* * *
...С наступлением зимы работ в колхозе заметно поубавилось. Разве какой-нибудь случай... А так почти все свободны за исключением доярок, скотников и чабанов.
Долгими зимними вечерами Эрес засиживался над книгами или шел с Долааной в кино. Правда, у нее времени тоже мало: поступила в седьмой класс вечерней школы. Но как только выдается свободный часок, он спешит к ней. Разговаривать с Долааной, быть с ней рядом стало для Эреса привычкой, необходимостью. Долаана Монге, скромная, работящая, всегда удивительно радушная и вместе с тем сдержанная, сама, быть может, не зная этого, отвлекала Эреса от невеселых мыслей, скрашивала его одиночество. Ничего, кроме дружбы, доверчивости, никто из них от другого не требовал, и никто в селе не мог бы сказать о них дурного слова.
Однажды Эрес просидел у Долааны допоздна, пока не потух свет. Последняя задачка по алгебре так и осталась нерешенной. Эрес, попрощавшись, ушел.
На улице мела пурга, колючий снег обжигал щеки, застилал глаза. Эрес с поднятым воротником едва угадывал путь к дому Шырбан-Коков.
Он открыл калитку, шикнул на пса и вошел в прихожую. В соседней комнате гостиной громко спорили. Эрес узнал голос Шырбан-Кока. Другой - звонкий, насмешливый - принадлежал молодому парню. "Очевидно, вернулся блудный сын Угаанза", - подумал Эрес. Стараясь не привлекать внимания, он тихонько прошел в свою комнату, разделся и лег в постель.
- Горе на мою голову! - взвизгнул тонкий до неузнаваемости тенорок Шырбан-Кока. - И так живешь, как на угольях, а тут еще этот со своими донимками. Заврался, меры не знает!
- Вы сами его приветили! - в тон отцу возмущенно перебил Угаанза.
- Да тут он хоть на глазах...
- А мне плевать, я никого не боюсь...
- Что-о? Ты с кем говоришь, сосунок?
Эрес, весь насторожившись, приподнялся на локте. От неловкого движения под ним скрипнул матрац. Голоса мгновенно затихли - донесся тревожный шепот. И - снова заколобродили: громко, даже слишком, как показалось Эресу. Так говорят люди, желая, чтобы их услышали.
- Довольно, пора за дело приниматься. И так уж мне глаза колют: сынок-тунеядец.
- Ла-адно... - миролюбиво протянул Угаанза, словно и не сердился минуту назад. - Я - что? Я готов...
Эрес еще ни разу его не видел. Где-то он пропадал по целым месяцам. Говорили, окончил он семь классов, дальше учиться не захотел. От военной службы сумел уклониться, ссылаясь на то, что он единственный сын престарелых родителей, должен их кормить и беречь. О! В нужной справке Шырбан-Коку не откажут!..
Эрес уже не смотрел на него, лишь слышал звонкий, перешибаемый хрипотцой голосок.
- Ну что мне делать дома, а? - куражился Угаанза. - Разве есть у вас невеста развеселить меня! - И тут же без видимой связи гаркнул: - Были бы деньги, остальное трын-трава!
Эрес снова поднял голову и увидел в руках Угаанзы пачку денег.
- Нате! - заорал он и хлопнул пачкой по столу. - Вот он, мой пот, мой труд! Берите, жрите!..
- С деньгами нельзя шутить, сынок, - вдруг прохрипел глухой. - У человека есть завтрашний день.
- Плевать мне на завтра...
Шырбан-Кок наполнил рюмку.
- Выпей - успокоишься.
Потом Угаанза совсем обмяк и его уложили на диван.
Но вот в доме наступила тишина. Шырбан-Кок проковылял до двери, щелкнул крючком. Возвращаясь к столу, заглянул в комнату Эреса. Тот притворился спящим, Шырбан-Кок пролепетал, запинаясь, будто и впрямь был донельзя пьян:
- Эрес, дунмам! Твой брат приехал, не сердись. Ладно? Как же сыну своему отказать в веселье! - Шырбан-Кок тихонько дернул за одеяло:
- Немножко налью тебе, а?
Эрес сонно пробормотал:
- Не беспокойтесь. Голова у меня что-то болит.
