- Ты что-то хочешь сказать? - шепчет она, ее губы полураскрыты.
- Спасибо за коньяк, - заминаюсь я и перевожу взгляд с губ на экран.
- А-а, - только и говорит ее голос. - Ты меня уже благодарил.
Конница Чарноты идет карьером в снегу к монастырю.
Мы выходим из кинотеатра какое-то время спустя. Летняя ночь. Вика потрясена и под впечатлением от глаз Хлудова.
- На меня вообще глаза производят завораживающее впечатление. У него такие страшные глаза.
Дворжецкому эта роль принесла славу.
- Но твои мне больше нравятся, - улыбается она. - Где ты живешь? - неожиданно спрашивает Вика.
- На улице какого-то Архитектора Власова.
- Это же совсем рядом! - Она смотрит на часы. - Только девять, как рано, я думала, гораздо позже.
Она вопросительно смотрит на меня:
- Кто кого будет провожать?
Я говорю непонятно почему:
- Могу пригласить не на глоток коньяка, а на бокал шампанского.
- С удовольствием! Тогда провожаю я, тем более с такой драгоценной ношей. Нужна охрана, эскорт!
Мне нравится ее дружественность.
Мы берем такси и едем, каждый думая о своем.
В ванной я успеваю убрать Литин халат, забытый ею или оставленный нарочно. В ту же секунду раздается звонок. Я не беру трубку. Вика садится в кресло, переплетая ногу за ногу, чуть вытянув их.
Я рассматриваю Вику, ее колени, ноги, щиколотки скорее машинально. Она ничего не спрашивает и не делает никаких движений. Мы выпиваем по бокалу холодного шампанского. Почти замороженного. Неловкое молчание в четырех стенах. От неопределенности ситуации. Сигналы точного времени: десять. Она откусывает кусочек шоколада.
- Еще?
Она не понимает, и взгляд блуждающе останавливается в моих глазах.
- Шампанского?
- Три глотка. - Она выпивает, когда я наливаю, и говорит: - Мне, наверное, пора…
Она ждет моей реакции, поэтому я никак не реагирую. Я не люблю быть предсказуемым.
- Я провожу тебя, Вика.
- Я сама, здесь рядом. У тебя есть мой домашний телефон? Впрочем, откуда. - Вдруг она улыбается. - А какой у тебя номер? Я могу знать?
Мы обмениваемся номерами.
- Ты также поднимешь трубку, когда я буду звонить?
Я смущенно улыбаюсь. Мы прощаемся у лифта, и я благодарю ее еще раз.
- За что? - спрашивает она и уплывает. Потом поворачивается. - В любое время, когда бы ты ни позвонил, - задумчиво говорит она, - я всегда буду свободна - для тебя.
Ее плечи сжимаются в удивлении. Как будто обладательница их не знает сама, что она говорит.
Я медленно склоняю голову. Вика одаривает меня прощальной улыбкой.
Телефон звонит опять, я опять не беру трубку.
В понедельник я завожу Адаму бутылку коньяка. Он на венерическом небе от счастья. Не верит, что это настоящий французский. Он его в жизни всего один раз видел и пробовал. Я предлагаю, чтобы он проверил его подлинность на приборном стеклышке.
Ему нравится двусмысленность моего "тонкого" юмора.
- Это же стоит безумных денег, где ты взял?
Вопрос денег - болезненный вопрос моего поколения (поколения семидесятых).
Он говорит, что за такой бесценный подарок должен провести мне второй курс лечения. От чего я вежливо отказываюсь. Я ценю его тонкий юмор. Прощаюсь, желательно "на всю жизнь", и выхожу из диспансера на свежий воздух.
Вечером, когда я готовлюсь к зачету, раздается звонок.
- Я достала билеты на международный кинофестиваль!
- Какое событие!
- Алеша, пожалуйста, я так хочу с тобой пойти на заграничное кино.
- Когда?
- У нас билеты на разные просмотры, в разные залы.
Я колеблюсь. Я не знаю, я ничего не хочу от нее принимать.
