Повести написаны на основе подлинных событий. Герои Кудажи, живущие и работающие в Туве, своим трудом, своими идеалами утверждают там новую жизнь. Это Эрес и Долаана, Анай-кыс и Лапчар. В борьбе с трудностями мужают их характеры, в борьбе с пережитками прошлого отстаивают они свою любовь, право на счастье.
Содержание:
ВОЗВРАЩЕНИЕ 1
АНАЙ-КЫС 27
Примечания 50
Кызыл-Эник Кудажи
У подножия Саян
ВОЗВРАЩЕНИЕ
НАЧАЛО
Поздняя осень...
Низко над землей плывут тяжелые тучи, кажется, вот-вот упадут в долину и только чудом удерживаются на вершинах сопок, что стоят стеной по обе стороны Улуг-Хема .
Пустынно в степи. У подножия гор, по берегам стариц и рукавов реки желтеет жнивье. Изредка налетает порывами ветер, гонит по степи легкие, сухие перекати-поле. Они, словно овцы во время бурана, сбиваются в овражках, попадающихся на пути, и там находят покой и защиту.
Отстрекотали в траве кузнечики. Прошла пора переклички маралов в густых кедрачах. Края болот подернулись сизой пленкой льда.
Строгим клином пролетают запоздавшие журавли. Птицы летят чинно и вместе с тем так стремительно, словно задались целью догнать лето и вернуть его загрустившей земле.
Меж кустов лозняка, лениво огибая иглистые прутья караганника, тяжко трусит лошадка с седоком. У нее вздутые, словно у жеребой кобылицы, бока. Кажется, будто к ее копытам подвязаны грузила.
Седок - пожилая женщина в черной мерлушковой шапке-ушанке и ватном тувинском халате, перехваченном красным выцветшим кушаком. Она то и дело понукает лошадь - та и ухом не ведет. Женщина пускает в ход гибкий прут, но и это не помогает: на гладком крупе, как пыльном войлоке, остаются лишь полосы.
Дорога пестрит узорами следов. Несколько дней назад здесь вовсю кипела работа. Следы волокуш на обочинах оставили память об осенней страде. На кустах караганника, растущего по обочинам дороги, повисли ошметки соломы, сена... Вдруг лошадка - уши колышками - прянула в сторону. Женщина едва удержалась в седле. Дернув за узду, проворчала:
- Что за непутевая кляча!
Но лошадь по-прежнему диковато пятилась, фыркая и раздувая ноздри. Женщина посмотрела в сторону, куда, пугливо вскидывая голову, косилась лошадь: на дороге лежал туго набитый таалын . Лошадь никак не хотела слушаться, и женщине стоило больших усилий совладать с ней. Как мог оказаться здесь таалын? Кто-то намеренно бросил его? Непохоже... А может, упал с седла мчавшегося всадника?
Женщина опустила поводья, спешилась, робко тронула таалын - Тяжелый. Внутри что-то забулькало.
Солнце, блуждавшее в тучах, зашло за горы. Стало темнеть. Повеяло холодом. Колючий ветер холодил щеки, забирался в рукава.
"Наверное, обронили люди, приезжавшие за хлебом с овюрской стороны, - подумала женщина. - Возьму с собой. Хозяин, однако, найдется".
Она не спеша развязала тесемки. Показался пухлый когээр , похожий на женскую грудь. Пахнуло запахом свежей араки. Рядом с флягой лежала долбленая чашка, кусок баранины.
"Устала с дороги, надо бы подкрепиться", - подумала женщина, все еще испытывая страх и неловкость.
С трудом открыла флягу, налила полчашки араки. Сломав тростинку ковыля, смочила ее в горько пахнущем напитке и побрызгала по сторонам. "Я таалын не украла - лежал на дороге. Да будет мне свидетелем богатый мой край!"
Выпила. Остаток араки выплеснула. Затем достала грудинку и впилась в нее крепкими белыми зубами. От араки внутри потеплело.
- Что мне хозяин таалына! - вслух сказала она. - Даже если бы появился!..