- Ну ладно, Эрес, поспи. Но разве так можно, Эрес, прийти домой - никому ни слова и лечь спать без ужина! Ты ведь мне родня, земляк. Теперь спи, мешать не буду, не сердись, ладно? Что поделаешь, такой уж у тебя брат. Коль за работу возьмется, так держись!
Шырбан-Кок, покачиваясь, вышел, напевая под нос:
Разве к араке примешан яд -
Так почему же ее не пить?
Разве капкан на моем пути -
Почему мне к вам не ходить?
В гостиной Шырбан-Кок напустился на старика:
- Чего сидишь как оглушенный? Ну-ка спать. Завтра вставать рано. Работа ждать не будет!
Свет погас. "Это он, чтобы я слышал", - подумал Эрес и уснул.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Величественна зима в Саянах. Заснул Улуг-Хем под толстым одеялом из льда и пушистого снега. Проруби на реке, как медвежьи берлоги, клубятся паром. Горы в белых попонах. Леса и перелески то безмятежны, неподвижны, то гудят от буйных ветров. По ночам в тихую погоду мерцают крупные звезды, озаряя все вокруг голубым трепетным светом.
Дни стоят ясные, морозные - признак глубинных ветров. В колхозе спешили как можно больше сделать до наступления затяжных предвесенних буранов.
Эрес не отказывался ни от какой работы. Он помогал подвозить сено к зимним кошарам, чистил зимовники, ни разу не упустил случая съездить за удобрениями. Потом их возили на поля. Эта работа ему нравилась. Парни и девушки, чуть свободная минута, принимались бороться, осыпать друг друга снегом. При этом девчатам никаких скидок не делалось, и они не сердились.
Последнее время Долаана словно оттаяла, стала проще, доверчивей. Иногда на нее находили приступы веселья. Подкравшись к Эресу, заталкивала ему снежок за ворот, а сама визжала от страха: как бы парень с ней не расквитался. Звенел ее серебристый смех, в нем было так много радости. Черные глаза таинственно поблескивали. Словно и не было никого вокруг - только он и она, Долаана.
В такие минуты ему нет-нет и вспоминалась Анай-кыс, далекая, почти забытая. Эти игры, смех, мгновенные наплывы счастья - все это было так похоже на то, что он однажды уже испытал. И Эрес вдруг остывал, хмурился. Стряхнув с полушубка снег, медленно шел к саням, чувствуя, как его охватывает что-то похожее на злость, отчужденность. Девушка молча смотрела ему вслед. Ни разу не спросила, что с ним. О чем она думала в эти минуты?
День-другой после этого она словно не замечала Эреса. Он мучился и тоже молчал.
В один из таких дней Эреса вызвали в правление. В конторе были двое - председатель и Шырбан-Кок, сидевший у краешка стола с амбарной книгой в руках.
- А, это ты, - сказал Кончук, привычно осклабясь. Во взгляде его мелькнула приязнь, тут же сменившаяся прежней озабоченностью.
- Звали?
- Да-да, вызывал, - торопливо перебил Кончук. - Ты садись, присаживайся, - и сам пододвинул Эресу стул. - Вот какое дело, брат.
Краешком глаза Эрес заметил, как замерли пальцы Шырбан-Кока, листавшие книгу, и тут же снова пришли в движение.
- Мы тут советовались, понимаешь, - продолжал Кончук, - бураны близятся. Видать, через неделю такое завернет в горах, только держись... Всех разошлем на зимовки, чабанам в помощь. Но Агылыг - самая далекая стоянка, надо бы туда загодя отправиться, потом поздно будет, все заметет. Ну, кого послать? Все-таки далеко, путь нелегкий. А ты пограничник! Опыт, выносливость и так далее... а? Конечно, дело добровольное...
Он то улыбался, то хмурился, избегая смотреть в глаза Эресу, словно чувствовал себя виноватым, что посылает человека в этакую глухомань, в то время как другие лишнюю недельку будут греться в теплых домах...
- Это верно, - вмешался Шырбан-Кок. - А может, еще кого найдем?
Кончук удивленно взглянул на Шырбан-Кока, но Эрес уже встал, по-солдатски четко произнес:
- Я готов.
