- Вы, я вижу, еще совсем не понимаете исторического момента. Вы еще совсем не понимаете. Вы поймете. Очень скоро и вы начнете во всем разбираться. Кстати если хотите знать, у вас тоже будет пятьдесят восьмая статья. Будет. Я это знаю. Вот только какой пункт пока не догадываюсь.
- Пятьдесят восьмая? Хм, вы хотите, что меня обвинят - как врага народа?
Оболенский посмотрел Клюфту в глаза. Старик сидел и улыбался. Но эта улыбка не была издевкой и злорадной - мол, я сижу, и ты сиди. Я мучаюсь, и ты мучайся. Улыбка была доброй. Можно даже сказать - сострадательной. Старик, словно хотел пожалеть Павла, но не решался. Оболенский тихо и в тоже время как-то пафосно, сказал:
- Вы обвиняетесь, не как враг народа! А как политический преступник! Вы! И я уверен в этом! Я! Более того, официально в государстве под названием - Советский союз, нет политических преступников, уголовный кодекс это не предусматривает, но вот преступления государственной важности он очень даже хорошо предусматривает. И к вашему сведению пятьдесят восьмая и есть эта статья. Кстати, вас, как я слышал - зовут Паша?
- Да, - растерянно ответил Клюфт.
- Ну-с, Павел, с прибытием вас, в застенки народного комиссариата, сталинского государства, под названием - ес, ес, ес, ер! - последние буквы Оболенский выговаривал с каким-то картавым ехидством. Этот человек, в открытую, издевался над вождем, над государством. Над ним - Павлом Клюфтом. И не боялся - было видно по его горящим глазам. Оболенского охватил азарт. И Павел, вдруг понял почему - этому старику нечего было терять и бояться! Вот и все! Он, шпион и контрреволюционер - просто ходил по грани, за которою, уже не страшно заступить! Поэтому он так вольно выражался.
- Меня зовут Оболенский Петр Иванович! Честь имею! - старик встал со стула и щелкнув каблуками ботинок склонил голову. Оболенский медленно опустился назад, на табуретку и добавил:
- Перед вами Павел - штаб капитан лейб-гвардейского семеновского полка! Вот так! Павел потерял дар речи. Его посадили со шпионом, белогвардейским офицером, вредителями из Ермаковского района и буржуазным националистом - прокурором! Страшнее ничего не придумаешь! Клюфт, застыл в оцепенении. Но тут, в разговор вмешался Гиршберг. Бывший директор совхоза миролюбиво прикрикнул на старика:
- Ну, что ты вот так, сходу, Иванович, пугаешь новичка! Ему еще на первый допрос идти! Там наслушается. А ты его сразу в свои клещи взял! Сразу стал вон пугать своими званиями и статьями! - Гиршберг подвинул табурет и сел рядом с Павлом. Холеное, гладко выбритое лицо, совсем не походило на физиономию арестанта - сидящего на тюремной баланде. Директор совхоза дружелюбно добавил:
- Вы, как, я понимаю, совсем недавно в тюрьме? Вас сколько в боксе держали? Что делали? Что успели допросить? Или так, молча отсиживались? Клюфт, растерянно мотнул головой и сглотнув слюну, выдавил:
- Так, молча. Гиршберг понимающе кивнул головой и тяжело вздохнул:
- Так я и знал. Наверно в туалет не водили. Били? Павел отвел глаза. Ему стало стыдно. Очень стыдно. Он невольно покосился на свои штаны, разглядывая - не осталось ли кругов и разводов, на ткани - от мочи. Клюфт покраснел. Он не хотел разговаривать, боясь, что директор совхоза - человек, который был "злостным врагом и отрицательным героем" в его статье - узнает о его же позоре, что он помочился в штаны - не выдержав избиений охраны. Но Гришберг, словно понимая, что Павлу, сейчас трудно, похлопал его по плечу и назидательно, но ласково сказал:
- Хорошо. Хорошо. Вам сейчас не до разговоров. Это верно. Вы не знаете - кто мы. Мы не знаем - кто вы. Лучше помолчать. Но я вам дам совет. Один. Сейчас принесут пайку - не хватайте ее как сумасшедший. И не требуйте, у охраны добавки. А главное ешьте медленно хлеб. Не глотайте его большими кусками. Это пригодится. И еще - когда вас поведут на допрос, главное, запомните - старайтесь, как можно меньше говорить в присутствии следователя. И если, что-то говорите - сначала думайте. И не подписывайте ничего! Ничего! А там поможет вам Бог! - директор совхоза отошел к окну.