Стемнело. Пора было отправляться в путь. Дремавшая лошадка стояла так удобно, что женщина обрадовалась - обойдется без долгой возни. Уже собралась было перекинуть через седло суму, как вдруг из кустов донесся пронзительный крик.
- Ы-а-а-а!
И снова тишина.
Женщина вгляделась в обступившую тьму. Крик повторился. Вздрогнув, она лихо вскочила на лошадь, забыв о своей находке.
- Ы-а-а-а! - догнал ее истошный крик.
"Что это? - опомнилась она. - Может, почудилось - ветер в ушах гудит? Или это сова? Надо узнать!.." Дернула повод. Нехотя повернув, лошадь сделала несколько шагов в сторону кустов и стала. Совсем рядом, в караганнике, белел сверток.
- Ы-а-а-а! Ы-а-а-а!..
Ребенок!! - С минуту женщина стояла в растерянности.
Детей у нее никогда не было, и этот плач, тонкий, жалобный, будил в ее сердце щемящее чувство. Она подняла с земли сверток. Развернула ягнячью шкуру и увидела маленькие ручки. Ребенок еще пуще залился плачем и потянулся к женщине. Детские доверчивые пальчики коснулись ее лица. Она отбросила в сторону тряпье, в которое был завернут ребенок, и ловко сунула малыша к себе за пазуху. Так же ловко взобралась на лошадь. Та, словно поняв, в чем дело, пошла с места наметом.
Вскоре показались искорки над трубой одинокой юрты, черневшей возле лесочка, у самого брода Оруктуг-Кежиг.
Ветер крепчал, раскачивая высокие тополя. Донесся заливистый лай собаки. Женщина круто осадила лошадь у самой юрты; тотчас появился пожилой мужчина в козьей шубе.
- Что случилось, жена? - спросил он удивленно. - Эк, разогналась! Гонятся за тобой, что ли?
- Скорее бери коня!
- Ты что?
Мужчина схватил поводья. Брюхо лошади ходило ходуном, из ноздрей валил пар. Женщина скользнула в юрту.
- Привязывай коня и скорее сюда!
Мужчина, хмыкнув под нос, привязал лошадь.
- Скорее, говорю! Достань из сундука ягнячью шкурку! Ту, что помягче! - командовала жена.
- Что с тобой, старушка? В своем ли ты уме? Зачем тебе шкурка понадобилась?
Расстегнув шубу, она повернулась к огню, и мужчина увидел в ее руках ребенка. Ребенок был голенький, красный, как только что родившийся козленок. Помахав ручонками, сунул в рот пальцы и заплакал. Хозяин юрты стоял, разинув рот.
- Поок, проснулся? За пазухой-то, видно, угрелся, вот и уснул, - приговаривала женщина, затем повернулась к мужу. - Что встал, как каменная баба! Не слышишь, плачет?
- Да где ты его нашла? - спросил он, наконец, доставая из сундука шкурку.
Женщина, тетешкая малыша, приговаривала:
- Чего мелет глупый старик! Где я найду? Мое дитя!..
Она осторожно прижала к себе ребенка.
Ягнячья шкурка быстро нагрелась у очага. Женщина бережно завернула в нее ребенка. Тот молча сучил розовыми ножками, потом снова сунул в рот пальчики и зачмокал.
- Бедняжка, проголодался, - сказала женщина. - Подогрей молока, старик!
- А ты заверни его поскорей, а то искра попадет.
- Ой, старик! - воскликнула женщина, обрадованная внимательностью мужа. - Подрастет, будет зайцев петлями ловить!
Хотя у старика и копошились в голове самые противоречивые мысли, однако он ответил в тон жене:
- Правда! Смотри ты, как он резво ножками расписывает!
- Удальцом будет! - Она хотела добавить, "как отец", но сдержалась.
Вскоре, насосавшись подогретого молока, малыш уснул.
Ветер, поднявшийся с вечера, поутих. Перестали шуметь тополя возле юрты. Прояснилось небо. В дымоходе юрты замигали звезды. Из-за туч вынырнула луна, похожая на фарфоровую тарелку.
