- Я не знаю, когда меня взяли. Сколько тут тоже. Может сутки. За что, тоже не знаю.
- Сам местный? - не успокаивался сосед.
- Да. Красноярец.
- А! А то тут все с районов. Ладно. Что нового на воле? Что слышно? Павел задумался: "А действительно, что нового на воле? Что там происходит? Вопрос был слишком сложный или до банальности простой. Если так тебя спрашивает сосед по камере, значит он тут уже давно. Месяц. Полгода? Как ответить человеку? Что сказать? На свободе. Да, как там на свободе?"
- Так, я не понял, что нового? На воле? - не унимался верхний обитатель нар. На него зашипел еще один человек. Он лежал сбоку, на нижней шконке. Голос был напористый и властный:
- А ну, Федор - заткнись! Спать дай. Не ровен час - на допрос вызовут! Хоть полчаса вздремнуть! Верхний сосед тяжело и обиженно вздохнул и отвалился к стене. Павел понял - в камере дорожат каждой минутой сна. Клюфт закрыл глаза. Яркие круги. Мозг хаотично перерабатывал информацию. Карусель мыслей! Тревога, вперемешку с надеждой. Ненависть и безразличие. Все смешалось! Павел повернулся на бок. "Уснуть! Уснуть! И видеть сны! Какие сны в смертельном сне приснятся? Кто это? Гамлет? Шекспир? Тогда тоже мучались вопросом? Но он было поставлен немного не так. Быть иль не быть? Нет. Тут в камере - жить, иль не жить?! Да и стоит ли жить? Страшно! Мерзко! Неужели все - жизнь кончилась? Все! Больше ничего не будет. Или вот так. Будет, но самое плохое! Нет, не за этим же я появился на свет, что бы вот так сгнить тут, на нарах в камере. Не за что?! Неужели, я появился на свет, только для этого? Бесполезная жизнь. Не может быть! Я не мог появиться на свет, только для того, что бы - вот так, бесполезно сгинуть в этой тюрьме? Уснуть! Уснуть и умереть, и видеть сны! Какие сны в смертельном сне приснятся? Перевод конечно не точный. Шекспир так не писал. Нет. Я не могу, вот так, уснуть и умереть! Это будет не правильно" - Павел понял, что мысли вновь начинают его мозг загружать по полной программе. Еще немного и можно сойти с ума. "А. что это - сойти с ума? Почему человек, называет, какое-то состояние - сойти с ума? А вот, это скотство, которое творится со мной - оно ли не сумасшествие?"… …Легкий шорох. Клюфт, вздрогнул и открыл глаза. На краю его нар сидел человек. Павел старался рассмотреть его лицо. "Что нужно этому человеку? Может он захочет меня придушить? Нет. Не похоже" Клюфт, с тревогой замер. Он даже перестал дышать. Сердце билось предательски быстро и как казалось - громко. Павел следил за человеком и вот он повернулся и наклонился. Нет, не может быть! Это был богослов. Иоиль! Он. Точно он! "Что он тут делает? Неужели его тоже арестовали? Господи!" - с ужасом подумал Павел.
- Вот, видишь, ты уже призываешь Бога, - ласково прошептал Иоиль. Павел обомлел. "Этот человек опять появился как во сне. Он появился перед арестом и вновь! Этот человек предвестник беды! Нет. Гнать его и не разговаривать! Не разговаривать!" - Павел вздохнул и закрыл глаза.
- Ты можешь, ничего не говорить мне. Ты сейчас ничего и не можешь говорить. Тебе плохо. Ты хочешь умереть? Но боишься. Ты даже не знаешь - спросить ли у кого-то совета? Умереть? Ты хочешь спросить совета? Тебе давал совет, тот старик, который тебя сюда привел? Ты послушал его совет? Что он тебе сказал? Каков совет этого человека? Павел тяжело дышал. Он не произвольно тихо шепнул:
- Не верь, не бойся, не проси… Иоиль задумался. Павел открыл глаза - попытался рассмотреть в полумраке выражение лица богослова. Но тот, отвернулся. Молчал минуту, тихо и печально сказал:
- Так мог ответить только дьявол. Или человек с ним соприкоснувшийся. Не верить и не просить - две основные заповеди дьявола. И не бояться. Тоже, в какой то вере. Он призывает тебя ни во что, не верить. Не просить у Господа милости. И не бояться его наказания. Тюрьма это лишь репетиция ада. И нередко человек попадая сюда, думает, что хуже быть ничего не может. Я, тебя огорчу. Может! Может и хуже! И не важно, что здесь невыносимо физически. Это полбеды. Важно, что здесь очень трудно морально. Важно здесь не потерять себя морально. Физически, все можно стерпеть. А вот морально… очень, трудно. Очень трудно - укротить душу. Ты веришь, что у тебя есть душа? Павел задумался - "Есть ли у меня душа? Как он может? Он? Он говорящий, о каком то Боге? Спрашивать вот так, о душе, тут в тюрьме?"