На его место буквально запрыгнул рыжий мордоворот Лепиков. Он нервно хохотал и бормотал всякую ерунду:
- Да не слушай, тут, не кого. Они, все, очумели. Все. Они, все вруны. Хотя, вот Гиршбергу я верю! А вот, этому контре! Ух! - Лепиков замахнулся на Оболенского. - Я бы вообще не говорил с ним! Вообще. Эта контра недобитая, тебе только вред доставит. Хуже сделает. А будешь его речи враждебные слушать - себе срок дополнительный намотаешь! Звякнула щеколда. В двери открылась маленькое окошко. Откуда-то из коридора, раздался гулкий и низкий голос:
- Эй, сто тридцатая! Получай жрачку! И не давиться! Чай по кружке! Больше нет сегодня! Лепиков сорвался с места и кинулся к "кормушке". Бывший прораб, наклонился, почти по пояс и встав на колени, заискивающим голосом пролепетал:
- Давай, давай сюда. Давай, вот чаек, вот кусочек! Э! Э! Что ты мать твою, давай с корочкой! Давай! Вон, тот, побольше! Павел с изумлением смотрел на это. Петр Иванович подтолкнул Клюфта и по-отечески - сжал его локоть:
- Павел, нужно подойти к двери. Иначе, проморгаете пайку. Тогда до обеда будет голодно. Да и все. Это плохо. Тут надо есть, что дают. Клюфт, встал с табуретки и медленно подошел "кормушке". Гиршберг и хакас расступились - пропустили новичка. Павел взглянул на них с благодарностью. Клюфт нагнулся что бы получить пайку - из коридора ударил в нос запах горячей еды. Но это, был обманчивый запах. "Едой" - то, что протянул ему какой-то мужик в черной "робе" - назвать было нельзя! Кусок черного, полусухого хлеба и горячая вода, в железной кружке именуемая, тут, в тюрьме - "чаем". Павел, на секунду замер над посудиной - разглядывая содержимое. Его, тут же, грубо окрикнул раздатчик пищи:
- Эй! Новенький, что ли?! Посторонись! Получить дай другим! Следующий! - заорал мужик в черной робе.
Клюфт отошел в сторону. Горячая кружка обжигала пальцы. Павел вернулся к своей табуретке и поставил посудину на нее. Рядом присел Павел Иванович. Старик улыбнулся и деловито сказал:
- А вот, пить, этот чай - нужно пока он горячий! Потом глотнуть эту бурду будет противно. Да и кишки надо прогреть. Пейте. Пейте. Это конечно не индийский чай, но все-таки. Его делают тут, в тюремной столовой - из крошек. Жгут крошки от хлеба и заваривают. Получается что-то наподобие чая. Тюремного. Вот такой рацион. Да вы пейте, пейте! Пока горячий, - старик отхлебнул из своей кружки коричневую бурду.
Павел, вспомнил, что хочет есть. Засосало под ребрами. Желудок сократился. Рот наполнился слюной. Клюфт с жадностью посмотрел на кусок черняшки и откусил мякиш. Странно. Но этот пресный и черствый хлеб ему показался сдобным пирожным. Клюфт с удовольствием жевал коричневые крошки и наслаждался. "Надо же! Раньше я не знал, что хлеб может быть таким вкусным!" - поймал себя на мысли Павел. Даже, когда в середине двадцатых, было голодно - в доме всегда был хлеб. И хотя Клюфт не избалован сладостями, особого значения культу еды не придавал. А когда отец говорил ему - к хлебу надо относиться с уважением, хлеб надо брать в меру, Павел пропускал это мимо ушей. Еда! "А как я ел когда-то наваристый борщ со свининой! Умм! Как он ел пельмени! А какие мама солила на зиму огурцы?! Ой! Мама! Какая вкуснятина!" - Павел почувствовал, что от мыслей о еде у него закружилась голова. Он зажмурился. Через минуту он дожевал кусок. Желудок запросил еще, но в ладони остался лишь запах от тюремного хлеба. Павел непроизвольно поднес к лицу ладонь и понюхал пальцы.
