И так Агане сделалось хорошо. Костер горел. Светлая река текла. И зеленым зелено было вокруг. "Господи!" - мысленно промолвила она. Хорошо, что живет она здесь, в своей замечательной стране, где нет угнетения, а есть равенство и братство. Где леса кругом, прозрачная вода, и люди - заботливые, добрые люди!
Она разложила пироги на платке. Рабочий, Слава, заходил вокруг, потирая руки. Пристроился на валежине, рядом с Аганей, стал уминать пироги один за другим. Она даже испугалась: так и Бобкову ничего не останется. Но тому, видно, много было и не надо: он ел, отщипывая крохами.
- М-м, с лучком! - Бобков подхваливал стряпуху.
- Суховатое тесто, дрожжей нет, - оправдывалась Аганя.
- Были времена, Огонек, когда я думать забыл, что такое пироги. Забыл, что они существуют. А вот ведь все равно думалось, что буду сидеть вот так, и река будет течь, и костер гореть… А как насчет молочка в чай, Огонек?
- Так у нас буряты и якуты пьют.
- Так и на Волге пьют: татары, чуваши.
Молоко ли он подливал, чай ли горячий ко рту подносил, все продолжал делать порывисто, будто спешил куда-то, торопился.
- Помнишь, я рассказывал вам об Урейском метеорите? Как крестьяне приняли его за Божъего посланца?
- Он прямо на землю, что ли, упал?! - встрял Слава.
Аганя стала объяснять, да и сама удивилась, как она хорошо все запомнила.
- А вот представьте, - продолжил Бобков, - если бы появился там человек, скажем, ты. И стала бы ты им объяснять, что их целительный Христов камень имеет земной состав: оливин, пироксен, углекислое вещество, никелистое железо, сульфит железа, хромит…
- Да я сама этого не знаю, - засмеялась Аганя.
- Ну, представь. Как бы к этому отнеслись крестьяне?
Аганю все-таки смех брал: представлялось, как крестьяне разгрызают камень, а она подходит и говорит: "Что же вы пироксен с оливином жуете?"
- Пришибли бы, - помог молодой рабочий. - Это за святое дело, порешили бы!
- А ведь верно, могли бы, - застыдилась Аганя своей легкомысленности.
- Вот тебе и "актив".
Бобков закурил: чуть ли не в одно движение достал пачку "Беломора", сунул папиросу в рот, сплющил белую полую ее часть, чиркнул спичкой, затянулся. Чуть ощерился и стал смотреть на воду.
Над водой тянулся густой дым: парнишка-рабочий то и дело подкладывал в костер гнилушки, чтобы дыма было больше. Но комары его все равно донимали, и он постоянно махал дэйбиром - палкой с пучком конского хвоста.
Аганя выросла в тайге и, может, поэтому была к комарью терпима: они как-то ее меньше кусали. Люди вокруг часто шутили: "Да в ней кровиночки - на одного комара не хватит!" А для Бобкова комаров будто и не было. Она нарочно присматривалась: редкий, видно, особо хищный комар решался на него наброситься - подлетал, навострив хоботок, но у самой кожи, сантиметрах в двух, его как током отбрасывало! И он с каким-то изумленным писком, почти со взвизгом, уносился прочь!
Рабочий Слава, все орудуя дейбиром, глуповато улыбался, поглядывая на Аганю. Ему явно хотелось заговорить с ней, но побаивался геолога. Теперь улучив момент, поерзывая, придвинулся ближе, рукавом рубахи коснулся Агани. Та отпрянула, как ошпаренная, ткнув острым локотком парня в бок - не специально, получилось так. Он замер с раскрытым ртом, будто кол сглотил. Отдышался. Посмотрел с удивлением. Беззвучно, сдерживая голос, засмеялся - показал, что смеется. Покрутил пальцем у виска.
- Что ты там подкручиваешь? - присмотрелась Аганя.
- Что? - откликнулся Бобков. - Ну, вы тут сидите, я пройдусь.
