Аганя, чтоб не выказывать страха, вновь подналегла на валун. Будто имела дело с человеком, которого можно обхитрить. Зверя так не обманешь, ему и безразлично, наверное, боится она его или нет. Говорят, закричать надо. Страшно, во весь голос закричать! А вдруг это и не зверь вовсе? А кто-то из своих, подшучивает над ней. Кто-то взялся подсматривать за ней? А потом поднимет на смех. И ведь всё равно поднимут на смех. Скажут, Аганя-то наша, совсем того, камни по лесу ворочает!..
И сумерки уже подкрадывались, и ноги надо было уносить. Аганя пошла, торопливо, но не бегом: человек там или зверь, а виду показывать не хотелось. Решила спрямить. Не ручьём, к реке, а наискосок пошла. Да и здесь, в пойме, кругом она на виду, а там, в лесу, где этот прячется, и она укрыться сможет. А вот так, не совсем, а почти на этого, изъевшего страшными глазами, и пошла. Ножичек-то, "складишок" свой неразлучный, расправила в кармане, и как ни в чём ни бывало.
Так прошла она привольно, только что не напевая, просквозила мимо укрывшихся в зарослях глаз - мимо вдруг сделавшимися глазастыми деревьев. Набирала, ускоряла шаг - ноги сами собой перебирали всё быстрее. Ноги несли вперед, а уши будто развернулись обратно - стали затылком, спиной, поджилками колен.
Звук шагов, казалось, прилипал к следу, а собственное дыхание застилало слух прерывистым гудением мокрого ветра.
Она юркнула за кряжистый крючковатый ствол. Замерла, перестала дышать. Сердце замолотилось, ясно обнаруживая себя в этой заговорщической лесной тиши. Аганя даже подосадовала на него и слёзно помолила биться не так громко, притаённее. И оно послушалось, затикало, как дамские часики. Не было слышно позади шагов, и сухие ветки или шишки не трещали под ногами. Лишь дерево за спиной нашёптывало: не то подсказывало что-то, не то заговаривало. То ли укрывало, то ли забирало, наползало своими сросшимися с комлем корневищами. Вот стала бы она таким же корнем, приросшим к стволу - да и была тут! И деревья вокруг заговорщически смолчали бы об этом.
"Хра-а!" - кинулось что-то страшное сверху. Так, что Аганя только успела глубже вжаться в дерево, уткнуться щекой. Большая птица крупно замахала крыльями и скрылась за деревьями, глухо опустившись на землю.
Аганя припустила со всех ног. Только мелькали деревья, ветки били по лицу, и она успевала отпрыгнуть в сторону от словно бы налетающего ствола. Хорошо, что это был не еловый бор, где сыро и топко, не лиственничный, где бурелом чинил бы преграды, а сосновый, сухой, почти без валежин. Бежала и бежала, оленихой выбивала землю, лисицей смешивалась с поседевшим хвойным настом, петляла зайчихой, путая след. Стала переходить на быстрый шаг с перебежками. На шаг. Круги плыли перед глазами, ноги подкашивались, вышла на чистую поляну, упала наземь, оглядываясь.
Видно было уже совсем плохо. Солнце откуда-то, из-за горизонта слабо разбивалось по верхушкам деревьев. Тайга, которая прежде только радовала, всё более наполнялась опасностью, становилась пугающей каждая выбирающаяся из сумерек ветвь. Послышался хруст. Но не там, откуда выбежала она, а в другой стороне, справа, куда закатывалось солнце. Лось, будто кивая кому-то согласно рогатой головой, прошествовал в солнечных отсветах по поляне. А может, и не было никого, почудился ей преследователь и его взгляд? Мало ли что в ней, в тайге-то?
Она отдышалась, поднялась. И вдруг чётко поняла, что не знает, куда идти. Посмотрела на все четыре стороны, - а в какую сторону ей?
По инструкции, помнила Аганя, если потерялась в лесу, надо выходить к любому ручью и идти по течению. Ручей приведёт к малой реке, а малая - к большой. А на большой реке, на Вилюе, всегда встретишь людей, жилище, поселение. Но где он, этот ручей? Не весна же, осень. Сушь кругом, если не считать болотины. А болотина, она уж точно никуда не выведет, она лишь утянуть может.