- Что нюхаете запах хлеба? - старик, лукаво смотрел на него, похлебывая из кружки чай. - Вы пейте, пейте. Павел вздохнул и поднес кружку к губам. В нос ударил запах ржавой, горячей воды и пережаренных сухарей. Клюфт отглотнул коричневую бурду. Вкус оказался не таким уж "противным", как себе представлял Павел. Он еще раз отхлебнул из кружки.
- Вот, вот, настоящий каторжанин! - радостно воскликнул Петр Иванович.
- Да, начинаете обживаться! Так, хорошо! Хорошо! Вот в глазах даже огонек жизни появился. А то совсем скисший был! - добавил Гиршберг. Директор тоже пил чай из железной кружки:
- Кстати, вот вы так и нам не сказали, кем работаете? За что задержали, мы и не спрашиваем. Тут, всех, не, за, что. Тут, все говорят, меня взяли не, за, что. И самое смешное - никто им не верит. Хотя, каждый считает, себя - невиновным. А вот, соседу - не верит. Думает, что уж его то, арестовали по делу. Не может ведь, целая камера, да, что там камера - пол тюрьмы сидеть без причины?! Ан, нет, дорогой! Как, видите - может! Может! Хотя конечно мне вы не верите. Но я и не прошу. Так кем вы на свободе то работали? Павел, вспомнил слова старого тюремщика - "не верь, не бойся, не проси!". Клюфт, нахмурился и отхлебнув в очередной раз из кружки кипяток, ответил вопросом на вопрос:
- А, вы то, сами, кем будете? А то, вот, интересуетесь, что-то много? Но директор совхоза не смутился. Гиршберг, улыбнулся и качнув головой, весело ответил:
- Логично. Умно. Правильно. Вижу, кое-какие, правила выживания в камере, вы знаете. Ну, хорошо. Я бывший директор совхоза. С юга края. Меня обвиняют в шпионаже, диверсии и создании антисоветской подпольной организации. Кстати вон Лепиков, - Гиршберг кивнул на рыжего мордоворота. - Он, из моей ячейки, так сказать. Он у меня в совхозе, прорабом работал! Вот так. Но я естественно этого ничего не делал. Хотя вы мне можете и не верить. И может, скажите - кем вы трудились? Или не хотите с нами разговаривать? Так мы отстанем. Правда, ведь, Павел Иванович? - Гиршберг посмотрел на старика. Тот кивнул и тяжело вздохнул. Директор совхоза тоже вздохнул и добавил:
- Только вот учтите Павел, выжить тут совсем в одиночку тоже будет трудно.
Вернее это совсем не возможно. Вас сломают. Все равно сломают. И хорошо, если не на первом допросе. Так, что можете молчать, если хотите. Но поверьте, вам лучше будет, если вы с нами будете дружить. Павел ухмыльнулся и покосился сначала на Оболенского. Затем на Гиршберга. Отхлебнув чай, тихо ответил:
- Дружба. Да. Мечтал я, вот о такой дружбе. Ничего не скажешь.
- А, что вам наше общество не нравится? Ну, тут уж простите великодушно-с! Господин Джугашвили еще не предусмотрел-с, как выбирать друзей по камере! Пока, по крайней мере! Глядишь, в наступающем году, его опричник, по страшной, для каторжан фамилии - Ежов, эту инициативу возьмет, как говорится в свои колючие руки! - обиженно пробормотал Оболенский. Клюфт понял, что "слегка перегнул". Он срывает свою злость на этих людях - ни в чем не виноватых! Они, вовсе, не причем, что Павел оказался на нарах. Да и выжить в тюрьме - в одиночку, трудно. Клюфт, допил свой чай и поставив кружку, на каменный пол, тихо сказал:
- Извините. Я не хотел. Просто, как-то, все навалилось. Но Гиршберг не обиделся. Да и Оболенский улыбнулся. Старик вопросительно смотрел:
- Так, кем изволите работать? Вернее работали? И, за, что вас?
- Я журналист. В газете работал. В "Красноярском рабочем". Арестовали ночью. За что не знаю. Пришли и арестовали. Обыск учинили.
- Ах, журналист! Журналист! Как, я сразу, не догадался! - словно актер на сцене, воскликнул Оболенский и хлопнул себя ладошкой полбу. - Ну, да. Эти глаза! Эти глаза надежды и неприятия несправедливости! Бедный мальчик! Он так верил в светлое коммунистическое будущее! И вот, те на! Реалии сталинской диктатуры! Конечно!
