Когда перед юной Лекси словно из ниоткуда возникает загадочный и легкомысленный Кент Иннес, она осознает, что больше не выдержит унылого существования в английской глуши. Для Лекси начинается новая жизнь в лондонском Сохо. На дворе 1950-е - годы перемен. Лекси мечтает о бурной, полной великих дел жизни, но поначалу ее ждет ужасная комнатенка и работа лифтерши в шикарном универмаге. Но вскоре все изменится…
В жизни Элины, живущей на полвека позже Лекси, тоже все меняется. Художница Элина изо всех сил пытается совместить творчество с материнством, но все чаще на нее накатывает отчаяние…
В памяти Теда то и дело всплывает женщина, красивая и такая добрая. Кто она и почему он ничего о ней не помнит?..
Этот затягивающий роман о любви, материнстве, войне и тайнах детства непринужденно скользит во времени, перетекая из 1950-х в наши дни и обратно. Мэгги О’Фаррелл сплетает две истории, между которыми, казалось бы, нет ничего общего, и в финале они сливаются воедино, взрываясь настоящим катарсисом.
Роман высочайшего литературного уровня, получивший в 2010 году премию Costa.
Содержание:
Часть 1 1
Часть 2 31
Благодарности 55
Примечания 55
Мэгги О'Фаррелл
Рука, что впервые держала мою
Посвящается:
IZ
SS
WD
И мы забываем, потому что так надо.
Мэтью Арнольд
Часть 1
Вслушайтесь. В этой истории колышутся деревья, шелестят листья. С моря налетает порывистый ветер, и деревья, будто предчувствуя близкие перемены, качают макушками так тревожно, так нетерпеливо.
В саду пусто, на террасе ни души, лишь герани и дельфиниумы в горшках подрагивают на ветру. На лужайке - скамья, чуть поодаль, скромно отвернувшись, стоят два стула. У стены дома - велосипед, педали и свежесмазанная цепь неподвижны. В коляске спит ребенок, укутанный в одеяльце, точно в тугой кокон, глаза послушно закрыты. В вышине застыла чайка, и даже она молчит, не раскрывает клюва, распростертые крылья ловят потоки воздуха.
Дом стоит на отшибе, за густой живой изгородью, на гребне утеса. Здесь пролегает граница между Девоном и Корнуоллом: два графства, точно притаившись в засаде, смотрят друг на друга. За этот клочок земли когда-то бились не на жизнь, а на смерть. Лучше не вглядываться в здешнюю почву, пропитанную кровью кельтов, англосаксов, римлян, усеянную обломками их костей.
Наша история, однако, начинается в довольно спокойное для Британии время: на исходе лета в середине пятидесятых. К дому ведет извилистая гравийная дорожка. На веревке колышутся от ветра нижние юбки и распашонки, носки и корсеты, пеленки и носовые платки. Где-то по соседству работает радио, глухо стучит топор.
Сад ждет. Деревья ждут. Чайка, зависшая в вышине, тоже ждет. И вдруг - точно это сцена и на нее из темноты зала смотрят притихшие зрители - раздаются голоса. Шум издалека. Крики, возгласы, что-то тяжелое падает на пол. Распахивается задняя дверь. "Не могу так больше! Не могу!" - слышен крик. Хлопает задняя дверь, и выходит девушка.
Ей двадцать один, без малого двадцать два. На ней синее хлопчатобумажное платье с красными пуговицами, волосы перехвачены желтым шарфом. Она шагает по террасе босиком, с книгой в руке. Сбегает по ступенькам на газон. Не замечая ни чайки, что смотрит с высоты, ни деревьев, что качают ветвями, словно возвещая ее приход, ни даже ребенка в коляске, она спешит к пню на краю сада.
Она садится на пень и, пытаясь не обращать внимания на распирающий ее гнев, кладет на колени книгу и читает. "Смерть, не тщеславься, се людская ложь, что, мол, твоя неодолима сила".
Читает она напряженно, низко склонившись над страницей, вздыхая и поводя плечами. И вдруг ни с того ни с сего, что-то сердито буркнув, отбрасывает книгу. Шелестя страницами, книга падает в траву с глухим стуком. Так она и лежит в траве.
Девушка встает - не встает, вскакивает, взлетает - и приземляется так резко, что, кажется, вот-вот уйдет под землю, как Гном-Тихогром из сказки.
Она вдруг видит, как фермер гонит по тропе стадо овец; в руке у него хлыст, рядом прыгает пес. Овцы воплощают все, что ей ненавистно в родных местах. Грязные облезлые крупы, тупая покорность, дурацкое блеяние. Загнать бы их в молотилку или столкнуть со скалы - глаза б на них не смотрели.
