- Верно! - это тетушка Тос-Танма. - Туда только вчера поехал наш новый парень, Эрес. Он, тьма-тьмущая, здоровый, вдвоем с чабаном они гору с места сдвинут. И Шырбан-Кок, - тетушка повернулась к тарге, - правду сказал: нет нужды посылать еще кого-то на Агылыг. Я еще ни разу не слышала, оол, чтобы ты умные вещи говорил. Но на этот раз ты прав: где плохо, и я говорю - плохо, где хорошо, я говорю - хорошо. Там, где Эрес, помощников не нужно. Он один стоит десяти таких вот... как ваш Угаанза.
- И ты, тетушка, на меня нападаешь? - Угаанза насмешливо поджал губы.
Тос-Танма неумело притворилась удивленной.
- Тебя ведь и палкой на работу не выгонишь. А сегодня ты здесь. Что бы это значило, Угаанза? А?
- Хватит, тетушка. Тарга Дажысан сам говорил: нужны дела, а не слова.
Собравшиеся загалдели. Кончук не замедлил положить конец начавшейся было перепалке.
- Превосходно! - оборвал он спорящих. - В верховье Агылыга никого направлять не будем, решено!
Тос-Танма гордо развернулась и пошла к выходу, пригибая половые доски.
- Кто на Буура поедет? - спросил Кончук.
- Я! - Долаана подняла руку.
- С кем?
- Со мной! - раздался голос Угаанзы.
- Нет, со мной! - уточнила Бичииней.
- У меня предложение, - вмешался Шырбан-Кок и поднялся. - Не годится в такой буран отпускать девушек одних. Мало ли что может случиться. Надо, тарга, - кивок в сторону Кончука, - правильно расставить силы.
- Верно, - согласился Кончук и записал: "На Буура - Долаана, Угаанза". - В трудное время председатель становится командиром и его приказы должны выполниться беспрекословно, - пояснил он.
Распределение закончилось. За каждым правлением закрепили ферму, кошару, стоянку. Кончук, как и положено председателю, взял на себя общее руководство.
Дажысан в свою очередь добавил:
- На некоторых чабанских стоянках нет сена. Подумайте, как его лучше доставить. Не уезжайте сразу же, как кончится буран. Будут большие сугробы, а это, как вы знаете, опасно для овец. Помогите чабанам проторить дорогу к пастбищам. Теперь - когда выезжать?
- Завтра, чуть свет, - поспешил председатель.
- Нет! - отрезал Дажысан. - Не завтра, а сегодня. Дорог каждый час.
- Правильно! Правильно! - послышались голоса.
Мнение секретаря полностью отвечало моменту, и многие, даже неожиданно для себя, поддерживали его.
Вскоре правление колхоза опустело, остались только Кончук и Шырбан-Кок. Председатель достал портсигар, колупнул ногтем папироску. Шырбан-Кок торопливо поднес зажженную спичку... Кончук все еще не мог успокоиться. Нервно попыхивая папиросой, он повторил то, что уже было им сказано.
- Руководство, организация - основа успеха. Не-ет, видно, кое-кому важно себя показать.
- Конечно, тарга, что там и говорить, - в тон Кончуку поддакнул Шырбан-Кок и засмеялся. - И то сказать - не из каждого яйца петух вылупляется. Не просто командиром быть.
- Да, действительно, - тарга Кончук, прищурясь, посмотрел на Шырбан-Кока. - Однако все уже на работе, только ты еще не распределен, а?
- Да разве бывает так, чтоб я без работы оставался?! Что-нибудь да подыщется. Вот, к примеру, возле вашего дома почти нет уже дров. Так ведь?
- Так. Но с дровами успеется. Вот что. Хотя... - Кончук безнадежно махнул рукой, промолвил, словно рассуждая сам с собой: - В такой ветрище коров тебе никто не доверит. Ладно уж, придется тебе дня три-четыре посидеть дома.
- Да я что, лишь бы сберечь общественный скот!
Кончук покачал головою, не то осуждая, не то потешаясь над Шырбан-Коком. А тот уже рассуждал:
- Чабанам на Бууре повезло. Угаанза справится с любым ветром. Из любого места сено вывезет.
- К тому же с молодой девушкой, - вставил Кончук.
- Да, тарга, это уж как есть.
- А ведь ему жениться пора. Где сейчас сын ее, у бабушки?
- Да, в Шагонаре.
- Долаана молода... Может, она скрывает, что вдова и у нее есть сын?
- Не-ет, тарга, не скрывает. Самостоятельная.
- И я говорю, молодчина! Рассудительная, как мать, и смелая, как отец.
- Ну и хитрец ты, Шырбан-Кок! Ох и хитрец! Теперь я понимаю, почему в буран нельзя женщин отпускать одних, без мужчин. Хитер!..
- Отец сыну добра желает, тарга, - скромно заметил Шырбан-Кок. - Лишь бы хорошая девушка попалась.
- Молодым нужно помогать найти друг друга.
Еще с порога Угаанза крикнул:
- Мама, готовь в дорогу! Еду на стоянку в Буура. - От самого правления колхоза Угаанза бежал бегом. Глаза его горели, на мокром лице блуждала улыбка.
- С кем едешь-то?
Сын отмолчался. Мать принесла две дохи: одну из собачьих шкур, другую из козьих - на выбор. Угаанза вынес из своей комнаты небольшой чемодан.
- Наполни, только повкуснее... И побольше!
Не прошло столько времени, чтобы искурить трубку, как открылась дверь и на пороге показалась Долаана.
- Вот с ней, мама, я и поеду. Вдвоем.
Женщина сдержанно, однако не без теплоты, ответила на приветные слова Долааны и захлопотала пуще прежнего. Она не знала, что же ей сейчас делать в первую очередь: то ли угощать гостью, теперь уже и попутчицу сына, чаем, набивать ли чемодан снедью, ругать ли мужа, который где-то запропастился.
Долаана была, как всегда, сдержанна; ее темные глаза струили насмешливое любопытство: "Вон ведь как забегали!" Садясь на подставленную табуретку, она успокаивающе проговорила:
- Почаюю как-нибудь потом, тетушка. Ничего, не беспокойтесь. И времени нет.
- Как же... так скоро-то! Неужто нельзя чуть позже?..
- Нельзя, мать! - Ответил Угаанза. - Живее!
- Вот как, деточки, - приговаривала женщина, наполняя чемодан.
Угаанза накинул на Долаану доху из собачьих шкур. Они вышли из дома. Тетушка следовала за ними, во дворе обогнала, проворно открыла калитку-ворота, за которыми стояла запряженная в легкие санки лошадь.
Угаанза, неумело ухаживая за Долааной, помог ей удобнее устроиться в санках, наполненных душистым сеном: подруги любили Долаану и, отправляя в дорогу, запрягли для нее лучшую лошадь, они же натолкали сена, накрыв его сверху теплой кошмой. Угаанза дернул вожжи, санки, скрипнув, заскользили.
Лошадь побежала крупной рысью, легко, намашисто. Угаанза не жалел ее: то и дело теребил вожжи, покрикивал.
Долаана, укутавшись в собачью доху, не замечала бурана. Время от времени Угаанза наклонялся к ней, ласково спрашивал, не мерзнет ли? Нет, ей тепло и удобно. Только вот какое диво: вчерашний шалопай Угаанза вдруг стал таким внимательным и так торопится на дальнюю стоянку, а ведь там вовсе не сладко. Неужели наконец образумился, спешит, чтобы помочь чабанам?
Долаана была настороже и на все знаки внимания отвечала сердито или равнодушно.
Всю степную часть пути лошадь бежала рысью и только у гор замедлила ход.
Быстро опустились зимние сумерки. До стоянки чабана оставалось несколько километров. В этих местах еще девчонкой пасла овец, могла бы даже сейчас отыскать заячьи норы. Угаанза тоже знал эти места, и потому заблудиться они не могли.
Но вот в затишке, у большой скалы, сани почему-то остановились. Лошадь что ли пристала или Угаанза натянул вожжи...
- Почему стоим? - встревожилась Долаана.
- Тень ее величества устала, - послышалось в ответ.
Долаана откинула воротник дохи, пытливо заглянула в бегающие глаза Угаанзы.
- Что за тень? Какая тень? Брось свои шуточки!
- Конечно, не моя, - ухмыльнулся Угаанза. - Тень ее величества - это твоя тень, Долаана.
- Не городи ерунду. Поехали быстрее!
Угаанза глуповато улыбнулся и, закрыв глаза, медведем навалился на Долаану.
- Я люблю тебя, Долаана, - прошептал он.
- Не смей! - Изо всех сил Долаана толкнула его в грудь. Извернувшись, вцепилась в крыло санок и вывалилась в снег. Отбежала в сторону, тяжело дыша, не зная, куда бежать.
Угаанза стоял около санок, растерянный, напуганный своей неудавшейся попыткой...
- Я же пошутил, Долаана. Куда ты бежишь? Заблудишься. Иди сюда, я же пошутил...
- Не заблужусь и не замерзну! Я выросла здесь. Уезжай отсюда! - Долаана гневно топнула ногой.
Угаанза совсем оробел:
- Долаана, не сердись. Я пошутил. Надевай скорее доху и поедем.
Долаана молча села на прежнее место: "Посмей только".
Угаанза помог ей надеть доху и, подкинув к ногам сена, просящим тоном проговорил:
- Что прошло, дунмам, то прошло. Никому ни слова.
Долаана не ответила.
Через час они были на стоянке.
Пожилой чабан с редкой, пучком ковыля, бородкой радостно приветствовал прибывших. Он проводил гостей в дом, оставил их пока на попечение своей жены, сам же вернулся на подворье распрячь лошадь и задать ей корм.
Жена чабана принялась разжигать таган. Долаана кинулась было помогать ей, но хозяйка не позволила: "Отдыхай с дороги-то, дунмам!"
Угаанза придирчиво осматривал неприхотливое жилище чабана. Хозяин, вернувшись в дом, заметил, что его гость "шарит" глазами и кисло хмурится. Он-то хорошо понимал, каким забытым уголком должно показаться его зимовье после добротных домов большого села, где есть электричество и радио. Но и то сказать: когда же обхаживать дом, если днем и ночью одолевают заботы об отаре.
- Сена у нас хватает, дети мои, - говорил он. - Вы только помогите нам подвезти его. Мы уж со старухой как-нибудь сбережем наших овечек.
В котле еще не сварилось, но Угаанза уже открыл чемодан и достал бутылку водки. Он улыбался:
- Мы никогда не были у вас, старики. Подумали: ну как приехать с пустыми руками! Решили прихватить эту штуку. - Угаанза искоса посматривал на Долаану, взглядом умолял ее не мешать ему.
- Па! - Удивился чабан. - Мне и невдомек, что вы в гости ко мне приехали! - Он взял из рук Угаанзы поллитровку и передал жене. - На-ка, жена, положи куда-нибудь. Расправимся с ней потом: некогда сейчас бражничать.
Долаана сверкнула глазами на Угаанзу и потупилась. Угаанза же не очень смутился.
- Раз гостинец подан, то не приходится говорить, мал он или велик, мой или твой. Верно, старики? - Угаанза неумело запутывал следы. Продолжая играть роль простодушного парня, он беззаботно, словно все идет как нужно, выложил на стол колбасу, сало, сыр, консервы, яйца. В дополнение ко всему выставил еще одну поллитровку.
- Уж эту-то мы просто обязаны распить. Надо бы только развести, спирт.
- Сейчас же спрячь! - вне себя крикнула Долаана. - Ты сюда зачем приехал? Пьянствовать? - Голос ее дрожал. Она смотрела на чабана, ища поддержки.
Чабан сказал:
- Ну-ка, жена, подай ту, первую... - И когда жена подала ему бутылку, он поставил ее перед Угаанзой: - Распоряжайся как хочешь, дунмам. У бутылки горло узкое, дно широкое, залезешь - едва ли выберешься.
Угаанза, не сказав ни слова, принялся за хмельную трапезу один и вскоре был так пьян, что тут же, за столом, свалился.
На следующий день чабан и Долаана отправили его обратно, в село. Надежды старых Шырбан-Коков заполучить в невестки Долаану рухнули.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Эрес очнулся от внезапно набежавшего озноба и услышал, как воет и плачет вьюга. Вдруг все смолкло: и вой, и шум, и всхлипывания. Только где-то совсем рядом что-то тихонько поскрипывало. Потом - и далеко, и близко - он услышал разговор:
- Когда она окончится, эта небесная карусель? Если бы можно было заткнуть войлоком все дыры в небе.
Голос вроде бы знакомый. Говорил мужчина. Но - кто? Или это от гула в ушах? Всем замерзающим, наверное, что-нибудь да мерещится. Но нет, Эрес слышит и другой голос, он отвечает первому:
- В такую пургу овец не выгонишь...
Эрес вздрогнул. Это же голос Анай-кыс. И снова впал в забытье. Потом, как сквозь вату, услышал:
- Еще не просыпался?
Спрашивал мужчина. Ну, конечно, это - Лапчар! Как он может знать о нем, Эресе, когда над ним только что стонала вьюга? Лапчар? Неужели?! Голоса, мужской и женский, не смолкли. Они тихо перешептывались.
"Так я живу? - подумал Эрес. - Жив!"
Некоторое время он лежал не шевелясь, боясь спугнуть наваждение. Затем попробовал пошевелить пальцами рук и ног: слушаются, но сильно горят, словно их сунули в горячую золу. Теперь он окончательно поверил, что жив, и сознание этого обдало его горячей волной радости. К чему мысли, где он сейчас и кто с ним рядом, если есть главное - жизнь.
Эрес открыл глаза. И первое, что поймал взгляд, была родинка на лице Анай-кыс и узкие глаза Лапчара.
- Как спалось? - На лице Лапчара улыбка.
Эрес приподнялся, обвел взглядом белые стены жилья:
- Как я здесь очутился? Я не сплю? - Надо было что-то говорить. Он чувствовал себя неловко.
- Нет, дорогой, не спишь.
- Значит... - Эрес хотел было встать, но Лапчар удержал его:
- Лежи, лежи, - сказал он и тронул Анай-кыс за плечо, - он со вчерашнего дня ничего в рот не брал. - И снова к Эресу: - Ну-ка, давай проверим твои ноги и руки... - Лапчар присел на кровать, сдвинул одеяло. - Кажется, ничего, обошлось. Уши вот немного припухли. Но это пустяки.
- Как я здесь оказался?
- Лучше скажи, кто тебя отпустил одного в такую погоду?
- Сам вызвался.
Почему-то на ум пришел Шырбан-Кок, его сочувственная скороговорка тогда, в конторе: "Может, не стоит посылать Эреса. И так во все прорывы кидаем". И лисий взгляд из-под бровей. Теперь он ясно представил этот мимолетный взгляд. И сжал зубы: легко же его купили.
Анай-кыс принесла граненый стакан, до половины наполненный светлой жидкостью.
- Глотни-ка, друг. Всем лекарствам лекарство. - Казалось, Лапчар своими шутками пытался развеселить его. Эрес учуял запах спирта.
- За что ж выпить?
- Представь, что вчера ты бражничал, а сегодня нужно похмелиться.
- Наверное, я настоящий пьяница: не помню, где свалился, - в тон другу заметил Эрес. Анай-кыс подала большую миску крепкого бульона.
- Надо хорошо поесть, - сказала она.
На ее лице отразилась такая радость, что Эрес отвел глаза. От внимания, заботы Анай-кыс и выпитого спирта он весь, казалось, превратился в сплошное тепло.
Лапчар сидел на краю кровати и рассказывал. Они с Анай-кыс приняли отару овец. Решили зимовать здесь, в Кулузуне.
Перед началом больших ветров весны Лапчар поехал в Шивилиг. Нужно было пополнить запасы продуктов, купить кое-что, справить неотложные дела.
От Кулузуна до колхозного центра - день добрый езды, и путь этот совсем нелегок: дорога не проторена, местами шел пешком, взяв лошадь под уздцы. Во второй половине дня его застал буран. До стоянки оставалось не так много. Вдруг конь остановился, как вкопанный. Лапчар прошел вперед и увидел лежавшего поперек заметенной дороги человека...
Они долго сидели втроем, разговаривая, пили чай. Как хорошо было Эресу с ними. У него есть такие друзья!
Лапчар поднялся. Надо накормить овец. Эрес вызвался пойти с ним.
Ветер бушевал по-прежнему. Выпускать овец из кошары в такую непогодь - значило погубить не один десяток. Посоветовавшись, друзья взяли большие кожаные мешки, набили их сеном, сметанным в тугой стожок у кошары, и вошли внутрь. Овцы окружили их плотной блеющей массой, жадно хватали разбрасываемое сено, тянулись к мешкам, остро пахнущим летом... А вернувшись, снова говорили, так и не легли спать.