Звериные тропы, вспоминала она, ведут к водопою, а значит, к реке. Аганя пошла - как шла - прямо. Куда глаза глядят, что разбирают в опускающейся тьме. Какая уж тут тропа?!
Как хорошо было идти за каюрами якутами или эвенками. Они шли по тайге, будто по своему огороду. И всегда объясняли своё точное знание нужного пути очень просто: "Я помню дверь дома, из которого вышел". Но как это так? Как в кружении по бескрайней тайге, помнить, где она, эта дверь дома, из которого вышел?! Невозможно уразуметь!
Аганя попыталась сообразить, представить эту дверь, из которой вышла она. Встала лицом туда, куда закатилось солнышко, к Западу. Якутские и эвенкийские жилища: ураса, юрта, яранга всегда располагалась входом на Восток. И охотник, здешний вековечный обитатель леса, посмотрев на солнце или луну, точно знал, где его дом. Он знал, даже не глядя: он никогда не выпускал его из своего внутреннего взора. Он мысленно не расставался с домом.
Палатку же ставили так, как было удобнее примостить её на земле, на пологой или ровной почве. Аганя, прикрыв глаза, силилась вспомнить, куда смотрел вход палатки, из которой она вышла, но ясно представился порог иного жилья. Тяжёлая дверь дома над крылечком, мимо которого вытягивали за уздцы Каурого, а конь выкручивал на неё, крохотную, бельмасый глаз. И мать выводила её, закутанную в полушалок, в эту дверь, тонко пискнувшую напоследок. Аганя с изумлением обнаружила, что к двери того дома, из которого вышла навсегда, она путь знает, и найдет её днем и ночью.
А вот сюда, куда-то рядом совсем, как ни кружись, не поймёт, в какую сторону идти. И кустища теперь смотрели ведьмаками, коряги таились лешими, и все тянулись уродливыми пальцами, норовили зацепить и утащить куда-то. И этот, глазастый, размножился и отовсюду пялил свои зенки.
Она вскарабкалась на сосну, ещё не осыпавшуюся, густую. Здесь она была невидна. Наломала прутьев, устроила полог меж двумя крепкими ветвями. Прислонилась к стволу, боясь упасть. Приютилась, понимая, что неспроста якуты любят селиться близь сосны: где сухо, теплее, и дышится легче. Прикемарила. Проснулась от холода. Тёрла себя, грелась, но озноб пробирал. Спустилась вниз, как ни страшно было, бегала вокруг, пугаясь собственного дыхания. Снова пряталась на дереве. Открыла глаза с первым светом. Шорох - настораживающий, подбирающийся. Полосатенький бурундучок облюбовал ветку рядом, вёл последние приготовления к зимней спячке.
Ложбинкой, пересохшим ручьём шлёпать было тяжело, вязко. Но Аганя боялась свернуть, потерять верный путь. Вдруг в просвет между деревьями увидела… палатку. Возликовала - спасена! - рванула, что было сил. Но перед полянкой, где она стояла, будто что-то упруго ударило в грудь, остановило. Палатка, как палатка. Но что-то в ней показалось странным. Что-то не так. И только в следующее мгновение - новым ударом - поняла: палатка виделась, словно через толщу вод. Верх был просевшим, а все боковые линии чуть сдвинутыми. И кастрюлька рядом с полуразрушенным очагом вросла, затягивалась землёй. Ноги сами запросились бежать, но сердце потянулось узнать. Приблизилась, приоткрыла створ палатки. Спальники лежали, валялся небрежно брошенный фотоаппарат: люди будто отлучились на пять минут. Но брезентовая ткань палатки настолько выцвела, что просвечивала. Округлое зеркальце, приколотое булавкой за дерматиновую оправу к брезенту, было матовым от пыли. Она ещё раз огляделась вокруг палатки, надеясь увидеть признаки людского обитания или того, что здесь случилось. Но лишь наткнулась на обвислые тенеты между верёвкой и боком палатки, покинутые даже пауком. Пошире распахнула вход, полезла к зеркальцу. Вытерла пыль. Потянулась посмотреться… И глянули из зеркала чужие страшные глаза. Она медленно, как стояла на карачках, посмотрела из-под руки, которой вытирала пыль, назад.