Встал, пошел по кромке берега, подобрал плоский камешек, осмотрел его, кинул умело - "блинчики" цепочкой легли по воде. Странно, но Бобков, ученый, чем-то походил в движениях на вольноотпущенных. Внутри его, казалось, жил кто-то еще, неуемный, громадный, способный, если бы вышел наружу, размахнуться по всем просторам.
Вернулся, взял сумку, молоток, отошел в сторонку, почти к воде, присел на камень, стал разбивать какие-то сростки галечника и ракушек.
- Он же старик, - услышала она голос парня.
- Почему это, старик?
- А сколько ему? Лет тридцать, если не больше!
- А при чем здесь это?
- Думаешь, не видно, как ты на него смотришь?.
У Агани щеки зажгло от смущения.
- Доедай пироги-то.
- Доем.
Встала, пошла, обернулась попрощаться.
- А что, Хабардин в маршруты ходит с медвежонком? - вдруг вспомнил Бобков.
- Нет, что вы!
- Водили же, старые люди рассказывают, - встрял парень, - цыгане медведей на цепи. На ярмарках их показывали!
- Нет, нельзя было. Она едва подрастать начала, лошади как учуют, ржут, на дыбы встают, олени шарахаются… Юрий Иванович где-то в наслеге ее оставил. А она с ним-то послушная была, а без него, говорят, дичать стала, ни к кому не шла. Ее, рассказывают, на цепь привязали. Она же все-таки еще маленькая, считай, ребенок, по забору ходила, играла, и свалилась по ту сторону. Задохлась.
Как Агане было жалко ее - ой как жалко!..
- Дикий зверь. - Знатоком протянул Слава. - Домашний бы привык. Собаки еще могут тосковать, старого хозяина помнят, а скот, он быстро привыкает. А дикий, он, вишь, как…
- Найдет он еще, этот медвежатник, алмазы. Там же и найдет, - смотрел Бобков на воду.
И шла рябь по воде, словно брала ее дрожь.
Всю ночь, только смыкала Аганя глаза, вышагивал из берега образом Бобкова кусок земли, вырывался, раздирая себя в клочья, и рассыпался по воде шрапнелью.
На утро прибыли Берштейн и она, та необыкновенная женщина. Они приплыли на моторной лодке, поднялись на берег. Проходчики вкапывались в землю, Аганя сортировала пробы. Начальник партии бодро поприветствовал тружеников передового фронта, поздоровался с каждым отдельно, потрогал породу на ощуп. И настойчиво стал указывать своей спутнице, называя ее по имени-отчеству, Еленой Владимировной, на гряды траппов.
Аганя приглядывалась из-подтишка к Елене Владимировне и вновь удивлялась: почему эта женщина кажется такой необыкновенной? В сатиновых шароварах, в клетчатой хлопчатобумажной рубашке? Но как-то особенно выгнута спина, голова склонена, будто в робости, а гладкое лицо с чуть выпирающим подбородком и высоким лбом напоминало далекий утес, возвышающийся над водами.
С лопатой в руках Аганя попробовала повторить ее движения, и ей показалось, что получилось. Также плавно двигалась голова, подавалось плечо к подбородку, и лопата загребала, словно весло.
- Бог в помощь, - раздался резковатый голос.
Аганя одернула на себе одежду, будто прихватили ее голой. Из-за деревьев вышел Бобков. Проходчики приостановили работу, смотрели на него: "Бопомощь" - говорили старики в деревне. Но здесь так не говорил никто.
Бобков ни с кем отдельно не здоровался, но все проходчики дружно заулыбались ему, вскинули в приветствии руки. Он и похож был на них: вроде и улыбался, и поигрывал желваками. Чуть щерился и откидывал при ходьбе ворот рубахи плечами, как это обычно делали бывшие заключенные. Только ученый.
Подошел к геологам. Перекинулся двумя-тремя словами, и уже в следующее мгновение стоял в сторонке, смотрел на реку. Аганя замечала, что и во вчерашнем разговоре у костра он вдруг также оказывался в сторонке, и всегда в задумчивости вглядывался в течение вод.