- Да пошел ты, со своим Богом и душой! Я спать хочу! Отвали! - грубо прошептал богослову. Но тот, лишь ухмыльнулся в ответ. Павел это почувствовал. Иоиль неожиданно погладил Клюфта по руке:
- Ты сейчас в смятении. Это нужно пройти. Ты, ищешь сам себя. Это трудно. Но это нужно пройти. Так бывает. И не надо обижаться на Бога. Бог не виноват. Бог любит всех. Не надо на него обижаться. Тем более это ничего не даст. И знай - наказания Господня, сын мой не отвергай, и не тяготись обличением его; Ибо кого любит Господь, того наказывает и благоволит к тому, как отец к сыну своему. Блажен человек, который снискал мудрость, и человек, который приобрел разум!
- Да пошел ты! Пошел! Мне твои проповеди до лампочки! До лампочки! Понял! И знай, я тебя покрывать не буду! Так и скажу следователю - кто мне продиктовал тогда цитаты из этой твоей библии! Знай! Я тебя покрывать, не намерен! - Павел пихнул ногой богослова. Он упал с нар на пол. Медленно поднявшись, лишь тяжело вздохнул, и как будто ничего не случилось, вновь ласково ответил:
- Ярость тоже показатель разума. Но лишь при короткой вспышке. А этот старик, которого ты послушал. Он палач. Он палач, он знает, что такое смерть. Он ее видит часто. Помни это! Павел замер. Он прислушался. Богослов тихо отошел, куда-то в глубь камеры. Клюфт приподнял голову, что бы посмотреть - куда делся святоша. Но ничего не рассмотрел. Клюфт, даже хотел пихнуть ногой в верхнюю полку, что бы спросить соседа про Иоиля. Но тут, раздался грубый окрик:
- Угдажеков на допрос! …Клюфт, открыл глаза. Камера озарилась светом. В проеме двери стоял надзиратель. Но это был не старик. Молодой тюремщик. Сбоку, с нар, встал человек. Его смуглое лицо с раскосыми глазами было невозмутимо. Было видно - он ничему не удивляется. Арестант, быстро надел ботинки и подбежал к выходу. В глубине коридора раздался еще один окрик.
- Лицом к стене! Стоять! И вновь хлопок железной двери. Тишина. Полумрак. Павел приподнял голову. "Это был сон! Иоиль вновь появился во сне! Да и как он тут мог оказаться?!" - подумал с облегчением Клюфт и смахнул со лба холодный пот. В это момент сверху показалась всклоченная голова. Сосед прошептал:
- Суки, пятый раз на допрос за ночь. Сломается хакас. Явно сломается, хотя держится молодцом!
- А за, что, этого хакаса? Что его, так часто допрашивают? - поинтересовался Павел.
- Да хрен его знает. Говорят, он шпион. Мол, на Японию работал. Он прокурором в районе был. Там, мол, в Хакасии, сажал невиновных. И вот попался. Держал, мол, какого-то бедолагу, в тюрьме. Тот написал письмо в крайком партии. Оказался коммунистом со стажем. И вот хакаса повязали. Теперь из прокурора превратился в арестанта. Чудны дела твои Господи!