Это был не медведь и не человек. Это было человекоподобное и зверообразное существо. Аганя слышала про таких - и дома ещё, у себя в деревне, и здесь. В деревне о них говорили: "Лесные люди". Местные их звали "лочча". Впрочем, как рассказывали старики, так называли когда-то и заросших бородою, рослых, в сравнении с местными, невиданно большеглазых, крупноносых русских. Лоччи означало "урод". Одни считали, что лесные люди, "лоччи" - это всего-навсего беглые каторжане, от долгой лесной жизни перенявшие повадки зверей. Другие, что "лесные люди" - они и есть, лесные. Но все знали: лесные лоччи обладают страшной силой и очень любят обыкновенных девушек и молодых женщин. Иные бабы после встречи с ним становились кликухами, а иные, побойчее, как судачили, приносили в подоле от них "неведомо зверёнка". Слышать Аганя слышала, но никогда не верила, считала слухи небылицами. И вот оно стояло по другую сторону поляны, среди хвойной поросли, полагая, наверное, что остаётся незамеченным: громадное, лохматое, свирепое, как зверь, оно высилось прямо, на двух ногах, как разросшийся человек.
Она была в ловушке. Как, знать, может, и те оказались в ловушке, которые эту палатку поставили? И следа от них не осталось. Аганя неторопливо выудила складишок из кармана - может, хоть в глаз успеет ткнуть, - попятилась почти незаметными движениями. Следила через зеркальце, что там, за спиной. Не кидается ли? Выползла из палатки, распрямляясь, глянула назад ещё раз. И ясно увидела, как этот, лесной, метнулся, пригнувшись, в сторону, за чащобу. Боится он её, что ли? - изумилась она. Или в обход пошёл?
Бежать не стала - не убежишь. Пошла низом дальше, всё грея ручку ножичка в кармане. По деревьям ли прыгал лесной человек, крался ли неслышно по земле, но теперь она стойко чувствовала его взгляд и не пыталась скрыться.
И к полудню она вышла к незнакомой быстрой реке с обрывистыми берегами. Нашла сход. У кромки берега, в заводях, вода уже подернулась тонким льдом. Соскребла с сапог налипшую грязь, побултыхала ими в воде. Ополоснула руки, лицо, освежилась. Направилась берегом по течению. Река чуть разливалась, ширилась и выходила на береговую галечником занесенную косу. И только ступила она на камушки, и заюзил по гальке сапог - где-то там, за лесной кромкой, раздался ответный галечный скрежет. Она приостановилась, посмотрела почти спокойно - чему быть, того не миновать. Ни колыханья, ни движения, тишина, и только шум речного потока.
Река здесь шла перекатами, была неглубокой, лишь у противоположного, крутого берега цвет воды сгущался. Но там вереницей выступали глыбистые камни. Аганя направилась к воде, и как ни казалась себе спокойной, ноги под каждый шаг простреливало до пят. Так, настороженно, с обращённым назад слухом, она перешла по камням на другую сторону, и уже была готова выйти на берег, как в реке, у камня, блеснуло.
Сияние сочилось сквозь водный поток, разбивалось течением, как бы колыхалось на дне. Аганя стала закатывать рукав. Вот почему о н так долго водил её, заставлял бегать и кружить, вот почему. Чтобы прийти сюда и увидеть это свечение, чтобы тоже найти и стать Великой Алмазницей. Она почему-то была уверена, что на дне лежит именно алмаз. Рука опустилась по локоть, меняя очертания, делаясь широкой, разлапистой. Но алмаз словно отодвигался. И удалялось дно. Она с одного плеча стянула телогрейку, дальше завернула рукав. Пальцы почти дотягивались, но она боялась стронуть искристый камешек, смешать с песком. Потянулась глубже, намочив кофту, занемелыми пальцами ухватила горсть вместе с алмазиком… и коленка скользнула по мшистой оглаженной глыбе. Она еще не верила, что падает - как же так, ведь вот он, алмаз-то, в руке, - и покатилась по воде, закрутило её бурным течением. Она попыталась плыть, не разжимая правой руки, загребая кулаком. Её несло, кружило, и студёность пробирала насквозь, сцепила паха. Аганя ухватилась за каменный выступ на берегу, уже забыв про зажатую горсть, и песок с камешком пополз из-под ладони. Она перехватила руками за выступ повыше. Но берег был крут, и она соскользнула, вновь подхваченная течением. "Кариолиса силы", - промелькнуло в голове. "Кариолиса силы" - может ли она бороться с ними, с силами, установленными самой природой? Кариолиса силы… Её затягивало, и она ослабла, успев подумать, что вот для чего она шла, вот её удел, и теперь уж скоро они встретятся… Так Аганя успела понять судьбу, как вода разорвалась, она взлетела, и мелькнувшая рядом страшная волосистая человекообразная морда показалась прекрасной - потому что прекрасной была сама жизнь!