Она отворачивается от овец, от дома. Теперь перед ней только море. В последнее время ее терзает смутный страх, что самое заветное желание - чтобы жизнь обрела смысл, из черно-белой, монотонной стала яркой, как цветное кино, - так и не сбудется. Что новая жизнь придет, а она не сумеет удержать ее.
Она прикрывает глаза, чтобы не видеть ни моря, ни брошенной книги, и вдруг слышит шорох травы, шаги и голос: "Сандра!"
Она вздрагивает как от удара током.
- Александра! - поправляет она. Имя, данное ей при рождении, вскоре разонравилось матери, и та сократила его до двух слогов.
- Александра, - послушно повторяет детский голос, - мама спрашивает, чем ты занята и когда придешь, и…
- Марш отсюда! - взвизгивает Александра. - Прочь! - И, раздосадованная, возвращается на пень, к своей книге и раздумьям о смерти и ее неодолимой силе.
В эту самую минуту в полумиле отсюда Иннес Кент - тридцатичетырехлетний продавец картин, журналист, критик и, по собственному признанию, гедонист, - стоя на коленях в пыли, заглядывает под машину. Сам не знает, какой в этом смысл, но заглянуть надо. Он всегда склонен верить в лучшее. Машина - серебристо-голубая "эм-джи", едва ли не самое дорогое, что есть у него на свете, - только что заглохла посреди проселочной дороги. Он поднимается с земли. И прибегает к испытанному средству успокоить нервы: закуривает. В сердцах пинает колесо и тут же ругает себя за это.
Иннес ездил в Сент-Айвз, к художнику, чьи работы надеялся купить. Художника он застал изрядно пьяным, а картины - далекими от завершения. Поездка обернулась сущим бедствием. А тут еще и машина сломалась. Затоптав окурок, Иннес пускается пешком. Впереди виднеется кучка домов и изгиб бухты. Кто-нибудь может сказать, где здесь автомастерская, есть в этом богом забытом месте хоть одна?
Александра не знает - ей неоткуда знать, - что Иннес Кент рядом. Не знает, что скоро он будет здесь, что он шагает сюда - в туфлях, сшитых на заказ, по дорогам, что разделяют их, что он ближе с каждой секундой, что расстояние между ними сокращается с каждым его шагом. Для нее начинается новая жизнь, но она с головой ушла в книгу, увлечена борьбой давно умершего поэта с бренностью.
Когда Иннес Кент поворачивает к ее дому, Александра поднимает голову, опускает на траву книгу, на сей раз бережнее, потягивается. Теребит прядь волос, зажимает пальцами ног ромашку - она всегда была гибкой, как гимнастка, чем очень гордится. Срывает другую, третью - и вот меж ее пальцев глядят золотистыми глазками восемь ромашек.
Иннес останавливается возле просвета в густой живой изгороди, заглядывает во двор. Хорошенький домик, вокруг кусты, трава, цветы - словом, сад. И совсем близко, под деревом, женщина. Мимо женщины Иннес никогда не пройдет равнодушно.
Эта представительница прекрасного пола без туфель, на голове желтый шарф. Иннес поднимается на цыпочки, чтобы разглядеть ее хорошенько. Какая изящная шея! Для ее описания понадобились бы слова "горделивая" и даже "алебастровая" - подобными словами он не привык бросаться. Иннес - искусствовед, и по образованию, и по призванию. Искусство для него - больше, чем профессия. Искусством он живет и дышит; он видит не просто дерево, машину, улицу, а пейзаж, композицию, переливы красок, игру света и тени, видит, что предметы подобраны не случайно.
И, глядя на Александру в синем платье и желтом шарфе, он видит фреску, созерцает настоящую сельскую Мадонну - в профиль, в синем платье, великолепно подчеркивающем фигуру, с младенцем, спящим подле нее. Он щурит один глаз, потом другой. Прекрасная композиция: плоская поляна, а в противовес - высокое дерево и сидящая прямо женщина со стройной шеей. Просится на картину кого-нибудь из итальянских мастеров - Пьеро делла Франческа или Андреа дель Сарто. Она даже умеет собирать цветы ногами! Поразительное создание!
Иннес улыбается про себя, снова смотрит, на сей раз в оба глаза, и картина разлетается вдребезги - Мадонна громко, отчетливо произносит:
- Разве вы не знаете, что подглядывать неприлично?
От неожиданности Иннес на миг теряет дар речи (что с ним случается нечасто); он завороженно смотрит, как женщина встает с пня. Мадонна делла Франческа на его глазах превращается в подобие "Обнаженной, спускающейся по лестнице" Марселя Дюшана. Ну и зрелище! В том, как женщина сбегает по идущей под уклон лужайке, и впрямь есть что-то дюшановское. Воздух искрит от ее гнева!