- А ну, замолчите оба! Мне неохота под утро, чтобы вот камеру подняли! Дайте спать! - раздался зловещий шепот с боковой шконки. Павел и сосед сверху испуганно откинулись на свои места. Клюфт, вздохнул и дотянув одеяло до подбородка - положил руки сверху. Показалось, что прошла всего минута. И опять дикий окрик! Надзиратель бил ключами по железу и орал:
- Подъем! Оправляться! Оправляться! Парашу к выносу! Только теперь Клюфт рассмотрел своих сокамерников - четверых мужчин. Все были разного возраста. Тот, что спал сверху - оказался человеком средних лет, с рыжими, кучерявыми волосами и голубыми глазами. Черные брови, как-то неестественно, торчали на его черепе. Сосед сбоку был высокий смуглый, пятидесятилетний красавец. Его холеные черты лица говорили - этот человек очень высокого самомнения и скорее всего со строптивым характером. Гладко выбритая кожа и аккуратно подстриженные усики над губой. Третий - ночной хакас, которого водили на допрос, низенький и кривоногий - выглядел ребенком. Хотя на вид ему было лет сорок. И, наконец, четвертый узник - был совсем старик. Седой, но плотно сбитый крепыш, с длинными и большими руками, яйцеобразной головой и длинным крючковатым носом. Но глаза, у этого, нелепого сложенного старика, были грустные и добрые. Они излучали, какой-то теплый свет. Все сокамерники убирая постели - старались друг на друга не смотреть.
Надзиратель лениво наблюдал за утренней суетой и мотал на пальце связкой ключей. Подождав минуту, он прикрикнул:
- Эй, на оправку. И учтите - бумагу на самокрутку, не пускать! Если положено на очко - пускайте на очко! Тут, возмутился хакас. Он презрительно спросил:
- Гражданин начальник, как это? А если я на очко не хочу? Что, я должен ее просто выбросить?
- Эй! Ты, морда узкоглазая! Ты мне тут поговори! Сказано на очко, значит на очко! И все! Если замечу - закурковал на самокрутку - все, на оправку завтра не пойдешь! Понял?! Если ты такой у нас терпеливый - срать сутки не будешь!
Хакас сразу сник. Спорить не стал. А Павел вдруг почувствовал, что очень хочет курить и кушать. Чувство голода резало по желудку острой бритвой. Губы, просили хоть какой-то влаги. Но еще сильнее, хотелось, затянуться папиросой. Клюфт понял - это начало мучений. Нужно усмирять свои потребности. Надзиратель прикрикнул:
- Так, новенький, вон, твоя параша сегодня! Павел догадался - эти слова относятся к нему. Он, покосился в угол. Там стоял большой, железный бачок - литров на десять, закрытый крышкой. Клюфт сообразил - вынести парашу, дело ответственное и отказаться от этой участи не может, а вернее - не имеет право никто! Сокамерники сочувственно покосились на Павла и вытянулись в одну шеренгу возле нар. Клюфт вздохнул и взял бачок. Тонкая ручка впилась в ладонь. Параша оказалась почти до краев наполненной мочой. От запаха, кружилась голова и тошнило. Павел сглотнул слюну. Рвотный рефлекс пытался вывернуть наружу его внутренности. Но Клюфт сдержался. Идти по коридору с переполненной мочой бачком - не просто. Надзиратель, то и дело, подгонял. Тюремщик - орал и пугал, весь путь до туалета:
- Если сука прольешь - будешь языком вылизывать! Языком мразь! Только каплю увижу на полу - знай, вместо тряпки половой у меня работать целый день будешь! Поэтому - Павел испытал настоящее облегчение - когда вылил чужую мочу в унитаз. В камеру Клюфт вернулся немного обрадованный - первое испытание он выдержал. Несплоховал! Хотя, как, он видел - некоторым обитателям тюрьмы, это не удалось. Когда они бежали по коридору, кто-то из арестантов, все-таки уронил бачок с парашей. Два надзирателя, орали, как ненормальные. Слышались отборные маты и удары. Человека били и возили по полу. "Радует, что бьют другого! Радует, что бьют не тебя! И это есть счастье по тюремному? Вот, во что, я превращаюсь? В животное! В забитое животное?" - с грустью подумал Павел. Через минуту в камере началась проверка. И тут Клюфт испытал настоящий шок. Когда надзиратель выкрикивал фамилии, Павел понял - вот, оно, наказание! За все в этом мире приходится платить! Тюремщик, стоял у двери и всматривался в лица обитателей камеры. Все арестанты, как по команде, опустили глаза в пол. Павел тоже стал рассматривать свои ботинки.