- Почему верил? - обиделся Павел. - Я и сейчас верю. Все это ошибка. Ошибка и меня выпустят. Вот, к следователю схожу… Тут в разговор вступился Гиршберг:
- Петр Иванович, но полноте! Полноте мальчишку тут пугать! Верит еще пацан. Нужно осторожней! Вы, вот, что Павел, вы на него внимания не обращайте! - директор совхоза кивнул на старика. - Он совсем тут озлобился. И болтает много. Хотя конечно некое разумное в его словах есть. Но я советую вам его не слушать. А от себя, вот, что скажу - тут главное готовиться к худшему, а не к лучшему.
Это первый закон. И не надейтесь, вот так, отчаянно, что вас выпустят. Поверьте. Те, кто в камере, они тут надолго. Минимум на полгода. А там…
- А, что там, - с тревогой спросил Павел.
- А там, молодой человек, либо суд, вернее то, что называется у Сталина судом, а на самом деле судилище! Либо, как вы надеетесь - свобода. Но вот, только, суд гораздо быстрее и чаще бывает. Свобода, она призрачна! А там. Там, после их большевицкого суда, вас могут отправить в лагерь. Или… - словно римский сенатор заявил Оболенский. Он, встал и вытянув вперед руку, махнул на дверь камеры.
- Что или? - переспросил Павел.
- Или вас приговорят, как это ласково говорится на языке большевиков к стенке - то бишь к расстрелу! Намажут лоб зеленкой и все! Финита ля комедия мой друг!
- Петр Иванович, ну хватит пугать молодого человека! - воскликнул Гиршберг. Но Павел не испугался. Он, с равнодушием выслушал перспективы своей судьбы. Надежда на то, что его выпустят, еще теплилась в его душе. А вот, директор совхоза, как показалось Павлу - сам ужаснулся от слов Оболенского. Илья Андреевич растерянно забормотал:
- Павел, Павел, знайте, не всех тут расстреливают. Меня вот допрашивали много раз. Даже суд был в Минусинске. И что? На пересуд отправили - сюда в Красноярск. Так, что, есть, я думаю, еще справедливость! И вы увидите - тут в Красноярске нас с Лепиковым обязательно оправдают! Обязательно! Нужно только верить! "Значит, их не осудили! Значит, моя статья не стала решающей в этом процессе! Значит, они и не могут, держат на меня зла! И я не сталь не вольным участником их заточения сюда!" - облегченно подумал Клюфт. Открылась дверь. Арестанты вздрогнули. Все, кроме старика. Оболенский с невозмутимой, ехидной улыбкой сидел на табурете. Петр Иванович, словно издеваясь - презрительно рассматривая надзирателя, в форме оливкового цвета. Тюремщик, даже смутился и заорал:
- Угдажеков, Клюфт, Гиршберг - на выход! Директор совхоза привстал с табурета и вялым голосом спросил:
- С вещами?
- Ты, что не слышал - на выход! Раз подали просто команду - на выход, значит - на выход без вещей! Когда кричат с вещами на выход - тогда с вещами на выход! Что тут не ясного?! - рявкнул на него охранник. Хакас спокойно встал и заведя руки за спину, вышел из камеры. Клюфт тоже медленно двинулся к выходу, но его остановили:
- Не тропиться! По одному! В коридоре ждал низенький конвоир - молодой, салага-солдат. Он, неуверенно, пискнул на Клюфта:
- Лицом к стене, руки за спину!
Клюфт даже ухмыльнулся от фальцета, этого, совсем, детского голоса. Ну, тут же рявкнул бас старшего:
- А ну, Иванов! Командовать уверенней! Арестованного Клюфта, в кабинет номер сто сорок. К следователю Маленькому! Павел шел по коридорам тюрьмы и испытывал странное - такое ощущение, что он здесь все знает досконально! Как будто, он живет, в этих мрачных стенах - уже давно. Как будто он, провел за решеткой, в этом мрачном здании - несколько лет, а может пол жизни. Этот запах, казавшийся по началу, страшным и противным - больше не раздражал. Гул шагов по каменному полу и бряцанье замков воспринимались на слух, как должное. Отдаленные крики и шум возни уже на казались, столь зловещими. Но главное - Павел впервые, за все это время, после ареста - увидел небо. Серое, зимнее небо - затянутое противными, однообразными, грязными облаками! Без солнца и голубизны! Это небо, он видел - сквозь зарешеченные окошки, в длинном коридоре! Но это небо - казалось ему, таким радужным и красивым! Это небо, оно летело за ним вслед, из одного окошка, в другое.
- Головы не поднимать! Не поднимать! Клюфта подвили к очередной решетке. Павел увидел красную табличку привинченную, на стене: "Оперчасть. Следственный отдел". "Ну, вот новая страница моей тюремной эпопеи" - с грустью подумал Клюфт. Конвоир подвел его к одной из десятка одинаковых дверей. Но, в отличии, от камерных, на ней, не было засова с замками и маленького окошечка - "кормушки", для раздачи пиши. Клюфт понял, что это кабинеты следователей. И тут, все пойдет по-другому.
- Лицом к стене! Стоять. Руки за спину! - скомандовал паренек конвоир. Тюремщик осторожно приоткрыл дверь и заглянул вовнутрь. Он что-то спросил в кабинете, рванул ручку на себя, уже более, уверенней, прикрикнул на Павла:
- Все заходи! Клюфт, переступил порог. Сзади пропищал охранник:
- Товарищ лейтенант! Арестованный Клюфт на следственное действие доставлен! Из глубины раздался низкий мужской голос:
- Все свободны!
Охранник исчез за дверью - затерявшись в запахе длинного и вонючего, тюремного коридора.
Десятая глава
Павел стоял и вглядывался в полумрак помещения. Маленькое зарешеченное оконце. Стены, окрашенные в темно-синий цвет. Высокий потолок и железный абажур, на длинном витом шнуре. В углу шкаф, со стеклянными дверцами. За ними виднелись книги. Стул, посредине кабинета - выглядел как-то, уж очень похожим на плаху. С одной стороны деревянная кушетка, оббитая дерматином. У противоположенной стены большой стол с коричневой, костяной лампой на нем. Портрет Сталина на стене. Вождь с трубкой - озорно глядел на Клюфта, словно ухмыляясь из-под стекла.
За столом сидел и писал молодой мужчина. На вид ему было чуть больше двадцати. Светлые волосы - зачесанные назад, как у Столярова в кинокартине "Цирк". Ровный нос, большие серые глаза. Слегка румяные щеки и немного вздернутый подбородок. Почти благородные и приятные черты лица, немного портили уши. Они, слегка большие, нелепо торчали по сторонам, придавая образу этого человека - мальчишеский вид. На офицере надет стандартный китель сотрудника НКВД. В краповых петлицах Павел рассмотрел два кубика. Накладной карман на груди расстегнут. Человек за столом, не поднимая глаз, сухо бросил:
- Проходите гражданин Клюфт, к стулу.
Павел медленно подошел к одиноко стоящему предмету мебели - если таковым можно было назвать, старый кривоногий стул, с жестким, деревянным сиденьем. Павел вздохнул и нерешительно, боясь, что ножки подломятся - присел. Но, тут же, лейтенант его окрикнул:
- Я не сказал, что вы можете сеть. Вы должны были подойти к стулу и встать рядом. И все. Сесть я вам не разрешал. Клюфт молча поднялся. Офицер, стряхнув перо - положил его рядом с бумагами. Павел покосился на стол. Там лежала папка с уголовным делом. Офицер заметив взгляд Клюфта, сурово сказал:
- Ну, гражданин Клюфт, это ваш первый допрос. Официальный. По протоколу и закону я вам представляюсь. Следователь краевого управления народного комиссариата внутренних дел - лейтенант Андрон Кузьмич Маленький. Но называть меня по имени отчеству не рекомендую. Лишь гражданин следователь. Понятно?
- Да… - равнодушным голосом ответил Павел.
Лейтенант пожал плечами и откинувшись на спинку стула, достал из расстегнутого кармана кителя пачку "Беломорканала". Папиросу он долго разминал, затем чиркнул спичкой. Когда дым от табака разнесся по кабинету, Павел невольно закрыл от удовольствия глаза - втягивая ноздрями воздух. Ему, тоже так хотелось закурить. Следователь Маленький это опять заметил. Стряхнув пепел, добродушно сказал: