Вот и прекрасно. Он будет занят работой и не заметит, как она займется тщательным исследованием веломастерской в поисках какого-нибудь знака - предмета одежды, фотографии, книги, - чего-нибудь, что скажет ей хоть что-то еще об Ансельмо. Рядом ничего подобного не наблюдалось, но зато в глубине комнаты она увидела небольшую дверь, которая ее сильно заинтересовала. Она решила, что оттуда и надо начать.
- Туалет там, да? - спросила Эмма.
Гвидо кивнул.
- Подожди! Я тоже пойду! - подскочила Лючия. - Мне надо помыть руки.
Ей давно надоело тереть наждачкой велосипед, да еще Шагалыч постоянно улыбался ей и смотрел такими томными глазами, что она чувствовала себя неловко. И потом ей не терпелось узнать, что удалось выяснить Эмме, а для этого нужно было уединиться.
Дверца открывалась в небольшой коридор, выходивший во внутренний дворик. Туалет был справа. Эмма его быстро осмотрела, не нашла ничего интересного и решила взглянуть на дворик. Небольшой кусок заасфальтированной земли, зажатой серыми домами, и небо сверху голубым лоскутом. Все стены были глухими, и только в одной открывалась кирпичная арка, запертая большой дверью из темного железа. Эмма осторожно подкралась к двери. На ней висела цепь с замком, в скважину которого был вставлен ключ из связки на кожаном шнурке. Похоже, кто-то забыл ключ в замке. Вот это удача! Эмма не могла упустить такой шанс.
- Постой! А если нас застукают! - испуганно воскликнула Лючия.
- Ш-ш-ш! - зашипела Эмма. - В жизни иногда приходится рисковать.
Она открыла дверь, не теряя на раздумья больше ни секунды, и вошла в комнату. Оглянувшись вокруг, подруги замерли, перестав даже дышать. Высокие стены огромного помещения со сводчатым потолком были полностью скрыты книжными полками. На полках повсюду, куда хватало глаз, громоздились письма, открытки, маленькие свертки в подарочной упаковке и в почтовой бумаге. Каждая полка была отмечена табличкой, на которой было написано несколько цифр и одно слово. Цифры означали дату, слово было именем ветра: Либеччо, Трамонтана, Зефир, Фавоний…
- Куда мы попали? Что это за место такое? - потерянно спрашивала Лючия.
- Я… я не знаю. Похоже на архив, но непонятно…
Эмма не договорила, услышав шум шагов. Шаги гремели во дворике.
- Надо уходить отсюда! Быстро! - испугалась Лючия.
Они едва успели выскользнуть наружу. Прикрыли дверь и бросились через двор к коридору. Из его тени выступила фигура Гвидо:
- Вы заблудились?
- А-а… да, кажется, да… мы не можем найти туалет… - затараторила Эмма.
Гвидо вытянул руку и открыл дверь уборной:
- Это здесь.
- А! Вот же он! Какие мы рассеянные! - улыбнулась Лючия.
И парочка протиснулась в туалет под изумленным взглядом Гвидо.
- Мы не должны были входить в ту комнату! - зашептала Лючия.
- Не волнуйся, он никогда не узнает, что мы там были. Но теперь нам лучше уйти. Ты слишком нервничаешь. Это может вызвать подозрения.
- Ты права. Мне надо успокоиться.
Лючия сделала глубокий вдох:
- Нет, не могу!
- Ладно! Спокойно! Просто иди за мной, и все!
Эмма взяла ее за руку, и они вернулись в мастерскую, где Грета по-прежнему счищала ржавчину.
- Нам пора домой. Уже поздно, - объявила Эмма.
- Да, очень поздно, - подтвердила Лючия.
- Идем, Грета?
Грета подняла на них глаза, охваченная странным ощущением: ей не хотелось уходить из этого места. Ей было так хорошо. Потом она подумала, что скоро вернется Ансельмо. Если он застанет ее здесь, он решит: она осталась нарочно, чтобы его дождаться. Так не пойдет. Никто не должен знать, что с ней происходит. Она и сама толком этого не понимала. Только чувствовала - в голове какая-то путаница. Лучше уйти. Может, она вернется как-нибудь в другой день. А может, нет.