"Опустить в пол глаза. Не встречаться взглядом с тюремщиком. Что это? Традиция или закон тюрьмы? Наверное - закон. Да и как, смотреть, в глаза человеку, который охраняет тебя от свободы? От воли? Как смотреть, этому человеку в глаза? С ненавистью? С презрением? Тут, невольно не будешь смотреть на своего надзирателя с уважением. Тут невольно не будешь смотреть на него с почтением. А ему? Каково ему? Когда на тебя смотрит - пять пар глаз со злобой? Да и что ожидать? Нет! Смотреть, на надзирателя, конечно, нельзя! Это негласный закон тюрьмы. Если ты смотришь ему в глаза - значит, ты вызываешь его на поединок - моральный. Ты хочешь показать ему, что ты сильнее его, что он тебе противен! А что если он струсит? Начет нервничать? Допустит ошибку? Нет, смотреть в глаза надзирателю в тюрьме - нельзя! Закон тюрьмы! Странно как - я начинаю сам догадываться до того, что можно, а что нельзя в этом жутком месте?!" - поймал себя на мысли Павел. Надзиратель, достал из-за спины папку и громко прокричал - словно глашатай, в средневековые времена, отрываясь на секунду от бумаги и оглядывая обитателей камеры:
- Арестованные должны четко соблюдать распорядок дня! Не нарушать его главных предписаний. Не лежать в дневное время на кровати! Не спать не в каком положении! Не кричать и не петь песен! Ругаться и не драться с другими арестованными в камере! Не стучать в дверь беспричинно - вызывая сотрудников тюрьмы! За каждое нарушение к арестованному грозит помещение в карцер на пять суток! А теперь проверка! Называть фамилию имя отчество громко! Номер статьи! Лепиков! Рядом с Павлом отозвался его сосед по нарам сверху - круглолицый мужик, с рыжими, кучерявыми волосами и голубыми глазами:
- Я! Лепиков Федр Иванович! Статься пятьдесят восемь дробь одиннадцать! Пятьдесят восемь дробь четырнадцать! Тюремщик, мимолетно взглянул на рыжего и вновь крикнул:
- Угдажеков!
- Я! Угдажеков Олег Петрович! Статья пятьдесят восемь дробь четыре! Пятьдесят восемь, дробь шесть! Пятьдесят восемь, дробь одиннадцать! - немного вяловато, отозвался низенький, узкоглазый хакас - которого ночью водили на допрос.
Павел замер дыхание. Вот оно! Вот и случалось. Рядом с ним стоят люди, которых как оказывается - он знает! Павел вспомнил. Он вспомнил и рыжего, и фамилию хакаса! И хотя, этого человека, он никогда не видел - он узнал азиата! А рыжим был, тот самый прораб из Минусинска! Тот самый человек, который сидел на скамье подсудимых в городском суде! Тот самый Лепиков, которого, обвиняли во вредительстве, в Ермаковском молочно-мясном совхозе. А хакас, это тот самый прокурор - "буржуазный националист" из Таштыпского района! Тот самый человек! Это те люди, которых так клеймил позором Павел в своих статьях! Надзиратель посмотрел на хакаса и невольно прокричал в его сторону:
- Вяло отвечаете арестованный! Вяло!
Угдажеков ничего не ответил. Он стоял с безразличным выражением лица и смотрел на серые камни пола. Тюремщик вновь заорал:
- Гиршберг!
- Я! Гиршберг Илья Андреевич! Статья пятьдесят восемь дробь шесть, девять, одиннадцать, четырнадцать! - отозвался высокий смуглый, лет пятидесяти красавец, с гладко выбритой кожей и аккуратно подстриженными усиками над губой. "Гиршберг! Господи! Гиршберг! Тот самый! Это он! Он! Как я сразу не узнал его утром? Гиршберг Илья Андреевич - бывший директор Ермаковского молочно-мясного совхоза, исключенный из партии, троцкист и вредитель!" - с ужасом понял Клюфт. "И он тут! Он в этой камере! Нет! Это какая-то мистика! Это, какое-то страшное и нелепое совпадение! Люди, которых, я так клеймил позором - теперь соседи по моей камере! Разве такое может быть? Это что специально? Это специально сделали эти сотрудники НКВД? Что бы на меня теперь давали эти соседи?!" - но размышления Павла прервал очередной злобный окрик тюремщика:
- Клюфт! Павел даже не сразу понял - что прокричали его фамилию. Это было так нелепо!