Лицо Шырбан-Кока просветлело.
- Ну вот и превосходно, - потер ладони Кончук.
В душе Эрес даже был рад отъезду. Неопределенность отношений с Долааной, та напряженность, какую он испытывал последние дни, не решаясь напрямик объясниться с девушкой, требовали разрядки. Обжегшись однажды на Анай-кыс, он был теперь сдержан, словно ждал, что Долаана сделает первый шаг, боялся показаться смешным. Но Долаана тоже не спешила. Почему? Там, в горах, наедине с собой, он мог обдумать свое положение. Разлука, казалось ему, все расставит на свои места.
Спустя час, не заходя к Долаане, Эрес уже седлал коня Шырбан-Кока: "Хороший конь, крепкий, умный".
Солнце скрылось в желтоватом мареве облаков, когда он выехал из села и затрусил в сторону гор по замерзшей дороге.
Он только раз, осенью, был в устье Агылыга - возил муку чабанам - и теперь дивился зимней красоте ущелий.
Высоко в небо уходили скалы. Казалось, что там, в вышине, они соприкасаются друг с другом. Закричи - и в ответ услышишь звонкое разноголосое эхо.
Агылыг и зимой замерзает не по всему течению. То тут, то там виднеются желтые перекаты. Они шумят и ярятся белой пеной, фонтанами брызг. В гору широкой полоской уходит голубая наледь. С деревьев, тяжелея, свисают сосульки. Они серебряно струятся вниз и чуть слышно позванивают при порывах ветра. Обмякший на солнце снег слепит глаза.
На дороге, перелетая с места на место, хлопотали красногрудые снегири. Иногда, замешкавшись, они выпархивали из-под самых копыт. Солнечная сторона реки подтаяла, кое-где показались головки полыни. Скоро весна!..
Через два часа езды Эрес был уже у глубокого обвала. Эрес заглянул вниз: глыбы камней и чем ниже, тем крупнее. В этом месте река сужалась.
Обвал Чазарадыра. О нем Эресу рассказывал отец. И в "Чодураа" он не раз слышал историю, связанную с этим местом.
...К аратам, жившим вдоль берегов Агылыга, нагрянули белые банды - остатки отрядов, разбитых красными партизанами на Оттук-Даше. Озверевшие разбойники грабили, насиловали, убивали всех, кто не шел вместе с ними. Пожаловали они и на стойбище отца Эреса. Оюн Херел жил тогда одинокой юртой, у впадения Агылыга в Улуг-Хем. Они забрали у него единственного коня, а самого Оюна ранили. Над разбойниками верховодил человек, лицо которого было завязано черной тряпкой. Сверкали лишь глаза. Он-то и ранил старого Херела, когда тот пытался отстоять свою лошадь. Отец говорил, что в момент выстрела конь бандита встал на дыбы, черная повязка, скрывавшая его лицо, слетела, и, теряя сознание, старый Херел увидел желтый оскал длинных страшных зубов. К счастью, пуля прошла насквозь, не задев сердца...
Бандиты, сделав свое черное дело, уходили вверх по Агылыгу. Проводником по незнакомым местам они под страхом смерти взяли старика Чазарадыра.
Перед отправкой в дорогу белобородый Чазарадыр успел, однако, шепнуть кое-кому, как он поведет банду. Араты опередили бандитов и вот у этого обрыва устроили засаду. Здесь они перестреляли их всех до одного, а тела сбросили в обрыв, обрушив на них лавину камней. Погиб и белобородый старик Чазарадыр. Он ехал впереди банды и был убит главарем, как только раздались первые выстрелы аратов. Тело старика араты захоронили на солнечном пригорке. С тех пор люди зовут это место обвалом Чазарадыра.
Предаваясь тревожным мыслям, Эрес не заметил, как черные тучи закрыли солнце. Словно черный продымленный войлок, опустились они на отроги и таежные вершины. Не прошло и пяти минут, как в узкой речной долине, в таежных распадках и горных ущельях свистело и стонало - похоже, начинался буран.