Он нёс её, этот звероподобный человек. В прошибающем насквозь ознобе, в обморочном тумане, она всё ещё жила страхом минувшего. Ведь она уже готова была умереть, она уже умерла мысленно, и её выдернули оттуда, из пасти смерти. И она прижималась к своему страшному спасителю, потому что не хотела туда, обратно. Потому что он был тёплым! Так хотелось жить! Пусть унесет её неведомо куда!
Он отпустил её - и она даже испугалась, что он оставит её здесь, коченеть. Но он принялся водить её руками - искусственное дыхание, догадалась Аганя. Она даже попыталась подняться, сказать ему, что хоть и накупалась, но не утопленница же, в своем уме. Вдруг внутри что-то булькнуло, и изо рта, как из ледовой пробоины, выплеснулась вода. Сразу так легко стало, она даже заулыбалась, и к своему изумлению услышала собственный смешливый голос: "Вот нахлебалась, так нахлебалась!".
Он кинулся собирать сушняк: лохматый, руки граблями. Но в одежде - в обыкновенной одежде! Промокшие спички плясали в его руках - выходит, он тоже продрог? Она потянулась к коробку - ей показалось, что она лучше, сноровистее разожжёт костёр. Но коробок сразу вылетел из её рук. Он ловко подхватил его, рассыпав всего несколько спичинок. Чиркнул по самому уголку - по сухой кромочке. Береста затрещала, вспыхнула, как порох. Слабое ещё, но уже ощутимое тепло пошло от огня.
Ах, ты, огонь! Отныне она тоже будет склоняться перед ним, огнём, разведенным человеком, согревающим, спасительным, и станет кормить его, прежде чем опробовать кушанье самой, как это делают здешние.
Он стащил с неё ватник, стянул сапоги, кофту - она не сопротивлялась, понимала, зачем это он: надо всё просушить, так легче согреться. Но когда начал снимать штаны, резко оттолкнула его и отскочила сама. Скомандовала: "Отвернись!".
Лесной человек стыдливо ссутулился, стал медленно, в неловкости, поворачиваться. И такая знакомая застенчивая улыбка мелькнула в лохматой бороде, и глаза как-то робко, светло так посмотрели из-под тяжелого крутого лба…
- Ты?! - воскликнула Аганя.
- Я. Кто ещё? - совсем уж Васькой Коловёртновым развел руки лесной человек.
- Вася!.. - счастливо заплакала Аганя.
Её и без того всю трясло, а тут уж вовсе забило дробью.
- Ну, отвернись тогда, отвернись же! - не своим голосом всплёскивала она.
- Да не гляжу я. Нужно мне больно.
Краем глаза, она видела, как и он стал стягивать с себя мокрое.
Так они сидели на корточках - в чем мать родила, - жались к костру. Сначала с разных сторон, незаметно как приблизились, прислонились, греясь друг о дружку спинами.
Настуженность потихонечку таяла, тело сладко наливалось теплом. Вдруг бросило в жар и перехватило дыхание: она остро почувствовала, что своей обнаженной спиной касается голого мужчины. Точнее, касалась - её отбросило, будто током. И только спина всё хранила это странное ощущение.
- А ты как здесь оказался? - спросила настороженно Аганя.
- Как, как? Шел.
- Куда шел?
- Куда, куда? Шел, да и всё. Гляжу, баба тонет.
- Я серьезно.
- А я что, шучу, что ли?
- А выслеживал меня кто?
- Кто?
- Вот я и спрашиваю: кто?
- Ну, чё ты, в самом деле? Ну, пришел тебя попроведать. Тебя нет. Пошел искать.
- А прятался тогда чего?
- Чего, чего. А ты чего в воде-то шарила?
- Ничего, - теперь стала темнить она.
- Алмазы, поди, искала?
- А ты как знаешь, про алмазы?! Про то, что здесь их ищут?
- Чё, люди дураки, что ли?
Она покосилась на него. Он сидел, такой могутной, положив дюжие руки с продольными узловатыми мускулами на колени. Дыбилась грудь долгими мышцами, а рёбра под рукой можно было пересчитать. Подобранный, подтянутый в пояснице живот удивительно складно, как у доброго скакуна, переходил в бедро, перерастал в длинную ногу… А из под ноги - она не сразу поняла, что это такое, - гриб такой свисал, боровик… Как у коня же!
Она хихикнула, и он обернулся к ней.
Посмотрели друг на друга, не отворачиваясь.
- Поброюсь хоть, думал, тогда и подойду. - Вдруг проговорил он, глядя во все глаза.
- Побреюсь надо говорить… - поправила она.
- Ну, побреюсь.
- А почему ты такой не бритый-то?
- Вот оно и есть, что не успел побриться.
Они смотрели теперь, будто заглядывали друг в дружку. Он робко-робко протянул к ней руку. И её пальцы, набрякшие огнем, потянулись на встречу. И пламя полыхало, взлетало ввысь, наполняло негой и удивительной силой.
"И открылись глаза у них обоих, - издалека далекого всплывали читанные бабушкой слова. И ведь не слушала она её, не хотела слушать. А слова эти словно сами в уши влились, - и узнали они, что наги…" Выходит, открывалось ей, что они, Адам и Ева, и до этого были наги. Только не знали, что наги. Жили, аки птицы и звери. Птицы и звери не знают, что наги, так для них и нет в том греха. И они так могли бы жить - и жили, выходит. А вот узнали, что наги - и этот стало грехом. Только потому, что узнали.
Говорили, что бывает больно. Для неё же только приблизилось небо - стало низким-низким, придавило крохотные деревья. А они - единое - сделались большими-большими. Громадными какими-то на маленькой земле. Распростёртыми небесными созвездиями.
Небо плавно взлетало вверх, возвращалось на место. И деревья закачали высокими верхушками. Она лежала на Васиной руке - сама жалась к его плечу! И никак не проходило удивление - неужели это произошло? Такое - и с ней?! И она, как все женщины?!
- Ты, рази, не была с им? - оглушённо прозвучал Васин голос.
Она поняла, о ком и о чём он спрашивает.
- Была, - ответила она: и сама не знала, почему так ответила.
А разве не была? А и не была - как была.
- Сочиняешь ты всё, - он придвинул её, притиснул, сел, прижал к груди, сгреб почти в охапку.
И почему он так её жалел?
- Я в бегах, - проговорил он. - Прости, что я для тебя человек бесполезный.
- В бегах?
- Но.
- Ты же, вроде… Работал, все хорошо. Спокойный такой. Подрался?
- Кто со мной драться-то станет?
Вася замялся. И вдруг смешок прорвался: светлый такой, счастливый.
- На аэроплане я полетал. Сам!
- Как это - сам?
- Ну, так. За штурвалом! Самолёт украл.
- Да ты что, Вася? - испугалась она.
- Ну, я ненадолго. Полетать. Манило меня. Вот таким ещё был, а как увижу в небе - там бегу!.. А жисть-то, вишь, как. Я не думал, красть-то. Подошел поглядеть - поглядел. Дверь чего-то потянул - а она открылась. Посижу-ка, думаю, на лётчиковом месте. А уж как сел… Ну, думаю, жисти не было, так хоть, дайка!.. Кто меня в лётчики-то пустит? Ах, как оно летать-то!.. Вот как с тобой. Почти что.
Он замолчал. Задумался. Теперь она прижала его ближе: так жалко-то его стало!
И сидели они перед костром, прижимались друг к другу, покачиваясь.