- Через сколько приключений ты прошла, чтобы их достать?
- Честное слово, ни через одно. Это Верин любовник получил, он оформлял им фестивальные афиши. Все фильмы очень хорошие: французские, итальянские, американские. Я знаю, как ты…
- Ты ничего не знаешь. Не говори эту фразу "я знаю", она раздражает.
- Хорошо, Алешенька, извини…
- Что происходит со следствием? Когда будет суд?
- Я… я не знаю, я не интересовалась, а следователь не звонил.
- Я понимаю, что интересовать это должно только меня. Тебе ж все до лампочки. Ты свое дело сделала. Кино важнее.
- Совсем нет. Я старалась для тебя. Хотела отвлечь от постоянных мыслей о…
- Не надо для меня стараться. Ты уже постаралась, что оба лечимся в венерологическом диспансере.
- Алеша… - Молчание повисло в трубке. Она прервала его: - Алеша, у тебя все в порядке?..
- Удивительно, что ты догадалась об этом спросить.
- Я не хотела тебя раздражать. Тебе не очень было больно?
- Мне было очень приятно. Мне никогда не было так приятно. А самое главное - ощущение, что это от "любимой".
- Ты совсем плохо думаешь обо мне?
- Да уж, хуже некуда.
- Алешенька, я тебя безумно люблю. Ты самый чистый, самый светлый среди них.
- Среди кого?
- Среди… людей, вот.
- Ты хотела сказать, среди мужчин?
- Среди всех - и мужчин, и женщин.
- Ты уже стала разбираться в мужчинах?
- Что ты, Алешенька, я ни в ком не разбираюсь. И моя безмозглость доставила тебе…
- Не доставляй. Хватит!
- Но меня такой родили…
Я невольно рассмеялся. Как верна поговорка - "и смех, и грех".
- Как ты все легко сбрасываешь со своих плечей. Это стрелочник виноват.
- Нет, моя мама, когда была молодая…
- Мне неинтересно слушать про твою маму.
- Хорошо, я не буду. А о чем тебе интересно?
Я не успел дать отрицательного ответа.
- А хочешь, я приеду и расскажу тебе только о том, что тебе интересно?
- А потом будут еще два следственных дела - об изнасилованиях.
- Я возьму… Извини, Алешенька, я забыла.
- Ты очень быстро все забываешь.
- Нет, я все помню.
- Почему ж ты мне говоришь неправду: что не помнишь, как ВСЁ было?
- Ты о чем, Алешенька?
- О Красной Шапочке, которой Серый волк заправил…
- Не надо, милый. Я выключилась, я действительно ничего не помню.
- Ты же только что сказала, что всё помнишь.
- Но как всё происходило, я не помню. Я была пьяна и…
- Я знаю подробности. Выпила, покурила, потанцевала, развлеклась с двумя мужиками - сорвалась…
- Не надо так больно, Алеша, я ни с кем не развлекалась. Меня… Я не хотела туда идти…
- Ой ли. Но пошла! Не околела.
- За сумкой пошла… забрать.
- Забрала! Опять тебя, опять родители, опять все виноваты, а ты ни при чем.
- Я так не говорю. Мне очень больно.
- А каково мне, каково мне!.. С нецелованной (и тут я тебе верю) девочкой время в венерических диспансерах проводить.
- Мне больно только из-за тебя. Мне наплевать на себя. Я переживаю только из-за твоей боли. Что ты страдаешь, так страдаешь. Ни за что! Я ненавижу свое тело, которое прошло через то, что доставляет тебе такую боль. Не дает спокойно спать и жить. Ты так изменился… У тебя осунулось лицо, лихорадочно горят глаза. Ты мучаешься из-за меня… Я не стою твоих мучений.
- Ты здесь ни при чем. Суда хочу, суда. Только этим и живу. Как сузилась моя жизнь! Господи!.. Ладно, это не твое дело. Прощай.
- А-алеша. - У нее была эта привычка тянуть заглавную букву моего имени: и так это томно, так сладко получалось.