Агане неловко было постоянно смотреть на геологов. Поэтому с каждым новым взглядом она замечала движение. Елену Владимировну словно утягивало к Бобкову. Нет, она не подходила к нему, оставалась рядом с начальником второй партии. Лишь отстранилась, как-то вся, всем существом подалась туда, где в мыслях своих стоял сухощавый плечистый человек. Аганя понимала это и, как ни странно, сердцем помогала ей. И почему так было жалко, так хотелось оберечь этого сильного и умного человека?
- Обратите внимание, Андрей Николаевич, сколько на этой косе трапповых галек и валунов, - заговорил Берштейн. - А именно здесь, как вы знаете, на днях, так сказать, "сдох олень".
Аганя слышала, как давались радиограммы: "Сдох олень". И сначала очень удивлялась: почему, когда сдыхает олень, очень радуются геологи? Потом радиограммы сменились: "Высылайте лаборантку". Здесь радость мужчин была понятна. Но она уже догадалась, что они означали очередную находку. Не знала только, какую именно.
- Если пойти в лес, обязательно найдешь гриб, - проговорил Бобков.
- Извините, Андрей Николаевич, - стал жестче начальник партии, - но этих грибов, как вы выразились, найдены уже тысячи. Пройдены сотни тысяч километров. Подняты сотни тысяч кубометровых проб! По каждой линии канав подсчитывалась количественная взаимосвязь между гальками траппов и пироксена с зернами наших находок! И везде среднеарифметические значения показывали: существует прямо пропорциональная закономерность!
- К сожалению, метод математического анализа не подтверждает этой зависимости, - Бобкову, видно, не очень хотелось спорить. Но и не спорить он не мог.
- Андрей, ведь твои исследования делались на основе наших находок! На моем же фактическом материале! И неужели ты мне будешь доказывать, что здесь, на Вилюе, дела обстояли иначе? Я избороздил его вдоль и поперек, я сам лично изучал каждый шурф и каждую канаву… И каждый раз убеждался: мой метод верен! По мере увеличения галек траппов и пироксена увеличиваются находки кристаллов, по мере уменьшения - соответственно уменьшаются.
- Это может доказывать, что угодно. Например, то, что здесь, на излучине, усиливается вынос со дна реки. Но это никакого отношения не имеет к природным месторождениям. - Начинал горячиться Бобков.
- Я не утверждаю, что траппы материнская порода. Я полагаю, что единая бальзатовая магма…
Аганя перестала понимать смысл. Слова звучали колдовским заговором: "Ультроосновные", "дифференцианты", "щелочные"… Ей было стыдно, что не знает этого языка ученых людей: вот они, рядом, а другие!
- Чушь, - отрезал Бобков. И круто переступил с ноги на ногу.
Для Агани это было, действительно, как гром среди ясного неба. Чтобы так разговаривать с начальником второй партии, с самим Берштейном, перед которым самые непокорные, бывший разбойный люд, выстраивались в цепочку с полуслова, цепенели с полувзгляда?!
- Если бы речь шла сугубо о моих наблюдениях, о моей теории, то я бы мог в ней усомниться, - был сдержан Берштейн. - Но о пространственной связи трапповых массивов с природными месторождениями кристаллов говорит практически вся геологическая наука. Это общее убеждение. Что, все не правы?! Прав ты один?!
- К сожалению, в науке так и бывает. И ученые столетия бьются над тем, как ртуть превратить в золото. В науке нужно всегда оставлять место для предположения, что ты не прав. Что не правы все. Иначе куда же идти поиску, если все уже понятно? И я не утверждаю, что за мной окончательная истина. Но действующий метод я признаю абсолютно ошибочным!
- Тогда выходит, - развел руками Берштейн и повернулся к рабочим, - что годы труда, все наши титанические усилия - впустую?! И сейчас вот эти люди работают напрасно?!
- Этого я не говорил, - Бобков дважды нервно перебросил свое тело с ноги на ногу. - Было время, когда любой метод был хорош. И я склоняю голову перед этими людьми, и перед тобой - вы сделали великое дело. Но сегодня надо искать иначе!
- Мы готовы, - плавно вошла в разговор Елена Владимировна. - Я и, как полагаю, Григорий Хаимович. Но для этого нужно узнать метод математической статистики. Пока - вы становитесь живой легендой, идут разговоры, слухи. А вы молчите и затворничаете.
