Аганя и сама знала, что не была. Актив - это комсорг, староста, профорг и парторг - были среди слушателей и члены партии.
- Так он же не только у вас был преподавателем, почему вы за всех-то решили?
- Что-то я не пойму: ты чем недовольна? Ты выучилась? Выучилась. Работаешь? Работаешь, - сказал бывший сокурсник так, будто это была его личная заслуга. - Мы выразили мнение большинства. Если кто-то с ним был не согласен или, видите ли, не знал, то это не значит, что его не было.
Самое удивительное, что она могла быть согласна, окажись вместо Бобкова кто-то иной. Чуралась же в мыслях отца родного, мало помня его самого, но помня, что он "кулацкое отродье", "кержацкий сын".
- Там, в плену, - кивнула она в сторону разработок на речной излучине, - рассказывают, было еще тяжелее, чем на фронте.
- А чего тебе этот Бобков дался? - попытался заглянуть в глаза комсомольский инструктор. - Не мучься. У него жена, ребенок. К идеологической работе его мы не подпустим, а так, по специальности, пожалуйста, трудись, только без этих завихрений, никто не помеха. Надо же отдавать отчет: кто не хотел сдаваться, тот стрелялся!
Она помолчала, почертила носком по земле:
- Пойду я.
Лайка возле дома Балыгей ласково терлась ей о ноги. Аганя присела к собаке, погладила, прислонилась щекой к ее уху. Тихонько, чтоб не будить людей, вошла. Но Былагей все равно зашептала из тьмы, что постелила в левом углу. Аганя сбросила платье, и как семь пудов сняла. Юркнула под одеяло, утонула в перине - ах, как давно не спала она в такой постели! Лежала, свернувшись калачиком. И белело платье в мороке, белело метлячком, словно душа ее отлетевшая, белело. И не то во сне уже, не то в наваждении, танцевала она с ним, прошедшим плен, повзрослевшим Каем с искрящейся льдинкой в глазу, одни одинешеньки где-то кружились они - раз, два, три, раз, два, три!..
Вскочила ни свет, ни заря, натянула брюки, сапоги - и бегом на речку. Поманило искупаться, пока село не поднялось. Скинула одежду, плюхнулась в утреннюю воду. По-мужски проплыла, широкими взмахами, по-морски, разводя руками под водою, окунулась, стала выбираться на берег - два человека в тумане. Присела, притаилась за береговым выступом. По походке, по звукам шагов - мужчины. С рюкзаками, с лотком для промывки шлихов. Вдруг в первом из идущих четко обозначились знакомые черты: резковатые движения, нажимистые шаги. А когда у кромки берега, у лодки, приостановившись, человек круто переступил - перекинул тело - с ноги на ногу, сомнений не оставалось. Он.
Бобков пропустил идущего следом человека в лодку, закурил, глядя в туман над рекой. Аганя почти ползком, прячась в траву, пробралась к одежде. Так же ползком, перебежками, спряталась за илистым бугром. Торопилась. Ноги в штанины не попадали. У блузки путались рукава. Помчалась, по ходу надевая сапоги.
Мотор на лодке рыкнул. Левая нога угодила мимо голенища. Споткнулась. Мотор затарахтел. Бросилась, размахивая сапогом. Лодка отчаливала. Развернулась по дуге, быстро набрала скорость и ушла в туман.
- Э-э-э-й! - помахала она еще сапогом.
Почему раньше-то не крикнула, подосадовала она на себя, почему раньше-то… Села на сырой песок. И слезы опять, и радость. Так радостно сделалось. Радостно, вот и все, почему-то!
Вернулась Аганя в партию. Люди встретили ее смехом: пойдем, Огонек, за твоим лукошком. Прислали радиограмму: на той косе, где нагребла она два мешка, взять представительную пробу - сто кубометров. Потащили обратно, против течения, лодку волоком, с тремя тоннами поклажи, как бурлаки.
Пришли. Сунулась под сосну - лукошко, как стояло, так и стоит. Мужчины с такой охоткой ягоду поели, горстями прямо в рот гребли. Пересмеивались, мол, долго дюжили!