- А ведь уже середина десятого месяца, - сказала женщина. - Старики говорят: ребенок, который родился в это время, будет счастливым.
- Старики не ошибаются!
Ему не спалось. Он сел возле очага и принялся строгать щепки - вдруг придется ночью подогревать молоко. Щепки звонко отскакивали. Казалось, что за всю свою жизнь он не выполнял работы более полезной. Временами, когда ребенок просыпался, он ощущал ни с чем не сравнимую радость. С удивлением думал о том, как они с женой могли прожить столько лет одинокими, в пустой рваной юрте. Теперь дом наполнен заботами, жизнь приобретала новый смысл.
В очаге медленно тлели угли. Мужчина не сомкнул глаз, смотрел в очаг, и прожитая жизнь вновь проходила перед его глазами...
Горькое беспросветное детство. Пастушество у баев, женитьба на такой же, как и он, бедной девушке. Схватки в горах между красными и белыми. Тогда он впервые узнал, что такое быть свободным. Но жизнь устроить оказалось не так-то легко.
Прошло уже десять с лишним лет национально-освободительной революции в Туве, но все блага жизни оставались пока в руках богачей. Почему только у них много молока, лошадей? Почему они стараются избавиться от соседства с бедняками, когда те перекочуют к ним поближе?
Может, дельный совет давал Оюну сумонный тарга , приглашая вступить в тожзем?
Заплакал ребенок. Оюн поднялся. Поставил на очаг миску с молоком. Не тревожа жену, сунул мальчишке самодельный рожок, и тот зачмокал, не открывая глаз. Затих.
Теперь мысли Оюна были о ребенке.
Вчера, когда он был в нижних аалах, слышал, что заболел новорожденный у одного арата. Оюн вспомнил, как старуха в аале рассказывала: "Беда с нашими детьми. Жена соседа третий раз рожает. А толку? Первые двое сразу же померли. Теперь и к этому хворь прицепилась. И никто не может помочь. Нынешние-то доктора совсем глупые: в слабого ребенка втыкают иглу! Да какая от этого польза! Не то что малыш - не всякий взрослый вытерпит. Где былые времена? Сильные ламы да шаманы вмиг бы прогнали болезнь. А уж если она не уходит, тут одно средство - завернуть малыша в овчину да положить на перекресток. Ребенка вместе с едой подберут, а семью покинет напасть".
Это воспоминание взбудоражило Оюна. Он поднялся, раздул огонь в очаге. Тревожно оглянулся по сторонам. "Ни в жизнь не поверю. Все это - выдумки лам. До сих пор еще уцелели, хитроумные! Кружат голову темным аратам. Ну и болваны же, ребенка в такой мороз на дорогу выбрасывать!" С такими мыслями Оюн Херел заснул.
Проснулся он на птичьем рассвете. Перегнал лошадь на новое место. Потом разжег огонь и поставил чай. Жена зашевелилась. Видно, тоже хотела встать, но Оюн упредил:
- Поспи. Поспи еще. Отдохни хорошенько!
Он пошел к овцам и долго стоял, выбирая самую упитанную. Никогда еще не позволял он себе зарезать овцу, не посоветовавшись с женой. Но сегодня все складывалось по-другому: казалось, жена и впрямь подарила ему ребенка. Стало быть, по старому обычаю, надо кормить ее свежим мясом, чтобы скорее окрепла. Ведь это большое событие, когда на белый свет появляется человек. Обязательно в честь новорожденного должно состояться пиршество.
В это утро на душе Оюна было светло.
Жили они с женой всегда одной юртой, без соседей. Поэтому он был неразговорчив, обычно чурался людных мест. Да и к нему нечасто заглядывали, хотя был он покладист, из тех, кто, как говорится, коня бережет, собак не тревожит и не спугивает овец, проходя мимо стада. Ребятишки в аалах дразнили его Бышкак-чааком. Потому, видать, что носил он рыжую бороду. Никто его не называл по имени. Чем заслужил он такое к себе отношение? Тем, что нрава был безобидного, или потому, что не имел детей? Над этим он никогда особенно не задумывался. Но сегодня Оюну казалось, что отныне все пойдет по-иному. Босоногие сорванцы больше не посмеют обзывать его мохнатой щекой. Теперь у него есть сын. Теперь Оюн Херел станет уважаемым человеком: и скот у него кое-какой есть, и сын растет...
Оюн в жиденькой своей отаре выбрал самого жирного баранчика, зарезал его, сам освежевал, обработал внутренности, приготовил хан и чореме. Завтрак был почти готов, когда снаружи донесся лай собаки. Послышались крадущиеся шаги. В юрту вошел глухой старик Мыйыс-Кулак - Рогоухий, - живший в верховьях Агылыга.
Оюн Херел плохо знал Мыйыс-Кулака. Тот был нездешним. Говаривали, будто приехал из Хемчика, густо населенного района Тувы. Другие утверждали, что он с юга. Настоящее имя Мыйыс-Кулака - Монгуш Коданмай. А Монгушей полно в любом сумоне. В Агылыге он появился вскоре после революции, едва держался на ногах и, разговаривая, прикладывал к уху коровий рог. Оттого и прозвали его - рогоухий. Через некоторое время он поправился, окреп и вскоре женился. С тех пор и осел в здешних местах. Хотя был он глухим, но без дела не сидел: вязал веники на продажу, не пропускал ни одного собрания, читал газеты и тем заслужил уважение таргаларов.
Мыйыс Кулак переступил порог, поздоровался и присел возле очага. Херел, помешивая крючком варившееся мясо, сказал:
- Там сыро. Садитесь повыше, на ширтек.
- Аай? Что ты сказал? - закричал Мыйыс-Кулак, приложив рог к правому уху.
Херел, повернувшись к нему, громко повторил:
- Я говорю: садитесь повыше!
- Да, пожалуй, - ответил Мыйыс-Кулак, взглянув на котел. Передвинулся на ширтек, закурил трубку.
- Куда это вас несет в такую рань? - спросил Херел.
- Говорят, кто пораньше встанет, тот к мясу подгадывает, - улыбнулся Мыйыс-Кулак, обнажая торчащие веером большие желтые зубы. Заметив, что Херел пристально глядит ему в рот, перестал улыбаться. - Собственно, никуда не спешу. Поехал за типчаком для веников. Травы увяли, самое время рвать типчак.
Запахи горячего хана и вареного мяса, дымившегося в деревянном корыте, заполняли юрту. Херел разбудил жену. Она повернулась, чтобы встать, и в это время заплакал ребенок. Мыйыс-Кулак вытаращил глаза. Уж кто-то, а он-то знал, что в этой юрте ребенка никогда не бывало.
- Ну, чего ты плачешь, глупенький мой? - певуче запричитала хозяйка. - Поок-хайт, совсем мокрый... Подай-ка мне, старик, мягонькую шкурку.
- Откуда у вас ребенок? - спросил Мыйыс-Кулак. - Нашли, что ли?
Оюн не нашелся, что ответить, и лишь усердней стал рыться в сундуке.
- Как это - "нашли"? - обиженно возразила женщина. - "Нашли"! Ничего подобного! Это - наш ребенок.
Херел отыскал, наконец, обрывок овчины и, завертывая в нее ребенка, сказал:
- Ох и шустрый!
Мыйыс-Кулак и женщина стали есть мясо, а Оюн, взбалтывая мутовкой хойтпак в бочонке, как бы про себя размышлял вслух:
- Вот и старик Мыйыс-Кулак к нам заехал... Все равно хойтпака так мало, что и смотреть не на что, перегоню-ка, жена, араку.
Оюн перелил хойтпак в чугунную чашу, приспособил булгэр и чылапчу. Немного погодя тоненькая струйка араки уже сбежала по желобку в деревянный бидончик. Мыйыс-Кулак оживился, стал помогать хозяину.
В достатке было и пищи, и араки. Разговор пошел веселее. В эти минуты жизнь казалась Херелу счастливой, беззаботной. Но Мыйыс-Кулак вдруг стал собираться в дорогу. Встал, отирая о халат руки, и, наклонившись, пошел к выходу. Немного погодя Херел, движимый неясным, тревожным чувством, вышел из юрты. Мыйыс-Кулак торопливо удалялся по той самой дороге, по которой вчера примчалась жена Херела.
- Странный человек, - сказал Оюн, возвращаясь к очагу.
- Что в нем странного - глухота, страшные зубы?
- Да и то, и другое, - буркнул муж. - Мне кажется, что он вовсе не глух. И эти лошадиные зубы где-то я видел.
Женщина вопросительно повела головой.
- Помнишь, мы жили недалеко от Алылыга? Меня тогда ранили, коня отобрали. Человек с черной повязкой на лице... У него были такие же зубы.
- Что ты мог тогда заметить? - возразила жена. В глазах ее мелькнул испуг.
- И еще чудно: чего это он к нам нагрянул спозаранку?
- Чудно! Чудно! Тебя же ранили тогда, без памяти был... И потом, ни один из бандитов, которые убили старика Чазарадыра, не ушел живым. Араты сбросили их в пропасть. Сам говорил!
- Так-то оно, так, - покачал головой Херел. - Уж лучше самому в капкан попасть, когда ставишь его на волка, чем вот так ошибиться.
Через два дня Мыйыс-Кулак появился снова. Был он так пьян, что едва держался в седле. Говорил что-то, но язык заплетался, и трудно было разобрать его речь. Одно поняли: в соседних аалах праздник, кто-то подобрал подкидыша и тем уберег молодую семью от смерти других детей.
Сказав это, Мыйыс-Кулак умчался, покачиваясь в седле. Через несколько дней Мыйыс-Кулак вновь приехал. Многое поведал он Херелу тайком от его жены.
- Разговоров о том, что вы нашли ребенка, прямо девать некуда. Сумонные таргалары во главе с Алдай-оолом шум подняли: дескать, даже скот и тот числится в списках, а тут чужого ребенка присвоили. Так что будь готов. Скоро, видать, посыльный к вам прибудет, потребует объяснения. Я человек честный, мое дело - предупредить... На всякий случай... И вообще этот Алдай-оол плохой человек. Властью своей кичится. Видите ли, это благодаря ему разбили в ущелье Агылыга белую банду. А что это за банда? Кто ее видел?
Мыйыс-Кулак отхлебнул чаю.
- Кто на чьей стороне - не поймешь. Тот же Алдан-оол... А теперь, видишь ли, праведником заделался, народ возглавил. И на тебя вот ни с того ни с сего напал. Темное дело. Я всегда всем правду говорю. Так что, мне думается, будет лучше, если вы заранее сообщите о малыше в хошунное управление. Пожар легче тушить вначале.
С тем Мыйыс -Кулак и уехал.
- Нет, он все-таки чудной, этот Мыйыс-Кулак! - сказал Оюн Херел, оставшись наедине с женой. - Намолол всякой всячины, что к чему - не поймешь.
Долго советовались. Нет, власти ничего худого им не сделают. Теперь, когда у них появился ребенок, можно вступить и в тожзем, отдать коня и овец в общественную собственность. Сколько можно кочевать с дырявой юртой! Сотни лет предки их бродили по степи, а к чему пришли, чего добились? Теперь же простой арат обрел свободу. Никто его не смеет ударить, забрать овец за долги. Так когда же и работать по-настоящему, если не сейчас!
Херел сказал:
- Мы наверняка думаем правильно. Я так решил: перекочуем в долину Шивилига, там и осядем.
- А почему не в долину Агылыга? Испокон веков там жили.
Херел пожал плечами.
- Что-то затевает этот Мыйыс-Кулак. Не зря он прикидывается таким добреньким. Отчего он меня на сумонного таргу Алдай-оола натравливать стал? Нет, подальше от греха.
- Раз ты что-то подозреваешь, заяви властям.