- Да, мне тоже надо идти, - солгала она.
- Но мы не закончили, - попытался возразить Шагалыч. - Как любит повторять учитель: работу нельзя бросать на полпути.
Он попытался придать своему голосу интонации Гвидо, но у него ничего не вышло. Не дослушав, Грета попрощалась со всеми и села за руль своего "недоделанного" велосипеда. Через несколько минут она исчезла в начинающихся сумерках, сопровождаемая двумя подругами. Художник еще долго смотрел им вслед:
- Странные создания эти девчонки. Я пытаюсь их понять. Я очень стараюсь. У меня все-таки есть какое-никакое воображение. Но я не могу. Я просто ничего не понимаю…
Ансельмо резко затормозил прямо в потоке машин. Его накрыла безжалостная лавина нервных гудков, но он их даже не слышал. Схватив опустевшую сумку, он стал шарить по всем карманам и расстегивать все молнии. Потом поискал в карманах брюк, в кожаном пиджаке, снова в сумке. Пусто. Ключи от склада пропали. Он повернул и полетел к веломастерской, надеясь, что ключи остались где-нибудь там, что он не потерял их. Увидев отца, он сразу понял, что что-то случилось.
- Сегодня приходили три девочки, - сообщил Гвидо, едва сын переступил порог мастерской. - Мне кажется, они искали тебя.
Ансельмо смущенно опустил глаза.
- А нашли вот это, - продолжал Гвидо, показывая связку ключей на кожаном шнурке. - Ты оставил их в замке.
Юноша побледнел:
- Они заходили на склад?
- Не знаю. Надеюсь, что нет.
Ансельмо молчал.
Гвидо внимательно смотрел на сына. Он заметил это еще утром, но теперь, после эпизода с ключами, был уверен: с мальчиком что-то произошло.
- Ты ничего не хочешь мне рассказать? - спросил он.
Ансельмо рухнул на протертый диван:
- Нет.
Гвидо сел рядом, не сводя с него глаз:
- Тогда расскажу я.
Ансельмо не двигался.
- Ты - особенный человек, а особенные люди не могут вести себя как все остальные. Они обязаны быть лучше.
Только не это. И только не сегодня. Проповедь о лучших людях. Он больше не мог ее слышать.
- Я всего лишь забыл ключи… - попытался оправдаться Ансельмо, но Гвидо не дал ему закончить:
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
Да, он прекрасно понимал. Он понимал, что эти ключи были ценнее всех ключей на свете, что он был их хранителем и что его прямым долгом было заботиться о том, чтобы они не попали в чужие руки, что он не должен их терять, должен всегда держать при себе и ни в коем случае не оставлять в замочной скважине. Но в тот день его голова была занята чем-то более важным. Чем-то, из-за чего он забыл свой долг быть лучшим, свой приговор быть особенным. Чем-то, что навело его на мысль, что он просто мог бы быть тем, что он есть, без тайн, которые надо свято хранить, без посланий, которые надо доставлять адресатам.
Точнее, это было не что-то, а кто-то. И в то утро какое-то мгновение у него было только одно желание: оказаться рядом с ней, увидеть ее глаза и остаться в этой зеленой тени бескрайнего леса. Это было прекрасное мгновение… Мгновение, в которое он допустил первый промах.
- Это не должно повториться, - сказал отец.
В его голосе не было ни упрека, ни разочарования. Только уверенность человека, который знает, что по-другому быть не может.
- Я понял.
Гвидо вернул сыну ключи от склада: положил их в его ладонь и сжал пальцы в кулак.
- А теперь пойдем домой.
Ансельмо кивнул.
Потом сунул ключи в карман и помог отцу разложить инструменты перед закрытием мастерской, готовясь совершить свою вторую прекрасную ошибку.
- Алло? Лючия? Нам надо поговорить.
- Привет, Эмма! Подожди… я сейчас.
Лючия встала с дивана, на котором сидели мама и папа, глядя в телевизор, как две совы на луну. Те же круглые глаза, то же отстраненное выражение на застывших лицах, та же неподвижность.