- Я?! - Бобков опять делался мальчишкой. - Да я только и делаю, что ищу, кто бы меня выслушал, - глянул он вдруг с улыбкой на Аганю. Жестко провел ладонью по волосам: не то пригладил, не то темечко почесал. И вмиг в глазах его мелькнула странная боль. - Осенью на ученом совете, в Иркутске, будет мой доклад. Было бы здорово, если бы вы были.
Елена Владимировна теперь стояла ровно посредине между мужчинами.
Осенью Аганя была в Иркутске. Впервые за два года взяла отпуск, поехала. Купила себе модную плюшевую дошку, войлочные боты. На сам доклад, конечно, пойти постеснялась. Сидела на скамейке возле здания института. Волновалась. Ждала. Снег падал хлебными крошками. Подошла женщина с мальчиком лет пяти, присела по другую сторону скамейки. Мальчик достал из кармана пальто плоскую жестяную банку, стал открывать. Створки банки резко разошлись и на снег брызгами полетели… Аганя думала, что это ломпосейки - леденцы. Кинулась вместе с матерью мальчика собирать, и увидела, что рассыпаны камешки яркого граната.
После того, как минералог Бобков произнес вслух "алмаз", это слово будто получило негласное разрешение на Вилюе. Не часто, но Аганя стала слышать его. Быстрый, сметливый якутский парнишка Коля Давыдов подходил к Берштейну с точно такими, какие рассыпал мальчик, цветистыми гранатами. Говорил, что замечал подобные камушки везде, где "дохли олени", "требовались лаборантки". Может быть, вопрошал он открыто, это и есть спутники алмаза? На что начальник партии лишь пожал плечами: в самом деле, Коля был простым коллектором, хотя и учился заочно в институте.
Аганя выбирала яркие камушки из пороши на дорожке вместе с незнакомой женщиной и глазастым мальчиком лет пяти, и в голове почему-то теперь проносилось: "Спутники алмаза, спутники алмаза…"
- Отец ему привез из Якутии, - улыбчиво поясняла женщина, выскребая из снега камни. - Не расстается с ними.
У мальчика навернулись слезы, но он терпел, не плакал, собирал, бережно укладывал камушки в баночку.
- Муж сейчас делает доклад, - кивнула она на здание института. - А мы изволновались оба. Я-то ладно, понятно. Но ребенок, как чувствует?
Полнеющая, совершенно домашняя женщина. И мальчик упитанный, щекастый. Только в глазах те же далекие искорки, светящиеся камушки.
- Мы с ним с первого класса знакомы. Даже раньше: в одной деревни росли, но на разных улицах, - хотелось рассказать женщине. - А после десятого он уехал, сначала в институт поступил, потом на войну ушел… Связь полностью пропала. Несколько лет ни слуху, ни духу, и вдруг приезжает! А я уже в другом месте жила, далеко, в Ташкенте! Отыскал.
Стали выходить люди, вереницей, по двое, трое.
- Мальчишка! - возмущался один. - Люди годы здесь работали, сколько земли перелопатили - геологи с опытом, со стажем, с учеными степенями! А он приехал, без году неделя, и уже всех учит: "новый метод", "математический анализ", "кимберлитовая основа"!.. Чепуха на постном масле!
- Тем не менее, мы не имеем права бездоказательно отрицать его гипотезу. - утверждал другой. - Требуется тщательное изучение того района, на который он указывает!
- Малую Ботообию Хабардин прошел в пятидесятом. Результат - ноль целых и ноль десятых!
- Хабардин там был с одним рабочим, бывшим старателем. А старатели, если они понятия не имеют, что надо искать, упорно моют золото. Судит можно только после крупномасштабных проб!
- Если он прав, - задумывался третий, - то какая экономия: в средствах, в людских ресурсах!
- Да мы вообще, получается, не нужны. Один он - с линеечкой!
- Дело в том, товарищи, что все эти его разговорчики про "кимберлиты", про "кимберлитовую природу" - дурно пахнут, - поглядел строго четвертый. - Нельзя забывать, что ЮАР - это страна апартеида. Она не может и не должна служить нам примером.
Тень строгости легла на все людские лица.
Молча прошла геолог Катя Елагина: она была нездешняя, приезжая, но так с лица походила на местных, деревенских девчонок. Ямочки на ее округлых щеках словно таили мысли.
Женщина рядом то ли замерзла сидеть, то ли нервничала, встала, ходила взад-вперед, держа сына за руку.
Агане казалось, что Бобков должен выйти с Еленой Владимировной. Она даже позаботилась: как на это посмотрит жена? Но Андрей Николаевич появился один. В осеннем пальто с поднятым воротником, с непокрытой головой. И сразу свернул, пошел вдоль дома.
- Андрей! Андрюша! - окликнула его женщина.
Он оглянулся и, словно никого не увидел, сделал несколько шагов, обернулся второй раз - и только тогда вскинул руки, подхватил бросившегося к нему мальчика. Нет, он не был огорчен. Он не то растерянно, не то счастливо улыбался и смотрел, как это с ним бывало, слепо.
Мальчик Кай в Снежном королевстве. Познавший тайну клада земного. Только не слышимый людьми. Будто глохли его слова в выстуженных снежных покоях.
Они удалялись, мужчина с ребенком на руках, и женщина рядом с ними.
Аганя купила в подарок матери стеганое пальто с каракулевым воротником и поехала домой. С неделю ничего не делала, спала. Потом выдраила полы, как заставляла в детстве бабушка, с голяком, перемыла все, что могла, и засобиралась обратно.
- Медом там, чё ли, намазано, - вздыхала мать, - на Севере твоем?
Рядом
Следующим летом она провела рядом с ним, без малого, месяц. Это было самое короткое лето и самое долгое - меньше мгновения и дольше, чем вся её жизнь.
В тот год умер Сталин. О смерти вождя в отряде узнали много позже. Близилась северная весна, работы невпроворот: нужно было успеть вывезти все "пески" на рудные дворы: расчищенные от леса, кустарника и дёрна площадки, расположенные на террасах. Иначе - унесёт ледоходом, смешает с "торфами" дождевыми потоками. Время не ждало. Кто-то всплакнул, кто-то помолчал в задумчивости, сняв шапку. А иные, постреляв глазами по сторонам, сделали то же, что и остальные, закусив усмешку, - снова в работу, засучив рукава.
После долгой зимы - весеннее, летнее солнышко - в великую радость. До той, понятно, поры, пока не грянула жара и не изринулись из сыри комариные тьмы. С солнышком и люди новые наезжали: сезонники, геологи.
То лето началось с беды. Прибыли из Москвы пятеро студентов. Двое парней, три девчонки. Аганина ровня, но такие юные по виду, просто дети. С гитарой: тогда еще никто с гитарами не приезжал, если и объявлялись на базе с инструментом, то с гармошкой, с аккордеоном, бывало. Да вот еще Поля ходила со скрипкой, на которой отчего-то играла все реже. А эти - с гитарой. Играли, пели. Работали, правда, хорошо. Все делали, как это говорят, с огоньком. Уверенно в себе. Но на северных реках лучше быть уверенным в меру. Стали сплавляться по Вилюю без сопровождающего. Мастер еще их предупреждал, человека хотел дать - ну, куда там - самостоятельные! После порогов Кровавого Хана на берег вынесло щепу лодки да остатки скарба.
- Как ты мог?! - кричал начальник на мастера. - Как ты мог их отправить одних?! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! Ты же людей погубил! Детей! У них там отцы, матери - кто перед ними ответит?! Мне, понимаешь, мне придется отвечать! А ты перед судом ответишь!..
Мастер был пожилым, седеющим. Очень тихим. Были у него у самого дети, не было ли? Тихо, бессловесно жил, людьми руководил. Тихо встал, пошел. Ну, пошел себе человек, и пошел. Мало ли? В такие минуты одному захотелось побыть. Видели, что к реке пошел. А потом вдруг - у реки-то нет. И негде нет. Не стало.