Хотелось ее мне… В мгновение я представил ее вишневые, вычерченные губы. Губы… О нет, я швыряю в омерзении трубку. Тут же раздается звонок.
- Не надо, Алешенька, не надо… Я знаю, о чем ты подумал… Мне противно на свое тело даже в ванной смотреть. Я брезгую к нему прикасаться. А те несколько дней… до девятого… я смотрела с лаской на себя. Это тело было твое, только твое. Ты его касался.
Я начал возбуждаться. Я ненавидел ее и себя. Будь ты проклят, Фрейд, и его система - различных сексуальных позывов. Хотя при чем здесь Фрейд? Он - в земле, мы - наверху. Что же мы делаем? Живем по его постулатам, под его эгидой. Животные…
- Спокойной ночи. - Я быстро вешаю трубку.
Чтоб не сорваться и не вызвать ее сюда. Почему я все время думаю об изгибе ее бедер и родинке на внутренней части левого? А какая кожа у нее - на животе… Атласная…
Непонятным образом, загадочным, я сдаю на следующий день два зачета в институте. Я даже не разобрал суть предмета. Не говоря уже о названии. Остается еще последний.
На Пироговке меня догоняет стук каблучков.
- Алеша, здравствуй. Я еле догнала тебя. Ты незаметно ушел из института.
- В этом была идея…
- Какая?
Я не выдерживаю строго вида, и она пытается обнять меня. Пустая улица, тихо. Я освобождаюсь от объятий.
- Ты учишься в высшем учебном заведении. Высшем. Выше только крыша! Догадайся.
Она думает:
- Уйти незамеченным.
- Браво. Садись, пять.
- Я хочу лечь с тобой, - приникает она к моему уху. Меня обдает холодом, как жаром.
Я отталкиваю ее.
- Я не желаю, чтобы ты так говорила.
- Хорошо, Алешенька. Хорошо… только не отталкивай меня.
- Ты мне будешь говорить, что мне делать, а что нет?!
- Не дай бог! - испугалась она. - Просто…
- Что - просто?
- Моей груди больно.
Я подумал о ее груди. И - не стал больше думать. Невозможно… Это мука какая-то. Меня обнимает двадцатилетняя девочка, налитая всеми соками, с грудью, разрывающей - твердостью и высотой - платье…
И гонорейным соком тоже - подсказывает внутренний голос. Я сразу задыхаюсь и бледнею.
- Алешенька, что с тобой? О чем ты думаешь, на тебе лица нет?
Она протягивает оголенную до плечей руку. Меня режет эта оголенность, как нож. Тьма ножей.
- Оставь меня в покое. Не появляйся на глаза.
- Хорошо, милый, если я тебя так раздражаю.
- При чем здесь это: я хочу тебя…
Я сразу проклял себя, что сказал это.
- Алеша, милый… - Она зацеловывала мою шею, бедром касаясь моего возбужденного… - Я послезавтра буду здорова, они закончат все лечения…
Я тут же протрезвеваю:
- Ты уже была здорова - в результате чего заболел я.
Она опускается на колени, становясь на мои туфли.
- Алешенька, не думай об этом, я тебя умоляю.
- А о чем мне думать?
- О… обо мне… о нас.
Я усмехнулся:
- А когда я думаю о тебе, о чем я думаю?
Я пытаюсь не смеяться. У нее слезинки выскакивают из глаз.
- Встань, ты плохая актриса, - говорю я.
- Я действительно молюсь на тебя.
- Да что ты? Вот почему мне так хорошо. Что хуже некуда.
Я дергаю ее за локти, она встает.
- Хватит представлений, Лита.
- Ты мне совсем не веришь… Я понимаю. Но у меня будет еще время доказать.
Я вздрогнул.
- Я готова за тебя жизнь отдать, и две, и три. Скажи - и я брошусь под машину.
- Ничего умней не придумала!
Она дернулась к дороге.
- Лита. - Я поймал ее локоть и сжал до хруста.
- Я хоть сейчас докажу…
Я ей верил…
- Я еще никогда не спал с инвалидками. И не собираюсь!