- Размечай линию, - скомандовал Агане начальник.
Линия - двадцать метров поперек косы. По ней пойдет канава. Параллельно - другая. И так дальше.
Пошла она по косе. Впереди - ровный зеленый ковер. Она не сразу поняла, что это за зелень. Приблизилась - лук, да так густо взошел, будто сеяный. Давай рвать. Набрала охапку, на взгорье поднимаясь. Разогнулась - вдали человек сидит, неподвижный, как истукан. Перед ним, на склоне, возвышалось дерево. Первой мыслью было - эвенк на сосну молится. Разговаривает с харги, с духами умерших. Только голова русоволосая. И плечи, словно их удерживает кто, знакомо отстранены назад, и вся худощавая фигура исполнена того же порыва, что и там, в лаборатории, перед гляделкой этой своей. Будто током шибануло - он! Но почему здесь? Почему молится - в мозгах уж засело, что человек молится. И лишь в следующее мгновение поняла: Бобков сидел не перед сосной, а перед обнажением - изучал обнажившиеся на склоне берега коренные породы. И как бы в подтверждение, он выбрал из нижней части террасы округлое стяжение и стал разбивать его геологическим молотком.
Аганя, прижимая к груди охапку зеленого лука, приблизилась к Бобкову. Но так, чтобы не помешать такому человеку в работе. Постояла в сторонке. Разочек он даже глянул на нее, то ли вообще не заметив, как бы в пустоту посмотрев, то ли не придав никакого значения - ну, стоит себе невесть откуда взявшийся человек, девушка, и пусть себе стоит.
Мысли у Агани закрутились, как педали у велосипеда. И придумала она пироги настряпать. Мука в лодке была, комбижир был - пироги с зеленым луком!
Пролетела опрометью вдоль берега, высмотрела палатку. Около нее возился с костром парнишка: тот самый, нескладный, все приглашавший Аганю танцевать.
- Вы надолго сюда? - спросила она, кивнув в сторону Бобкова.
- Кто его знает, - глуповато улыбался, переминаясь с ноги на ногу, парень. - Его не угадаешь, - мотнул головой он в ту же сторону.
- А почему ты не с ним? - удивилась она, зная, что рабочие сопровождают геолога в работе.
- А ты что за проверяльщица будешь? - парень брал тон повеселее.
- На пироги вас хотела пригласить. Пироги с луком!
- Я - за милую душу. А как Андрей Николаевич… Ты его знаешь?
- Училась у него.
- Тогда сама его и позови. Он целый день голодом. Ниче не ест почти. Вот сейчас за молоком ему в деревню ездил - чай с молоком пьет, и все. У него эта, язва: живот болит. Но, может, и поест в охотку - кто ее здесь, стрепню-то видит…
Аганя пошла в неуверенности. Она помнила: язвой мучился сосед по бараку, прошедший тюрьму. Вот прямо скрутит его, он соду густо разведет в стакане, выпьет, глядишь, отпустило. Когда скрутило - не до пирогов! С другой стороны: там, в плену, наголодался, тут на чае да в сухомятку - долго не протянешь! Оно, поди, и в студенчестве досыта не ел. Пироги - они пироги и есть!
Магма
Геолог осматривал крутой, волной нависающий берег. Она видела пласты глины и песка с бисером галечных выступов. А что открывалось ему в этих продольных земных жилах, в земном этом слоеном пироге, поднявшимся, как на дрожжах.
- Пирожки, - залепетала она, - правда, пресные, без дрожжей, но горячие.
Улыбка с трудом, медленно проступала на его лице.
- А где медведь?
- Какой медведь?
- Которого Машенька послала пироги отнести дедушке с бабушкой. А сама спряталась в короб, прикрыла себя пирогами, и чуть медведь присядет, она ему из короба: "Высоко сижу, далеко гляжу, не садись на пенек, не ешь пирожок!"