С недавних пор Иннес увлекся дадаистами, настолько, что два дня назад он видел сон, будто попал в одну из их картин. "Мой любимый сон, не считая еще одного", - говорит Иннес. (О самом любимом вслух не расскажешь, он непристоен.)
- Вдобавок, - обрушивается на него Мадонна, подбоченясь, - и Иннес, надо признаться, рад, что их разделяет живая изгородь, - это еще и незаконно. Я имею полное право вызвать полицию.
- Простите, - выдавливает Иннес. - Моя машина… Она, похоже, сломалась. Я ищу автомастерскую.
- Здесь, что ли, автомастерская? - Против его ожиданий, она не картавит по-девонски, голос у нее звонкий, каждое слово отточено, как алмаз.
- Хм… Нет, конечно.
- Что ж, - она приближается к живой изгороди почти вплотную, - тогда до свидания.
И только сейчас Александре удается как следует разглядеть чужака. В первый раз она видит мужчину с такими длинными волосами. На нем рубашка с очень высоким воротом, цвета желтых нарциссов. Костюм светло-серый, шерстяной, в тонкий рубчик, пиджак без воротника; галстук цвета утиного яйца. Александра приближается еще на пару шагов. "Нарциссы, - вертится у нее в голове, - утиное яйцо".
- Я не подглядывал, - оправдывается незнакомец, - уверяю. Мне нужна помощь. Я, можно сказать, попал в переплет. У меня сломалась машина. Не подскажете, есть ли где поблизости автомастерская? Не хотелось бы отвлекать вас от вашего малыша, но мне нужно в Лондон, в спешном порядке, у меня номер горит. Час от часу не легче. Любая помощь от вас - и я у ваших ног.
Александра моргает. Что за диковинные речи! "Попал в переплет, в спешном порядке, номер горит, час от часу не легче, у ваших ног". Хочется попросить его повторить еще раз. Внезапно мозг ее цепляется за одну из фраз.
- Малыш не мой, - возмущенно говорит она, - а моей матери. Ко мне он не имеет отношения.
- А-а. - Незнакомец склоняет голову набок. - Все-таки имеет.
- Да неужели?
- Самое прямое. Признайте, что это ваш брат или сестра.
Молчание. Александра безуспешно пытается не пялиться на его рубашку, галстук. Нарциссы, утиное яйцо.
- Так вы из Лондона? - спрашивает она.
- Да.
Александра, втянув воздух, поправляет шарф на голове, разглядывает подбородок незнакомца; почему он не побрился? Внезапно ее смутное желание становится твердым решением.
- Я тоже собираюсь, - говорит она, - переехать в Лондон.
- Правда? - Незнакомец вдруг достает из кармана зеленый эмалевый портсигар, вынимает две сигареты и одну протягивает девушке.
Александра, перегнувшись через живую изгородь, принимает сигарету:
- Спасибо.
Одной спичкой он зажигает обе сигареты. От него пахнет маслом для волос, лосьоном после бритья и чем-то еще - он отступает на шаг, прежде чем она успевает разобрать.
- Спасибо, - повторяет она и затягивается.
- И что же, - незнакомец гасит спичку и швыряет в траву, - позвольте спросить, вас здесь держит?
Александра задумывается.
- Ничего, - смеется она. Так и есть, ничто ее здесь не держит. Она кивком указывает на дом: - Они пока не знают. И будут против. Но им меня не остановить.
- Вот это настрой. - Он выпускает изо рта струйку дыма. - Итак, сбегаете в столицу?
- В столицу, - Александра выпрямляется, - но не сбегаю. О каком побеге речь, если живешь отдельно? Я давно уехала из дома, училась в университете. - Она затягивается, смотрит на дом, снова на незнакомца: - Вообще-то меня исключили.
- Из университета? - уточняет незнакомец, не донеся до рта сигарету.
- Да.
- Какие страсти! За какое же преступление?
- Ни за какое, - отвечает Александра слишком уж горячо, свежа еще боль от несправедливости. - Я возвращалась с экзамена и вышла из двери, которая только для мужчин. Чтобы получить диплом, я должна извиниться. Они, - Александра вновь кивком указывает на дом, - сначала не хотели, чтобы я училась в университете, а теперь со мной не разговаривают, ждут, чтобы я вернулась и извинилась.
Незнакомец смотрит на нее, будто пытаясь запечатлеть ее в памяти до последней черточки. Строчка на его рубашке - на воротнике и манжетах - голубая.
- Ну и как, будете извиняться?
