нашли место в хозяйстве, каждый отрабатывал отцовский хлеб. Росли в отца, хозяйственные, большие парни, крепкие работники. Глаза у всех быстрые, руки проворные, жадные.
- Роди, роди, мать, больше, - говорил Петр Иванович жене. - Эк ты у меня какая гладкая!.. Роди сынов - работников. С голоду в старости не помрем. У кого-нибудь угол сыщем.
Рожала Прасковья быстро, с какой-то грозной поспешностью.
- Точно пули вылетают, - смеялся Петр Иванович. - Ну и силища у тебя, мать, в нутре.
А вот Митька трудно рожался. Прасковья лежала посиневшая, широко раскрыв глаза, страдальчески вздрагивали губы, и тело извивалось в страшных муках.
Оттого ли, что пал духом Петр Иванович, оттого ли, что дрожало что-то внутри за жену, только когда Митька с пронзительным криком, ослепленный холодным, блистающим декабрьским днем, вышел из материнского чрева, Сторожев забыл сказать обычные слова о новом работнике, и впервые настоящей отцовской радостью наполнилось его сердце.
Угрюм был Петр Иванович дома, угрюм и молчалив. Лишь один Митька синими глазами и безмятежным смехом скрашивал молчаливые дни отца. Он залезал порой к отцу на колени, щекотал неуклюжей ласковой ручонкой его щеки, захлебываясь, смеялся, когда отец донимал его колючими усами. Он был, как котенок, мягкий, ласковый. Подойдет, бывало, к отцу, запрокинет голову - и вот гляди не наглядишься в его синие глаза: так там безмятежно и тихо, как в лесной заводи, куда не забираются ни ветер, ни буря, где лишь светит солнце и кивают вверху зелеными гривами деревья.
Почему-то больше всех любил Митька батрака.
Лешка любил Митьку, возился с ним, выучил ездить верхом, и в четыре года мальчишка, ухватившись за гриву, скакал на лошади, и она словно понимала, кто сжимает ее бока хрупкими маленькими ножонками. Быть может, зная об этой любви, Сторожев и не прогнал со двора Лешку, когда услышал, что брат его Листрат подался к большевикам.
И Лешка не ушел от Сторожева, словно ничего не случилось, словно бы все шло по-старому. По-прежнему работал он за троих, был весел, слонялся по улицам, загонял девчат в ометы.
Сторожев знал о Лешкиной удали, грозил ему пальцем:
- Ой, изобьют тебя, сукина сына, бабника!
- Куда изобьют, - гоготал Лешка, - сами просятся.
Петр Иванович плевался и отходил, злобно ворча:
- Бес чертов, озорник, гуляка!
После прихода большевиков Петр Иванович все хозяйство поручил Лешке и Андриану - деверю.
Седой Андриан целый день бурчал что-то себе под нос; Лешка ходил по двору, распевая песни, а Петр Иванович сидел дома в переднем углу на лавке, положив на стол тяжелые ладони, и читал, перечитывал Библию, все искал осуждения новым делам и порядкам.
- Вот, - говорил он, - пишет пророк: царствовать им полтора года, а потом придет князь Михаил и погонит их. Вот те и Михаил! Он хоть и Романов, хоть и выродок, да пес с ним, все лучше, чем Серега-братец.
Он никуда не ходил, кроме церкви, с братьями не здоровался, с сыновьями был резок и груб.
И, кроме Митьки, никто его не любил.
3
Сергей Иванович побыл в селе недолго, поднял бедноту, выгреб у тех, кто побогаче, хлеб, а тут на Советы навалились белые генералы. Надел Матрос бушлат, бескозырку с лентами, на прощанье зашел к Петру.
- Ты, брат, на меня не сердись, - начал он. Сторожев даже глазом не повел. - Я думал, когда книжечки тебе возил, что по моей дорожке пойдешь, а ты вон как, в помещики вышел, в Учредительное собрание попер. Ну, ладно! Только смотри, Петр, как родному советую: переломи себя, а то нам ломать вас придется. Больно будет. - И вышел.
Петр Иванович ничего Матросу на прощанье не сказал, лишь нахмурил брови и хрустнул суставами пальцев.
К осени восемнадцатого года снова ожил: услышал, что где-то поднялся генерал Краснов, шел напролом и близко подошел к Тамбовщине.
Так нет, черт побери, разбили большевики генерала!
Потом пришел в село Листрат Григорьевич - Лешкин брат. Принес он со службы винтовку и пустой сундук. Однажды утром Андриан увидел, как Листрат отгибал топором гвозди, которыми были забиты двери и окна конторы кредитного общества.
- Ты чего это делаешь? - спросил он.
- А вот обосноваться хочу. Красная гвардия это помещение занимает. Чуешь?
- Чую-то чую, да только гвардии не вижу. Вижу: стоит Листратка, а гвардии будто и нет.
Листрат пригласил Андриана присесть, вынул кисет, закурил.
Листрат - парень загляденье: невысокий, глаза голубые, зубы как кость, отмытая дождем, усы шелковые, светлые, сам ладный, крепкий и улыбка широкая, приветливая.
- Ну, как братана моего Лешку содержите?
- А чего ему делается! Работает! - Андриан закашлялся. - Вот так табачок у гвардии!
Листрат засмеялся.
- Когда же гвардия ваша соберется? - спросил Андриан.
- Вот погоди, набегут.
4
Однажды сидел Сторожев на крылечке. Листрат шел мимо.
- Здорово! - поклонился Листрат Петру Ивановичу.
Сторожев неохотно приподнял фуражку.
- Ну как, отвоевались? - спросил он у Листрата.
- Отвоевались, - ответил Листрат и присел на ступеньку.
"Ишь, расселся, - подумал Сторожев. - Проходил бы с богом".
- Надоело, Петр Иванович, воевать! Ну, Краснова - это туда-сюда, этого я с удовольствием бил…
- Генералов побили, за мужика принялись? Гвардия! Как разбойники на большой дороге народ грабите!
- Да мы не грабим, - заметил Листрат, - мы вашего брата приучаем к себе. Мы ведь теперь в хозяевах.
- Ну, прощай! - грубо сказал Сторожев. - Нам с тобой говорить после обеда надо.
- Прощай! - ответил Листрат. - Ты, смотри, не вздумай мукой торговать, поймаю - по шее надаю. Да брата не тронь - голову сверну за Лешку!
Злоба бушевала в сердце Петра Ивановича. Ему уже не терпелось расправиться с этой нищей силой, вдруг поднявшейся из глубин жизни.