- А я подумала, вы про медвежонка Хабардина, - засмеялась Аганя: - Знаете его, Юрия Ивановича, из сто двадцать восьмой партии? Он охотник, лучше эвенков. Медведицу подстрелил, а у нее медвежата оказались! Так он медвежонка из соски выкармливал, как грудного ребенка. Машкой назвал. Она потом за ним прямо как за матерью, не отставала.
Он посмотрел на нее пристально, с прищуром, будто она сообщила ему что-то такое, от чего стоило призадуматься. Глянул на берег, поиграв желваками.
- Так что у нас с пирогами? - повернулся он вновь с улыбкой.
Она суетливо стала развязывать узел, стыдясь, что как старуха, принесла пироги в узелке. Он приблизился к ней, наклонился, втянул носом запах пирогов - они хоть и пресные, а такой аромат пошел, домашний.
- Как у мамы, из русской печи, - проговорил он серьезно.
Она вместе с ним улавливала этот печной запах, и на миг почувствовала себя не собой, а мамой его, хотелось жалостливо провести по волосам рукой, обнять согбенные перед ней плечи.
- Нет, про медвежонка я не слышал, - произнес Бобков так, будто про медвежонка этого только и желал услышать, - а вот про то, что Хабардин прошел Малую Ботуобию и не нашел там алмазы, про это мне часто говорили.
Он пошел впереди, и она нагнала его, заглянула в глаза.
- Чего не нашел?
- Алмазы.
Они мгновение смотрели друг на друга. В ушах ее свистел падающий метеорит.
"В мире минералов самым ценным…" - гулом поплыли слова.
Вот оно что! Значит, самый ценный минерал они и ищут!
И вдруг краем глаза, подспудным чувством опасности увидела то, что показалось наваждением, сном наяву. Берег - та его часть, перед которой только что стоял геолог, крутая, нависающая, словно бы вышагнула из общей береговой шеренги, сохраняя точно такие, лишь в несколько раз большие, очертания, какие имел уходящий от берега человек.
Аганя метнулась, заслонив его собой, распластанными руками, будто крыльями птица.
Береговая глыба рухнула, приахнув, словно от живой боли. Легла горбатым великаном, утопив голову в воде. Место, где только что стоял человек, разгадывая земные кольца, было завалено грунтом метра на три.
Они долго молчали, смотрели: что-то непостижимое было в случившимся.
- Вот и не верь после этого в Бога, - промолвил Бобков.
- А вы разве верите? - выговаривала она почти по слогам, и тотчас застыдилась своей глупости: такой человек, ученый, не может быть заблуждающимся.
- Я, конечно, материалист. И с этой точки зрения все легко объясняется. Пришел в первозданную природу человек, что-то тронул… В горах на крик - звуковой резонанс - свершаются громадные обвалы. Нарушилось тектоническое равновесие. Но вот именно в этот момент, перед тем, как человека неминуемо должно было завалить, он должен погибнуть, появляется другой человек. Девушка, с пирогами! И это в тайге, где на сотни километров ни единой живой души! Вот что трудно объяснить!
- С другой стороны, если бы я не подошла, вы бы не заговорили, может, и берег бы не обрушился…
- Обязательно бы обрушился, - сказал он со странной убежденностью.
И только сейчас ощутилось, как через немоту, ходульно и словно порозь движутся все части тела. А по спине мурашками пробегает нарастающее "у-у-х-ф"! Она несколько раз оглядывалась - не примерещилось ли? Нет. Выпавший из берега земляной кусок все также горбился поверженным зверем. Казался еще больше, тяжелее. Ей приходилось откапывать погибших под завалами в шурфе, доставать угоревших. Было жалко, горько. Были слезы и плачь. Но никогда сердце не пугалось: вот он, есть, и его уже нет! И так слаб, беззащитен во всем этом человек - даже самый сильный, самый талантливый и умный человечище!
- А вы хоть меня-то помните? - ей показалось, что он принимает ее за другую.
- А что? - стал он ощупывать голову. - У меня голова прохудилась?
Удивительно, как из серьезного, даже угрюмого, замкнутого, он делался враз шутливым и открытым.
- Нет, - засмеялась она. - Просто я ничем не особенная.
Засмеялся и он.