Слышать, тут, со стороны - как кричат его фамилию. Клюфт, растерялся и не знал - что делать?! Он стоял и молчал - нелепо опустив руки вдоль туловища. На него покосились соседи. Рыжий толкнул вбок локтем. Надзиратель со злобой повторил:
- Клюфт?! Клюфт?! Павел все-таки нашел в себе силы и выдавил - очень робко и тихо, словно стесняясь своего голоса:
- Я… Тюремщик, грозно опустил папку к коленке и презрительно сказал:
- Арестант, вы не слышали? Фамилия, имя, отчество - называется громко и четко! Далее статья, по которой вас обвиняют! В камере повисла тягостная тишина. Но это продлилось лишь мгновение:
- Клюфт! - вновь рявкнул тюремщик. Павел набрал в легкие воздух и сказал уверенным голосом:
- Я! Павел Сергеевич Клюфт! Статья, по которой обвиняют, меня не знаю!
Надзиратель посмотрел на него уже с любопытством. Но тут, за Павла, заступился Гиршберг:
- Гражданин начальник! Арестованный Клюфт - прибыл ночью и не может знать статью своего дела! Он не был на допросе! Тюремщик удовлетворительно покачал головой:
- Хорошо! На первый раз прощается. Как говорил Феликс Эдмундович Дзержинский - был бы человек, а статью для него мы подберем! Ха! Как верно сказал, товарищ Дзержинский! Ну, ладно! Но во второй раз, Клюфт, вы будете помещены в карцер за не знание своей статьи и вялый ответ на перекличке! - надзиратель вновь поднял папку. Арестанты покосились на Павла. В их глазах он увидел огонек поддержки и одобрения. "Наверное - карцер это, что-то очень страшное. Гораздо хуже того, что есть сейчас, если эти люди рады за меня, что меня в этот самый карцер не поместили!" - подумал Павел.
- Оболенский! - крикнул тюремщик.
- Я! Оболенский Петр Иванович! Статья пятьдесят восемь четыре, шесть, одиннадцать! - отозвался слева, седой, старик - сбитый крепыш, с длинными и большими руками, яйцеобразной головой и длинным крючковатым носом. На этом проверка закончилась. Надзиратель, еще раз осмотрел арестантов и медленно развернувшись - вышел. За ним хлопнула, тяжелая дверь и металлический срежет, ключа в замке - позволил арестантам немного расслабиться. Они разошлись по камере и как-то повеселели. Лишь Павел в нерешительности стоял возле нар. Он смотрел на дверь и не знал - как себя вести. На его плечо легла рука. Хрипловатый голос приветливо сказал:
- Молодой человек, садитесь на табуретку, вот тут, рядом. Сидеть, тут не запрещено. Главное, не закрывайте глаза, - седой старик приветливо улыбнулся. Павел послушался и покорно сел на табуретку возле нар. Дед примостился рядом. Он тяжело вздохнул и опять лукаво улыбнулся. Клюфт, вглядывался в его морщинистое лицо. Оно выглядело - словно, добрая маска клоуна. Было, совсем белым - как от муки.
- Моя фамилия Оболенский. Я тут самый давний обитатель. Сижу вот уж полгода. И не известно сколько еще. У меня тяжелая статья. Хотя если честно, у всех тут они тяжелые. Пятьдесят восьмая это не шутка. Но у меня еще и шпионаж висит. Вот, так-то! - Старик тяжело вздохнул.
Он по-детски теребил брюки на коленях. Клюфт покосился на дверь. Ему казалось, что их подслушивают. Оболенский, догадавшись - тихо добавил:
- Да, опасаться надо. Но не настолько. Главное не болтайте лишнего. Ни с кем. Даже со мной. Ведь не известно кто я такой. Это закон тюрьмы. И ничему не удивляйтесь. Но Клюфт удивленно посмотрел на собеседника и спросил:
- Как, вы сказали? Вы шпион?
- Нет. Я не шпион. Просто у меня статья за шпионаж. Пятьдесят восемь дробь шесть. Это очень серьезно. Я хожу под вышкой. Под, так называемой - вэмэен. Кроме этого меня обвиняют еще и в организации контрреволюционной, белогвардейской организации с террористическим уклоном. Вот так. Меня, скорее всего - расстреляют.
- Вы еще и террорист? А на какую страну вы работали? - изумленно переспросил Павел. Оболенский ухмыльнулся. Он, опять, тяжело вздохнул и похлопав по коленке Павла, весело сказал.