Эрес догадывался, что это, должно быть, материковый весенний ветер. Но не рано ли он пожаловал? Обычно это бывает в конце марта, перед ледоходом горного Улуг-Хема. Впрочем, отец говорил: "Не заказан день, когда начинается большой ветер весны". В иные годы до самого июня лежит снег, а в год больших джутов возвратившиеся в родные места кукушки набираются смелости сесть на деревянную лопату, которой отгребаешь снег, и, как ни странно, кукуют.
Эрес торопил коня, кое-где даже пускал в галоп. Вдруг он ощутил, что седло слегка поползло. Спешился, чтобы подтянуть подпругу, но тут разглядел, что ремень стар и почти перетерт...
- А, черт! - скрипнул зубами Эрес.
Ничего не оставалось, как ехать шагом. Ветер крепчал; его порывы сносили в сторону лошадиный хвост.
Наступили сумерки. Эрес миновал Агылыгское ущелье, выехал на открытый пригорок. Здесь, не встречая никаких препятствий, вьюга смешалась с темнотой наступающей ночи. Трудно было отличить небо от земли, землю от неба. Где-то здесь, на этом пригорке, Эрес должен свернуть направо и держаться санного пути. Потом надо перевалить через небольшой хребет, проехать немного степью, еще раз свернуть направо. Далее дорога приведет его к дому чабана.
Но попробуй найди поворот, если даже ушей коня не видно. Эрес поднял воротник полушубка, глубоко натянул шапку.
Меж тем конь начал спотыкаться, замедлять ход. Вот он зашелся мелкой дрожью, развернулся по ветру и стал, опустив голову. На ум пришли слова Шырбан-Кока: "Крепок конь, вынослив". "Ничего себе, вынослив, обыкновенная кляча, уже выдохлась", - с каким-то смешанным чувством беспокойства и злости подумал Эрес. Изредка он поворачивался спиной к ветру, переводил дыхание. Но вот они взобрались на хребток. Это Эрес понял по неистовому гулу ветра. За открытым прогалом он свернул направо. Где же дорога? Думая, что рано свернул, воротился назад и поехал в прежнем направлении. Спустился в лощину и наткнулся на отвесную стену.
Наконец конь совсем выбился из сил. Как ни понукал его Эрес, ничто не помогало - только головой из стороны в сторону мотал. Эрес понял, что заблудился, слез с коня. Надо было обдумать, как быть дальше. "Упавший в воду и заблудившийся не должен торопиться, - вспомнил он мудрую поговорку. - Самое главное - спокойствие и терпение". Мороз прожигал насквозь, каменели ноги. Стоять на месте было невыносимо, хотелось припасть на колени, лечь... Притопывая, Эрес подлез под чепрак, прижался к брюху коня. Стало теплее, тупо защемили ноги. "Не змея же я, чтобы лежа умереть". Собравшись с силами, Эрес вспрыгнул на коня. Но из этого ничего не вышло. Конь, хоть убей, не двигался с места, переступая копытами, прядал ушами. Ничего не оставалось, как снова подлезть под брюхо. Попробовал стронуть, надеясь, что тот ляжет и можно будет укрыться за ним от глухой непогоды. Животное стояло как вкопанное, его била мелкая дрожь. Тогда непослушными руками он стреножил коня, подтолкнул его. Животное дернулось в попытке переступить с ноги на ногу и исчезло. Лишь мелькнули перед глазами копыта. На мгновенье он забыл о холоде, немеющем теле - страх вернул его к жизни. Значит, все это время он был на самом краю обрыва. Эрес машинально попятился.
Пурга хлестала в лицо мелким снегом. Он боялся шевельнуть ногами. Когда конь был рядом, Эрес не думал о смерти, а теперь... Неужто придется остаться здесь навсегда?.. Что делать? В отчаянной попытке что-то предпринять, как-то бороться с этой мерзлой глухотой и одиночеством, он весь напрягался и... побежал. Поскользнулся и, теряя равновесие, ухнул в белую бездонную муть. Только и смог подумать: "Ну, вот и все".
Сознание осветилось, и Эрес понял, что катится по пологому склону.
Некоторое время он лежал бессильный и равнодушный ко всему. Медленно приходил в себя. Вставал, падал, снова вставал. Наскоро трепал, тер уши, дул на руки, разминая скрюченные пальцы. Невдалеке зачернело... Конь! Наконец-то!