- Удивительны русские люди! - покачал он головой. - Девушки русские удивительны!
Ее почему-то изумило слово "русские" - и почему оно ее изумило?!
- Один торговец алмазами говорил, что в мире нет двух одинаковых алмазов. А уж тем более нет двух одинаковых людей. Ты особенная, Огонек, какая еще особенная!
"Советские", надо было сказать, - разгадала она причину своего недоумения, - "советские" же!
Они шли по луковой косе, по этому зеленому ворсистому ковру, раскинутому у реки. Она слышала только его шаги, ступающие бережно, жалеючи налитое трубчатое луковое тело. Но сгустившиеся зеленые сосцы все равно угадывали под ноги, сочились, и луковый въедливый дух застилал глаза.
- Алмазы - они только с неба падают? - помнила она его рассказ о метеорите Новый Урей.
- Почему только с неба?
- Ну, вы же сами нам лекцию рассказывали…
- Ах, вот как вы меня поняли! Гнать таких преподавателей надо в три шеи!
- Вы простите, - засмущалась она, - я ведь совсем не знала, что… что, - слова пропадали из головы, - что актив курса тогда обратился к руководству…
- Пустяки, - коротко засмеялся он. - Нет, не только с неба…
Он говорил, и земной зеленый мир будто выворачивался, виделся обратной стороной, будто доха наизнанку. Стал он желтым и голым. Под палящим солнцем терялась даль. От зноя пересохло в горле, и мал казался себе всяк пред этой выжженной далью с Оранжевой рекой, из которой не напьешься, потому что и вода в ней - оранжевая. На пустынном пространстве Южной Африки зияла большая дыра. Это был карьер Кимберли. Вокруг него ютились лачужки. А в самой дыре, казавшейся провалившимся вглубь земли многоэтажным домом, в люльках и на помостах, подвешенных за тросы и веревки, работали старатели. Словно дятлы и жуки-короеды, они углублялись в отвесные стены, выдалбливая свои лунки, выгрызая отдельные норы. Каждый заботился только о себе, о своем. Все, что касалось общего, было устроено плохо: подходы к этим проемам и скважинам, заграждения от обвалов и падающих камней, отводы для прорвавшихся подземных вод. Люди часто гибли. Забирала людей малярия, тиф, а иных и просто голод. Здесь каждый мог надеяться только на себя, прожить тем, что он добудет. Одни гибли, иные запивали. Но случалось, когда с утра у искателя во рту не было маковой росинки, к обеду он посматривал вниз и подумывал, не завершить ли всю эту историю разом, в один прыжок, и уж прикрывал глаза, примериваясь, а потом брал в руки инструмент и… к вечеру оказывался одним из богатейших людей округи!
О разбогатевших добытчиках слагались легенды. Правда, как и в народных сказках, где удача всегда идет тому, кто о ней не печется, в них мало рассказывалось о человеке, успеха добившегося трудом. А вот пошел некто в церковь, на колени встал в молитве, а он, алмаз, - и вот он! Играла девочка камешками, да в ухо один и засунула - вытаскивать-то стали, батюшки свет - алмаз! Иной брал хитростью: расточил на "камушки" донышко бутылки из-под Шампанского, в харчевне, как бы под пъяную лавочку, похвастался, что нашел столько алмазов на своем участке. Скоро втридорога продал этот участок, и поминай, как звали: больше его никто никогда не видел, но слух идет по сей день.
Добытчики тешили себя этими историями в часы отдыха и застолья, и вновь спускались в большую яму, взбивали, словно масло, пески в лотках, осадок раскладывали на берме, "прощупывали" каждый камешек деревянным скрепером. Самые неутомимые прихватывали для работы и ночь, запаляя факелы и свечи. Так что, если бы незнающий человек забрел в эти края и заглянул в карьер, он мог бы принять увиденное за бесовское наваждение, а то и за адовый котел! И раздавался крик в нем страшный, последний. И колотилось чье-то сердце в сладостном восторге, барабанило в раструбе ямы до небес, оглушая счастливого искателя!
Как Агане было жалко всех этих людей! Никто им не подвозил провизию, не высылал палатки, не выплачивал по осени заработную плату, независимо от того, есть результат поиска и или его нет! А главное, как жестоко они ошибались, стремясь к богатству: ведь счастлив человек только тогда, когда он работает для других, для общества!
Одно оправдывало их - они были первопроходцами. Прежде алмазы находили отдельные искатели в россыпях Индии и Бразилии. Именно в Южной Африке впервые началась промышленная разработка алмазных месторождений. Это было во второй половине девятнадцатого века. После того, как в одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году, маленький сын фермера нашел алмаз на берегу реки Оранжевой: белый мальчик, отделенный от забав с африканским детьми цветом кожи, от одиночества перебирал камушки, и облюбовал один из них, играющий светом.
Нагрянули сотни и тысячи, алчущих скорого богатства. Перекопав и просеяв гектары земли, они стали обнаруживать небольшие "очаги", на которых залежи алмазов сгущались. Особенно урожайными на такие "родники" оказались земли фермеров братьев Де Биров, которые тотчас сумели продать свой участок в десять раз дороже прежней цены. Как они радовались и полагали, что обхитрили всех, и как скоро кусали локотки и рвали на себе волосы, поняв, что земля их стоила больше в сотни тысяч раз!
Старатели, сняв верхние слои галечника, натыкались на голубоватый камень, и на этом бросали яму. Этот камень трудно было мельчить, да и глубина, на которой он располагался, становилась опасной для работ. Считалось также, что и алмазов в нем нет. И не появись в этих землях восемнадцатилетний чахоточный рыжий британец Сесил Родс, может, еще не скоро была бы разгадана тайна голубого камня. Он занимался продажей насосов для откачки воды из карьера, поглядывал на всех сверху и соображал. Скоро Родс стал скупать участки, которые большинство считали отработанными, подогревая слухи, что нет в голубом камне алмазов. Что двигало этим человеком? Знания? Он не пропивал деньги в харчевнях, не транжирил их в борделях и на бегах, а тратил на учебу. Догадка? Так или иначе, но именно голубой камень - кимберлит - оказался "виновником" появления производственной добычи алмаза в доступных человеку слоях Земли. А Сесил Родс стал владельцем кимберлитовой трубки - первого открытого на Земле природного месторождения алмазов.
Агане виделся этот веснушчатый рыжеволосый парень, заглядывающий в колодец с голубоватым каменным дном. И ему, тому юнцу, как и ей сейчас, открывалось, что камень - он только с виду камень. Когда-то, сотни миллионов и даже миллиарды лет назад он жидкой кипящей пучеглазой магмой вырвался из недр Земли, прихватив на пути - как бы смыв потоком - хранимые в глубине богатства. Алмазы.
Что это было для Земли? Прорвавшаяся рана? Дыхание пор? Роды?
Аганя ступала и подушечками пальцев, казалось, чувствовала, как на сто пятидесяти километровой глубине залегают кристаллизовавшиеся из углерода алмазы. Не так уж много - если по расстоянию. Но представить страшно - если прокопать вглубь. В тридцатиметровый шурф заглянешь - и то в голове начинает покачиваться. А тут… Получается, не столь алмазы они ищут, сколь камень, который в давние времена вынес их с земных глубин. Кимберлит: по названию городка, который вначале старатели окрестили Новая лихорадка, а потом тогдашний британский министр по делам колоний, видимо, из большой скромности присвоил ему собственное имя: Кимберли.
Алмазы называют "слезы земли". Но, может, это ее семя?
Бобков замолчал. Шел чуть впереди. Такой маленький между небом и землей. Небом, с которого падают алмазы, и землей, из которой они вырываются вверх. Казалось, все это стремление навстречу друг другу замыкается на нем. Вот сомкнулось, и слова ждет. Его слова, заповедного.
Он приблизился к костру, склонился над кипятком в котелке. Потер ладоши. Сразу стал простым и житейским.
- Я не стал заваривать, - заулыбался, поглядывая на Аганю, молодой рабочий, - знаю, что вы по-своему любите.