- Значит, значит… мы будем это… делать? - Она замерла.
- Это еще ничего не значит, езжай домой, - сказал суровый я.
- Алешенька, а завтра мы пойдем в кино?
Ее ничего не волновало. Ничего.
- Американский фильм, с известной…
Ей все было нипочем.
"Я, Лита, мне скоро будет двадцать лет. Живу с родителями в небольшой, очень уютной квартире. Но только в ванной я чувствую себя свободной. Когда захожу, снимаю свое платье, смотрю на свою грудь, опускаю бретельки лифчика, одевая французский халат, подаренный сестре, но она крупная. Она говорит, что я стройна. У меня потрясающая фигура. И плоский покатый живот. Что многие женщины отдали бы жизнь за мою фигуру. Что даже ее она возбуждает. Она - почти врач. У них принято обсуждение физиологических подробностей. Я бы отдала и грудь, и фигуру, и живот, лишь бы Алешенька хотел меня. Но что бы он тогда любил, если б я все отдала.
Я достаточно глупа. А он умен. Он все знает, все чувствует. Я живу в аду, но меня это мало волнует: то, что случилось, я и не помню ничего, почти… Никаких чувств, эмоции страха. Я была первый раз в жизни пьяна. Так пьяна. Я же никогда не пила.
Мой ад - это он. Я боюсь за него, что он не выдержит такой боли и страданий. Зачем он так дергается и переживает. Почему не может забыть?.. Ведь уже все прошло. Да еще это заболевание! Он такой чувствительный. Такой впечатлительный.
Мой бог, мой Аполлон, мой да-винческий Давид".
На следующий день мы сидим в кинотеатре "Ударник" (видимо, хотели назвать "Барабанщик", но не додумались). В зале полно зрителей, все забито, темнота. Ее рука касается моего колена и незаметно крадется вверх. То есть - вниз. Водит ладонью по бедру. Это отвлекает и возбуждает. Я думаю: о чем я думаю? Должен я это допускать или нет. Или это переступление.
Я говорю:
- Лита.
- А, да, - опоминается она, но руку не убирает. Я смутно понимаю, что происходит на экране, но - хочу понять.
Рука опять начинает красться наверх. Фильм называется…
- Убери руку…
- Она тебе мешает? - шепчет она. Я сам убираю ее руку.
- А можно я возьму своей рукой под твою руку - тебя?
Я пытаюсь осмыслить фразу, на экране крик, стрельба, его предали. Она под шум происходящего просовывает руку мне под мышку и ласково устраивается там. Я смотрю на ее профиль, губы. Она боится повернуться ко мне и делает вид, что ничего не произошло. Потом пытается отвлечь маневром.
- Алешенька, тебе нравится кино?
- Да, я люблю Пачино.
- Как жаль, что его застрелили.
И я не понимаю, ей действительно жаль или она просто говорит, чтобы я не имел "врезки" - сказать ей "убери свою руку". Она гладит меня ниже локтя, кисть, внутреннюю часть ладони.
У нее очень нежные пальцы. Я стараюсь не возбуждаться. Пачино лежит с простреленным лицом в больнице. Ему дарят щенка, который вырастает в большую собаку. Все хорошо, что хорошо кончается.
А как все кончится у нас? Я опять смотрю на ее выточенный профиль. Уже все кончилось, был конец. Она опять умудрилась - после конца - начать все сначала. Удивительная девушка, я слабый, как лист, как финик, как… мужчина.
Мы выходим на белый свет после конца фильма. После конца у нас было начало.
Лите надо ехать в венерический диспансер. Не хочу ли я ее проводить? Как трогательно. У нее сегодня конец лечения, проверочный мазок. Конец начала.
Раздается звонок и слышится радостный голос:
- Алешенька, я здорова!..
- Можешь заражаться опять, - мрачно говорю я.