Животное лежало на боку, поджав под себя ноги, и протяжно вздыхало. Эрес поднял воротник полушубка и, засунув руки в рукава, привалился к теплой, вздрагивающей холке. Под брюхо лезть побоялся: зашибет...
Эрес почувствовал и обжигающий холод, и сладкую негу тепла сбоку. Ощущения смешались. Ватным облаком приступила дрема. Он приказывал себе: "Не спи! Нельзя! Нельзя!" Но и сама мысль вскоре словно бы обмякла, угасла. О, как хотелось тепла!
Вдруг перед глазами всплыло плоское лицо Мыйыс-Кулака, пугливый, колючий взгляд. Ближе... Ближе... В руках Мыйыс-Кулака рюмка с водкой, масляный рот кривится в усмешке. И вот уже Шырбан-Кок исчез, лишь в ушах какой-то тягучий звон. Он сотрясает небо и землю. Земля морщится крупными складками, из них, как привидение, возникает Угаанза. Он разбрасывает деньги. Мельтешат бумажки...
И снова темнота. Никого вокруг. Только вьюга - воет и смеется. Эй, кто там смеется? Ах, да ведь это Долаана. Вот она в легких туфельках, цветастом платьице смело подбегает к нему и сует за ворот комок снега... Но снег не холодит, а греет... Ну да, конечно, ведь это летом и потому снег горячий, как ладони Долааны...
Пурга всхлипывала и стонала...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В правлении колхоза собрался актив. Кончук, бегло оглядев сидящих, подытожил:
- Превосходно. Значит, все в сборе? Тогда начнем.
Он шумно встал, вдавил в пепельницу недокуренную папиросу, отрывисто продолжал:
- Значит, так, дорогие товарищи. Беда надвигается, беда! Большая. Товарищ Дажысан, наш новый партийный секретарь, только что связался с районом. Метеостанция говорит - пурга затихнет не скоро. Еще несколько дней... Нашей главной задачей является мобилизация всех сил против стихии, чтобы она не унесла у нас ни одного ягненка. Этим самым поможем выполнению высоких обязательств...
Кончук передохнул:
- Товарищи, призываю во всеоружии встретить опасность. В эти трудные дни испытания - что главное? Сознательность главное. Дисциплина. Вот...
Вдохновенным, командным взглядом Кончук окинул присутствующих, угадывая, кто же первым возьмет слово. С места поднялся парторг Дажысан. Кончук поморщился: "Куда он спешит?"
Речь парторга еще более удивила председателя.
- Время не ждет, товарищи. Сейчас каждая минута дорога. Поменьше речей и призывов. Нужны дела. Партбюро предлагает следующее: на каждую стоянку отправить по два человека. Они должны помогать чабанам. До тех пор пока не уляжется пурга. К табунщикам отправить пять человек, на молочнотоварную ферму - десять.
- Начинаю записывать, - спохватился Кончук. - Кто поедет в Бустуг?.. Кто в Бай-Даг? Хевек-Чиир, Мадар-оол. Кто - в Куржаангы? А в верховье Агылыга?
Карандаш подрагивал в руках Кончука.
К столу председателя подошла Долаана. Она была в длинной шубе, голова повязана теплым полушалком.
- В верховье Агылыга поеду я.
- И я, - выскочила Бичииней.
- А справитесь? - засомневался Кончук. И тут же спросил: - Когда поедете?
- Вдвоем?! Девчонки в такую даль! - это Угаанза. Он стоял у самой двери, картинно опираясь рукой о косяк и едко подхихикивая.
Бичииней даже рот раскрыла: "Девчонка?"
- А ты разве знаешь нас?! Ты даже в колхозе не работал еще ни разу, а тоже, судить - кто справится, кто не... - Бичииней кидала на развязного франта короткие презрительные взгляды. Она бы и не так отчитала этого вертопраха, но ее одернули. При некотором замешательстве собравшихся Угаанза ловко вывернулся:
- О чем говорил тарга Дажысан? Сейчас не время для речей. Потом... На комсомольском собрании.
Встал Шырбан-Кок.
- Мне думается, нет нужды посылать человека в верховье Агылыга.
"Ему, Шырбан-Коку, видите ли, думается..."