- Слушаю. Что ты хотела сказать?
- Я звонила Грете. Она не хочет возвращаться в мастерскую. Не знаю уж почему. Она говорит, что сама может покрасить раму. Теперь она знает, как это делается.
- Видишь, она снова стала врединой.
- Не знаю, не знаю. Но я смогла убедить ее участвовать в третьем этапе нашей операции.
- Молодец! Как тебе это удалось?! И какой третий этап?
Эмма помолчала, собираясь с мыслями.
- То, что мы видели сегодня в той комнате… Я думаю, Ансельмо и Гвидо что-то скрывают. Что-то, связанное со всеми этими письмами, конвертами и свертками. У нас есть только один способ узнать, что именно: вернуться в веломастерскую и продолжить расследование.
- Я согласна. Так я смогу сказать ему, что теперь мы с ним помолвлены.
- С кем?
- С Ансельмо. Мы помолвлены. По именам.
- Ничего не понимаю.
- Я посчитала все по именам! И у меня получилось двести! Двести - это очень-очень много! Двести - это помолвка.
- Яснее не стало.
- Короче: каждая буква - это число. "А" - это единица, "Б" - это "два", "В" - "три" и так далее весь алфавит. Если сумма совпадающих букв в ваших именах и фамилиях больше ста пятидесяти, значит, вы симпатичны друг другу, если больше ста восьмидесяти - значит, нравитесь, больше ста девяноста - это любовь. А у нас двести. Мы можем обручиться! Ты представляешь! Потрясающе!
- Так ты, выходит, знаешь фамилию Ансельмо?
- Вообще-то нет. Я ее придумала. Там почти одни "Я"! - ликовала Лючия. - В любви ведь нужно иметь воображение!
Эмма некоторое время молчала, раздумывая, стоит ли что-то прибавить к словам ее милой наивной подружки. Решив, что не стоит, она сменила тему:
- Я придумала новый план, как вернуться в мастерскую.
- Валяй!
- Нам нужен самый раздолбанный велосипед в мире. Он станет лучшим предлогом, чтобы часами сидеть в мастерской, счищать ржавчину и вести расследование.
- Гениальный план! Можем завтра утром пойти на Порта Портезе, блошиный рынок. Там все такое раздолбанное!
- Прекрасно.
- А как мы купим велосипед?
- На деньги.
- У меня… двенадцать евро. У тебя?
- Не волнуйся. Покупку велосипеда я беру на себя.
- Спасибо. Но это несправедливо. Мне надо будет как-то вернуть тебе долг… Хочешь, я тебе посчитаю по именам на мальчика, который тебе нравится? Ну пожалуйста!
Эмма рассмеялась:
- Мне сейчас никто не нравится…
- Тогда скажешь, если тебе кто-нибудь понравится, хорошо?
- Хорошо.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Эмма…
- Да?
- Ты понимаешь, что тебе придется немного задержаться в Риме?
- Зачем?
- Как зачем? Теперь, дав обещание, ты не можешь сразу уехать. Ты должна сказать об этом своему папе. Вы не можете уехать.
Лючия произнесла эти слова так, будто говорила нечто само собой разумеющееся. Будто Эмма и в самом деле могла убедить своего отца не таскать ее за собой по всему свету, просто сказав ему, что она обещала одной своей подруге остаться, чтобы погадать на имена. Было бы здорово. Остаться где-нибудь навсегда, вместе с подругой. Но Эмма знала, что для ее родителей это немыслимо. И она закрыла тему:
- Не завтра, во всяком случае. Завтра утром мы увидимся.
- Да, поскорей бы!
Лючия нажала на красную кнопку мобильника и, вернувшись на диван, уселась между папой-совой и мамой-совой.
Эмма положила трубку и пошла по длинному, выложенному мрамором коридору. Колонны коробок высились с обеих сторон, как стражи необитаемого дома. В столовой ее родители говорили с гостями-англичанами о том, как трудно переезжать с места на место. Сколько раз она слышала эти разговоры! Девочка нырнула в свою комнату, надеясь, что ее никто не заметит.
- Эмма, золотце, пойди поздоровайся с гостями, - сказала ее мать голосом светской дамы, который Эмма-золотце особенно ненавидела.
Понятно, выхода нет. Надо играть роль очаровательной и любезной дочки-полиглота, которая улыбается друзьям папы и мамы и рассказывает, как она счастлива ездить по миру со своими блестящими родителями. Жаль только, что ездить по миру она ненавидела, а блестящими в родителях были только бриллианты ее матери. И потом после разговора с Лючией ей вдруг ужасно захотелось сделать что-то невообразимое!
Она взяла разгон в коридоре и влетела в гостиную, скользя на длинных ногах с распростертыми руками и визжа как сумасшедшая:
- Good evening, ladies and gentlemen!
Сделав пируэт вокруг матери, она снова исчезла в темном коридоре, не произнеся больше ни слова.
Папа Килдэр невозмутимо взял бокал вина и сделал глоток, глядя на жену стеклянными глазами. Она почувствовала, что должна что-то сказать. Что угодно. Все лучше, чем эта невыносимая тишина.
- Наша дочь… такая живая! - весело произнесла наконец синьора Килдэр. - Давайте есть рыбный суп!
Эмма услышала, как у нее за спиной эти слова улетают куда-то далеко-далеко вместе с отвратительным запахом супа ее матери. И ей стало очень хорошо.
Ответы
Велосипед любит воздух, потому что небо -
это место мечты и свободы.
Велосипед любит землю, потому что земля -
это место всех дорог и всех пристанищ.
Велосипед любит тишину,
потому что в тишине слышен звук жизни,
пульсирующей в мышцах.
В тишине между небом и землей родился мир.
Велосипед катится по нему в вечном изумлении.
А мы катим велосипед.
На рынке Порта Портезе солнце светит даже в дождь. Пестрая путаница прилавков спасает от банальности самое хмурое небо. Толпа, давящая со всех сторон, защищает от холода в день, когда все должно было идти по-другому. Голоса продавцов перекрикивают шум грозы, суля удачную покупку. Тот, кто приходит на Порта Портезе, всегда находит не то, что ищет, а то, чего даже не думал искать. На входе глаза посетителей блуждают поверх столов, на которых самый разнообразный товар навален штабелями, как будто все это добро только что упало с неба. Дальше, в глубине рынка, столы и прилавки превращаются в скатерти и покрывала, расстеленные прямо на земле, и глаза опускаются вниз. Здесь можно найти что угодно. Копилку, как была у тебя в детстве, комоды, знававшие лучшие времена, кофейные чашки с видами Колизея, сам Колизей в миниатюре, сделанный из кофейных зерен. Здесь нет пределов ни воображению, ни хорошему вкусу, единственная граница - Тибр, который лениво течет несколькими метрами ниже. Вход на рынок окружен стеной, поросшей мхом. Гряду красных кирпичей проламывают ворота из белоснежного мрамора, ослепительного, как небо, зажатое меж двух подземных туннелей.
Перед этими воротами Грета ждала подруг, разглядывая ниши с обеих сторон от входа. Ниши были пусты. Ни статуи, ни картины - ничего. Две белые вмятины в мраморе со следами черных полос от дождя. Они казались заброшенными, будто кто-то ушел, забыв закрыть за собой дверь. Грета была на рынке Порта Портезе много раз и каждый раз надеялась встретить обитателей ниш. Но ниши оставались пусты.
- Доброе утро! - раздался за ее спиной звонкий голос Эммы.
Грета вздрогнула от неожиданности.
- Что ты тут рассматриваешь? - спросила Лючия с обычной улыбкой на лице.
- Ничего, - Грета тряхнула головой, словно прогоняя ненужные мысли. - Идем? Мне к обеду надо вернуться домой.
- Мне тоже, - кивнула Лючия.
- А мне нет! - улыбнулась Эмма. - Но мне не терпится потолкаться в этой толпе!
- За мной! Я знаю этот рынок как свои пять пальцев! - заверила Лючия.
Грега послушно пошла третьей, довольная тем, что ей не придется быть вожаком стаи.
- Налетай, народ! Ройся-ковыряйся! - приглашал к одному из прилавков голос продавца поношенной одежды.
- Что значит "ковыряйся"? - насторожилась Эмма, услышав незнакомое слово.
- Ну-у, ройся, копайся в куче этих вещей, ищи то, что тебе нужно.
- Звучит смешно! Идем рыться-ковыряться! - закричала Эмма, смешиваясь с толпой. Лючия с улыбкой двинулась следом.
Чуть дальше улица раздваивалась: справа небольшой подъем вел к более спокойной части рынка с десятком палаток, набитых велосипедами. В первых продавались только новые.
- Это не для нас, - резюмировала Эмма, - нам нужна совершенно безнадежная колымага.
- Подожди, будут тебе колымаги! - успокоила ее Лючия.
И в самом деле, пройдя еще несколько шагов в горку, Эмма замерла перед самой блошиной палаткой из всех, что она когда-либо видела. В сравнении с ней веломастерская была бутиком. В этом месте скопилось больше пыли и паутины, чем в кладбищенском погребе, а владелец, казалось, сам только что поднялся из гроба.
- Отлично! - обрадовалась Эмма.
- Вообще-то я Массимо, - отозвался мальчик, сидевший в темноте в глубине палатки. Его голос прозвучал как призыв из загробного мира. На вид лет пятнадцать, худой, бледный, узкие черные брюки, черная футболка с черепами и прилизанные килограммом геля волосы цвета вороного крыла.
- А чего это он… весь черный? - шепотом спросила Лючия у подруги, не переставая удивленно коситься на продавца.
- Он эмо, - исчерпывающе ответила Эмма.
- Кто?
- Я сама не очень хорошо знаю, кто это такие, знаю только, что они всегда в депрессии.
- Бедненькие, - протянула Лючия, искренне расстроившись из-за несчастных.
Эмма и Грета тем временем вошли в палатку и принялись осматриваться.
- Мои подруги ищут безнадежную колымагу, - объявила Лючия, демонстрируя одну из своих широчайших улыбок.
Мальчик-эмо никак не отреагировал, как будто его это совершенно не касалось.
- Какой-нибудь очень дряхлый велосипед, самый дряхлый, что у тебя есть, - пояснила Эмма.
Массимо махнул головой в сторону "Грациеллы", висевшей у него за спиной. Это была окончательная и бесповоротная колымага. Чуть погнувшиеся колеса, рама, от которой остался лишь ржавый остов, провисшие тормоза и искривленный руль. Грета внимательно изучила бедолагу. Пожалуй, самый дряхлый велосипед из всех, что она когда-либо видела.
- Можно мы на нем прокатимся? - спросила Лючия.
- Я бы не стал, - ответил Массимо, - но вообще дело ваше.
Он снял велосипед с крючка и вручил его девочкам. Вблизи "Грациелла" казалась еще более ненадежной. Седло покрывал плотный слой масла и пыли. Лючия решила, что она на него ни за что не сядет: еще испачкает платье и расстроит маму. Не зная, что делать, она перевела взгляд с велосипеда на подругу.
- Мы его покупаем! - заявила Эмма.
- Пятьдесят евро.
- С ума сошел?! - взорвалась Грета. - Да за него десять много!
Никакой реакции. Мальчик смотрел в пустоту, простиравшуюся за его вороным чубом, как будто ничего не слышал. Эмма подмигнула Грете и, достав банкноту в пятьдесят евро, молча протянула ее Массимо. Тот недоверчиво таращил глаза. С его лица вмиг сошло выражение застарелой депрессии, сменившись гримасой, которая деформировала его физиономию в жутковатую ухмылку.
- Супер! - обрадовался эмо, сопровождая восклицание странным звуком, напоминающим ослиный рев.
- Это он смеется? - спросила Лючия.
- Похоже на то, - интерпретировала звуки Эмма и, обращаясь к эмо, добавила: - Что ж, спасибо и до свидания!
- Удачный день, да, воришка? - прошипела Грета.
Воришка снова усмехнулся, засовывая деньги в карман:
- До свидания! Увидимся в следующее воскресенье!