Александра стряхивает пепел, качает головой:
- Не понимаю за что. Я даже не знала, что дверь только для мужчин. Никакого знака не было. Я спрашиваю: "А где дверь для женщин?" - а мне отвечают: нет такой. Та к за что мне извиняться?
- Не за что. Никогда не извиняйтесь, если не чувствуете себя виноватой. - С минуту они курят, не глядя друг на друга. - Итак, - спрашивает он наконец, - что вы собираетесь делать в Лондоне?
- Работать, конечно. Хотя не знаю, возьмут ли меня куда-нибудь. - Александра вдруг мрачнеет. - Говорят, чтобы устроиться секретаршей, надо печатать со скоростью шестьдесят слов в минуту, а у меня пока три слова в минуту.
Он улыбается:
- А где будете жить?
- Не слишком ли много вопросов?
- Привычка. - Он без тени смущения пожимает плечами. - Я, кроме всего прочего, журналист. Итак, квартира. Где будете снимать?
- Не знаю, стоит ли вам говорить.
- Почему бы и нет? Ни одной живой душе не проболтаюсь. Тайны я хранить умею.
Александра швыряет окурок в густую зелень живой изгороди.
- Подруга дала мне адрес пансиона для одиноких женщин в Кентиш-Тауне. Она сказала…
Он улыбается уголком рта:
- Пансион для одиноких женщин?
- Да. А что тут смешного?
- Ничего. Ровным счетом ничего. Звучит… - взмах руки, - чудесно. Кентиш-Таун. Мы с вами, считай, соседи. Я живу на Хэверсток-Хилл. Заходите в гости, если вас будут выпускать на волю.
Александра в притворной задумчивости поднимает брови. В глубине души она противится этому человеку. Что-то подсказывает ей, что он привык навязывать свою волю. Не мешало бы поставить его на место.
- Может быть, не знаю пока. Может…
К несчастью для всех, именно в эту минуту из дома выходит Дороти. Материнское чувство подсказало ей, что к старшей дочери подкрался самец-хищник.
- Чем помочь? - спрашивает она крайне нелюбезно.
Александра, обернувшись, смотрит, как мать шествует по газону, бутылочка с соской в руке нацелена на гостя. Видит, как Дороти оглядывает гостя, от светло-серых туфель до пиджака без ворота. Судя по гримасе, зрелище ей не по вкусу.
Загорелое лицо незнакомца сияет белоснежной улыбкой.
- Благодарю вас, но эта леди, - он указывает на Александру, - мне помогает.
- Моя дочь, - отвечает Дороти с нажимом, - сегодня очень занята. Сандра, я думала, ты за ребенком приглядываешь. Ну так чем вам…
- Александра! - обрушивается девушка на мать. - Меня зовут Александра! - Она сознает, что ведет себя по-детски, но нельзя же допустить, чтобы этот человек думал, будто ее зовут Сандра.
Но у матери два таланта - не замечать вспышек гнева дочери и выведывать у людей все, что нужно. Выслушав рассказ о сломанной машине, Дороти тут же посылает гостя к механику, дальше по дороге. Он оборачивается, машет рукой.
Александра, в ярости, близкой к отчаянию, прислушивается к удаляющимся шагам. Сблизиться с таким человеком - чтобы его у тебя тут же похитили! Она пинает пень, колесо коляски. Это особая разновидность гнева, свойственная молодым, - тягостное, гнетущее чувство, когда взрослые берут над тобой верх.
- Какая муха тебя укусила? - шикает Дороти, покачивая коляску: проснулся малыш, завозился, запищал. - Прихожу, а ты строишь глазки через изгородь какому-то… бродяге. Средь бела дня! У всех на виду! Где твое чувство приличия? Какой пример ты подаешь братьям и сестрам?
- Кстати, о братьях и сестрах. - Александра многозначительно умолкает. - Обо всем твоем выводке, где твое чувство приличия? - Она устремляется в сад. Больше ей не выдержать ни минуты в обществе матери.
Дороти уже не качает коляску, а смотрит вслед дочери, разинув рот.
- Ты на что намекаешь? - кричит она, позабыв про соседей. - Да как ты смеешь? Как у тебя язык поворачивается? Я пожалуюсь твоему отцу, как только он…
- Ну и жалуйся! Жалуйся на здоровье! - бросает через плечо Александра и несется в дом, напугав отцовского пациента, что ждет в коридоре.
В спальне, которую она вынуждена делить с тремя младшими сестрами, Александра все еще слышит крики матери из сада:
- Неужто я одна в этом доме чего-то требую? Куда ты собралась? Я сегодня жду от тебя помощи. Ты должна за ребенком смотреть. И серебро начистить, и фарфор. Кто за тебя все это будет делать? Волшебник?