Эрес торопился. Чабан ждет не дождется помощи.
Утром Лапчар оседлал двух коней, чтобы проводить Эреса. Тот поблагодарил Анай-кыс, попрощался. Она долго смотрела им вслед и улыбалась.
- Если бы ты не отполз от коня, все, конец, - сказал Лапчар, когда они отъехали от зимовья. - Я бы просто не заметил тебя!
- Верно, - кивнул, удивляясь своему спокойствию, Эрес. - Счастье, что я куда-то пополз в беспамятстве, со смертью боролся.
И ему вспомнилось, как в те страшные минуты, в полубреду, задыхаясь от снега и ветра, он думал о Долаане, слышал ее смех - ласковый, звонкий. Вот тогда-то он, уже ничего не соображая, пополз к дороге, бросив теплый бок коня. Рассказать ей об этом - улыбнется. А что у нее на душе - разве поймешь. И все-таки он благодарен ей.
* * *
Чабан переживал, слушая рассказ Лапчара о случившемся. Он хлопал себя по коленям, качал головой. Он решительно отказался от услуг Эреса, когда тот вызвался ехать за сеном. "Отдыхай, набирайся тепла". Взял с собой Лапчара.
Утром было светло, солнечно. Последние порывы большого ветра подмели небо. И, как это всегда бывает в Туве, вслед за бураном показались первые признаки весны.
Вершины гор и перевалов облысели: ветер снял с них снежный покров. Потемнели леса, пахнуло влажным воздухом гор.
...Утренние и вечерние заморозки. Закатные розовые зори - это ли не приметы наступающей весны! Скоро прилетят скворцы. Над стоянками закружатся в свободном парении коршуны. В тайге начнутся нескончаемые птичьи концерты. И ничто уже не сможет заарканить весну, удержать ее буйный порыв.
Эрес вышел из юрты. Перед ним распахнулись степи Агылыга во всей своей первозданной красе. Снежные просторы, по которым уже перекатывались лучи весеннего солнца, резали, слепили глаза. Когда Эрес ехал сюда, все тонуло в белой круговерти, и он не мог даже представить эту неоглядную ширь, от которой захватывало дух.
Некоторое время он стоял, глубоко дыша запахами просыпающейся земли. Потом не спеша оседлал коня и выехал на горку, пологим курганом высившуюся недалеко от стоянки чабана. Кругом белели поля, на них то там, то тут выбегали стайками из тайги кудлатые березки. Вот бы проехаться по этим просторам на тракторе, взрыхлить их и засеять хлебом! Сколько зерна соберешь!..
На своем отдохнувшем за двое суток коне Эрес скакал от полянки к полянке, от проталины к проталине. Иногда спешивался, брал в руки горсть промерзшей земли, мял ее в теплых ладонях и, отогрев, бросал по ветру... Земля прилипала к пальцам, лоснилась. Плодородная, разве можно этого не видеть? Теперь ему не терпелось вернуться и поговорить с таргой. Как можно не замечать того, что готово принести людям радость и богатство, - нетронутую плугом землю?!
Вернувшись на стоянку, Эрес поделился своими мыслями с чабаном. Тот сказал:
- Один молодой парень загорелся желанием освоить эти земли. Неподалеку отсюда, - чабан махнул рукой, - его могила... Так вот, этот парень приехал сюда с лошадьми поднимать целину. И что же? В первую же ночь его убили. А кто - неизвестно. С тех пор дело заглохло.
В тот же день Эрес тронулся в обратный путь. Ехал и думал, как будет говорить с председателем - спокойно, убедительно. Торопиться надо, скоро весна... Конечно, колхоз не откажет, даст хотя бы один трактор.
Пожалуй, кое-кто будет упорствовать: осторожность прежде всего. Но таргаларов можно уговорить. В конце концов никакого риска, а выигрыш явный - десятки, сотни гектаров новой пахоты. Нет, медлить нельзя...
Эрес спустился с горочки и невдалеке увидел то, что искал его взгляд, - могильный холмик. Подъехал поближе. На скосе могилы ржавел старый плуг. Ни надписи, ни памятника. Оградка из металлических прутьев.
"Такой плуг, - вспомнилось Эресу, - в народе называли "подмогой". Государство давало плуги бесплатно, как дар и помощь".