- Но сначала был такой кошмар. Меня осматривала простой врач и сказала, что есть сильные выделения и, значит, я опять не вылечилась. Потом пришла Ангелина, я начала плакать, она стала брать мазки. Они были абсолютно чистые, оказалось, что от такого количества антибиотиков у меня началась молочница, которая дает молочные выделения. Но это пустяк, Ангелина даже не считает ее заболеванием. Как хорошо, что все хорошо кончается.
- …
- Прости, Алешенька, я не то сказала. Совсем не то. Я просто ужасно переволновалась. Я приеду к тебе, если можно?
- Нельзя.
- А почему?
- А разве что-то изменилось?
- Я - здорова.
- Живи и радуйся. Моя голова, к сожалению, еще не выздоровела. Она еще заражена твоим приключением.
- Алеша, не думай об этом. Я вот…
- Знаю, ты ни о чем не думаешь.
- Это не так. Я все время думаю - о тебе. Просто переключись и думай о приятном.
- Ты научишь как? Я не могу ни о чем другом думать, пока их не посадят.
- Их посадят… Если ты разрешишь мне приехать, я научу тебя как.
- Что - как?
- Переключаться…
- Тебе, кажется, надо опять принимать таблетки?..
- Одно другому не мешает.
- Ты уже стала экспертом в венерологии?
- Гинекологии, слава богу…
- А причина какая была? Какая была причина?
- Ве-не-ри-чес-кая… - задумчиво говорит она и тут же перескакивает: - Алешенька, у меня есть еще билеты на три фильма.
Мы ходим и смотрим фильмы. В конце недели она не выдерживает и говорит:
- Я хочу тебя…
Я хотел эту женщину, девушку и не мог пересилить себя, заставить себя к ней прикоснуться. А грудь, как назло, выпрыгивала из ее обтянутой кофты.
- Очень хочу… Только чтобы все было по-нормальному, а не смазано…
- Это как же?
- Чтобы ты ни о чем не думал и только хотел меня. Как тогда…
- Стань такой, какой ты была до девятого мая.
Слезы наворачиваются на ее глаза.
- Но это невозможно.
- Правильно. Не правильно… Значит, невозможно, чтобы у нас все было нормально.
- Ты хочешь бросить меня?
- У нас ничего никогда уже не будет нормально…
- Ты хочешь, чтобы я перестала тебе звонить и дергать?
- Я не знаю, что я хочу. Но с тобой об этом делиться не собираюсь.
- Хорошо, я не буду тебе звонить…
Через час раздается звонок.
- Алеша, я не могу даже дышать без тебя.
- Как жаль, - искренне говорит Алеша, слабак, который не может заточенным топором перерубить нить.
Что же это за ненормальные чувства такие?
Пришел июль, исчез июнь. Сессия как-то скомкано, но сдана. Папа достает: что ты будешь делать целое лето? Неужели целое лето ты ничего не будешь делать? Мама через неделю выписывается. Он сидит напротив меня, и его "краля" подает обед.
Я смотрю в какую-то точку отсутствующим взглядом. Рука пришла, поставила тарелку и ушла.
- К тебе обращаются.
- Спасибо, я не голодный.
- Ты прежде всего - неблагодарный. Она полдня готовила, старалась. Чтобы тебе понравилось. Чтобы тебе угодить.
- Я не могу насильно заталкивать в себя. Но я вам благодарен, Люба.
- Все никак не выбросишь из головы!
- О чем ты?
- Ты прекрасно знаешь, о ком я.
- Ничего страшного, попозже поедите. Когда аппетит появится.
- Что ж ты хрупкий такой?! Или в Москве мало девочек? Все перевелись? Только одна осталась, слабая на передок…
- Ее изнасиловали…
- Ты свечку держал? А тебе не приходило в голову, если она сама пошла, так сказать, продолжить вечер.
Я вздрогнул. А что, если…
- Ее слегка резко распяли. Она не ожидала такого поворота и…
- Папа!..
- Придумала историю об изнасиловании. А что делать: домой в пьяном виде, с лифчиком в руках да со спадающими босоножками возвращаться непристойно. Сюда пришла. Сказку тебе рассказала, а ты и уши…
Я встал: