Четвертая глава
Утром, Клюфт, встал разбитым. Он чувствовал себя так, словно вчера весь вечер пил водку - а сегодня болел с похмелья. В редакции тоже не заладилось. Статья о Таштыпскоми прокуроре не понравилась Смирнову. Павел пару раз заходил к нему в кабинет - но разговор у них не клеился. Главный редактор был раздражителен и суров. Он сухо бросал короткие фразы и почему-то не предлагал Клюфту даже присесть. Так продолжалось почти неделю. Страшно-длинную и нелепо-безликую неделю. Неделю моральных мучений и размышлений. Павла не порадовала даже его статья на первой полосе номера, с этим жутким и нелепым названием - "Мерзость, несущая опустошение!". Он, как-то внутренне съежился - еще раз читая, что написал о Минусинском суде. Клюфту казалось, что каждое его слово пропитано фальшью. Фальшью - которую обязательно почувствует читатель! Павлу было стыдно. Откуда брался, этот стыд он не понимал. Клюфт, постоянно вспоминал их последний разговор с Верочкой. Ее слова, звучали у него в голове, словно набат колокола. Колокола, который звонил низким и печальным звуком. Клюфт хотел поговорить со Щукиной. Он хотел ее увидеть! Но в тоже время, он ловил себя на мысли, что боится этой встречи! Как он посмотрит в ее глаза? Как она отреагирует на него? Он хотел ее видеть, но боялся! Такое с ним было впервые. И все же ноющая, постоянно, точащая боль в сердце - заставляла его искать Верочку. Искать. Ему, надо было, с ней встретится. С ней - будущей матерью его ребенка! С ней, единственной, кому можно доверить все! Павел обрывал телефон горкома - прося пригласить к трубке Щукину. Но Вера говорить с ним не хотела. Клюфт это чувствовал. На том "конце провода" регулярно отвечали, что Щукина либо сильно занята, либо уже ушла с работы. Павел с ужасом понимал, что Вера не хочет его видеть. Пойти к ней домой вечером Клюфт не решался. Да и настроение, когда над городом спускался сумрак, у Клюфта вообще портилось. Пару вечеров он делал необъяснимые для себя вещи - бродил по Красноярску. Он ходил по темным улицам и искал. Искал человека в грязно-зеленном плаще. Клюфт заглядывал во все подворотни. Пару раз приходил на городской железнодорожный вокзал. Он надеялся встретить этого странного богослова, с подозрительным именем. И самое необъяснимое - зачем Клюфту нужен был это человек, Павел не понимал. Ночами Павла мучили кошмары. Он, просыпался в холодном поту. Долго, лежал в темноте, с открытыми глаза, пытаясь понять - был ли это сон?! И лишь, когда его мозг понимал, что это его ночное видение - с трудом засыпал под утро. Но все когда-то заканчивается. Кончилась и эта противная и грустная неделя. Неделя мучений и недоверия, к самому себе. Неделя размышлений и одиночества. В один из дней все изменилось. Утро было не по декабрьскому солнечным. Слабый морозец и голубое небо. Скрип снега под ногами и яркие краски города. Красноярск, словно преобразился после серых, окутанных туманами и снегом дней. Настроение у Павла в это утро было приподнятым. Хотя он опоздал на работу. Банально проспал. Встал с постели лишь часов в десять. Но не испугался. Ответственность за опоздание его почему-то не тяготила. Клюфт, словно предчувствовал - сегодня все изменится. Сегодня все будет хорошо - все не так как всегда! И он был прав. Когда Павел прибежал в редакцию, его сразу же вызвали к "главному". Клюфт шел в кабинете Смирнова, уверенный - тот ругаться не будет. И Павел не ошибся. Петр Ильич увидев его - подскочил и словно старому, закадычному другу, крикнул:
- Паша! Ну, ты даешь! Молодец! Молодец! Опоздать на два часа! Ладно, я сегодня добрый, садись - разговор будет крутой! - Смирнов при этом, улыбался. Клюфт насторожился. Он медленно выдвинул один из многочисленных стульев стоящих в ряд вдоль длинного стола и присел на краешек. Смирнов снял очки и начал их усердно протирать носовым платком. Павлу показалось, что он не знает, как начать разговор. Главный редактор - стеснялся:
- Паша, тут такое дело. Наша ведущая, незабвенная Ольга Петровна Самойлова, которая постоянно пишет у нас аналитику и передовицы - неожиданно заболела! У нее, воспаление легких Паша, понимаешь?!
- Да понимаю. А я-то тут причем? - Клюфт пожал плечами.
- Дело вот в чем Паша. Нужно написать большую статью, посвященную первой годовщине конституции и главное статью о речи товарища Сталина про выборы в Верховный совет! У Клюфта перехватило дыхание. Такое предложение, или приказ, означал - писать придется под пристальным вниманием не только главного редактора, но и секретарей крайкома и горкома партии! Такое, ответственное поручение, обычно давали уже проверенным и самым достойным в редакции людям. В "Красноярском рабочем" это была - Ольга Петровна Самойлова. Настоящий журналист, закончившая факультет филологии Московского университета. Она, как никто другой в редакции, мощно и четко, писала пафосные и статьи и подбирала такие нужные и емкие слова к речам великого вождя. Но сегодня…. Павел недоверчиво посмотрел на Смирнова. Было видно, тот сильно волнуется. Он водрузил очки на нос-картошку и постоянно шмыгал им. Раскрасневшийся лоб и отдышка. Петр Ильич неестественно тяжело дышал.
- Что-то я не пойму, Петр Ильич, Ольга Петровна обычно брала такую работу даже на дом. У нее ведь есть дома печатная машинка. У нее есть разрешение на нее. Она писала даже больной. Она никому никогда не уступал эту работу. Она писала такие статьи в самом плохом состоянии? Не ужели она так тяжело больна? Смирнов развел руками. Достал из френча платок и протер лоб. Отведя глаза, тихо пробормотал:
- Да Паша. Она больна. Она сильно больна. И я боюсь - писать придется тебе. Придется. Мы, верее я все обдумал. Другой кандидатуры нет.
- Спасибо конечно за доверие Петр Ильич. Но я все же хотел бы сначала переговорить с Ольгой Петровной. Это будет как-то непорядочно с моей стороны. Я должен с ней поговорить. Я схожу к ней домой проведаю. Как она себя чувствует! Может ей легче. Может она сможет написать? Что там подойти к столу и сесть за машинку! Нет, Петр Ильич. Я сначала схожу к ней. Смирнов, вдруг стал, мрачный как туча, он грозно прорычал:
- Никуда ты не пойдешь! Клюфт не понял - толи главный редактор его разыгрывает, репетируя какую-то реплику - из новогодней пьесы про серого волка и зайца, то ли он, просто шутит - разогревая голосовые связки. Клюфт, улыбнулся и встав, весело сказал:
- Вы знаете, Петр Ильич, я ей отнесу варенье! У меня есть в заначке маленькая баночка малинового варенья! И ей будет приятно и от редакции, так сказать пожелаю выздоровления. Но Смирнов налился кровью. Он смотрел на Павла пронзающим, полным ненавистью взглядом:
- Нет, никакого варенья! Никуда ты не пойдешь! Павел в растерянности замер. Он не знал, как себя вести. Еще минуту назад Смирнов был совершенно другим - добрым и простодушным человеком и вот перед ним, сидел настоящий монстр во френче оливкового цвета:
- Сядьте товарищ Клюфт! Вы пойдете сейчас и начнете писать статью, о которой я вам сказал! Никаких походов к Самойловой! Чтобы я даже не слышал об этом!
- Но почему? Почему? Неужели, редакции все равно! Заболел человек и не просто человек - настоящий ведущий журналист?! Почему бы, не сходить к ней домой? Смирнов опустил глаза в стол. Он тяжело дышал:
- Ее, нет дома. И нечего, к ней ходить!
- Как, нет? Вы же сказали, она заболела? Она, что, в больнице? Ее положили в больницу? Тем более, нужно проведать! Да и мне посоветоваться нужно. Я схожу в больницу!
- Да ты слышал меня! Ты не куда не пойдешь! Ты пойдешь в свой кабинет и сядешь писать статью! Она должна быть готова уже завтра! Понял ты меня, Клюфт, или нет?! - заорал Смирнов. Павел непроизвольно присел на стул. Он смотрел на главного редактора и не понимал, почему тот стал таким грубым. Петр Ильич вновь достал платок и вытер лоб. Затем, поднявшись - подошел к окну. На подоконнике стоял графин с водой. Налив себе полный стакан, выпил одним залпом. Тяжелая отдышка сотрясала грузное тело. Маленький и толстый, Смирнов, казался сказочным персонажем - хомячком или медвежонком. Павел посмотрел на его ноги. "Главный" был обут в белые валенки.
Клюфт сидел и ждал. Он боялся произнести даже слово - что бы не вызвать гнев у этого человека, одетого, как отставной полковник. Смирнов долго смотрел в окно. И хотя, за ним, не было ничего видно - мороз разрисовал стекло замысловатыми узорами - Петр Ильич вглядывался в эту белую абстракцию. Затем вернулся на свое место. Сел в кресло и закурил папиросу. Зажженную спичку, он долго не тушил, наблюдая, как тлеет, огонек. Наконец маленькая палочка обуглилась и согнулась. Смирнов положил ее в пепельницу и тихо сказал:
- Ее арестовали Паша… Клюфт, не понял, о ком он говорит. Арест. Кого арестовали? Но через секунду, мозг Павла переварил информацию. "Арестовали - Самойлову! Господи! Нет! Арестовали Самойлову! За что?" - лихорадочно бились мысли в голове, словно закипевшая вода в кастрюле.
- Паша, прошу тебя, иди в свой кабинет - садись, пиши статью! Пиши Паша! И не задавай мне никаких вопросов! Я все равно не смогу тебе на них ответить - потому, как сам ничего не знаю, - Смирнов говорил это обреченным голосом, словно его самого вот-вот должны были арестовать. Клюфт медленно поднялся. Петр Ильич не смотрел в его сторону - он стесняясь, прятал глаза. Павел попятился к двери. Он почувствовал, что ноги трясутся. Нет! Они тряслись не от страха, они тряслись от волнения. От этой неожиданной вести, о будущем человека - которого он, считал своим профессиональным кумиром. "Самойлова! Она арестована. Неужели она - тоже связана с этими страшными людьми?! Бред! Ольга Петровна милый и душевный человек! Она никогда вообще грубого то слова не говорила! И вот она арестована! Вера! Верочка - ее те страшные слова! У него дома! Ее исповедь - которую нельзя слушать! Неужели она права! Нет! Нет! Бред! Все это, какое-то страшное недоразумение!" - Павел все еще не верил в то, что ему сообщил Смирнов. Клюфт повернулся и нащупал холодный металл, ручки, двери кабинета, Петр Ильич его грубо окликнул:
- Стой! Иди сюда! Как ты будешь без этого писать! Это то возьми! Возьми! И учти - сдашь мне лично - бумаги пришли из крайкома партии, я за них расписывался! - Смирнов протянул несколько листов с текстом, распечатанным мелким шрифтом. Клюфт медленно вернулся и взял протянутые ему бумаги. Он почувствовал кончиками пальцев, что они были гладкие и холодные. Павел покосился на верхний листок в пачке и прочитал: "Речь товарища Сталина на заседании президиума Верховного Совета СССР" Клюфт опустил бумаги и прошептал:
- Я могу теперь идти?
- Идите товарищ Клюфт! И помните - какая на вас возложена ответственность! Думайте и вдумывайтесь в каждое напечатанное вами слово! В каждое! - Смирнов говорил это противным тембром, с каким-то металлическим присвистом в голосе. Павлу вновь показалось, что говорит это главный редактор совсем не ему, а кому-то постороннему! Из кабинета он вышел словно в забытье. Секретарша Надя - жгучая брюнетка, с накрашенными, ярко-красной помадой, губами, попыталась ему улыбнуться, но увидев гримасу растерянности и страха, лишь ухмыльнулась. Она, поправив прическу на затылке - забарабанила пальчиками по клавиатуре печатной машинки. Как Павел оказался в своем кабинете - он не заметил. Его поход по коридору редакции, словно выпал из памяти. Клюфт плюхнулся на стул возле своего стола и положил рядом с печатной машинкой листы с речью товарища Сталина. Очнулся Павел лишь от прикосновения руки. Клюфт, вздрогнул и обернулся. Димка Митрофанов смотрел на него немного испуганно, виновато улыбаясь. Его губы что-то бормотали, но Павел слов не слышал. Вновь, на этот раз - увесистый удар по плечу. Павел вздрогнул. Голос Митрофанова звучал, словно, издалека:
- Паша! Что с тобой? Ты меня вообще слышишь?! Рыжая от веснушек, физиономия Димки, как всегда, выглядела немного туповато.
Его голубые, маленькие глазки, бегали, словно у озорного поросенка, нашкодившего в загоне. Митрофанов взглянул на стол и схватил листы с речью Сталина:
- О! Ни фига себе! Вот это да! Тебе что доверили писать передовицу?! Паша?! Неужели тебе доверили писать передовицу?! Паша?!
- Да… - Павлу не хотелось разговаривать с Митрофановым. Ему было сейчас противно вообще кого-либо видеть. Он просто хотел побыть немного один! Закрыться в кабинете и посидеть в тишине. Помолчать и подумать! Но Митрофанов - этот выскочка-переросток, куда, от него денешься?
- Пашка! Так ты теперь на место Самойловой? Вот здорово! А слышал, что ее арестовали! Слышал?!
- Нет… - соврал Клюфт.
- Пашка! Да ты что?! Об это сегодня вся редакция гудит! Все обсуждают! Все гадают - кому поручат писать передовицу?! И вот - ты! Паша! Мать твою, очнись! Ты же теперь избранный! Ты ведущий! Пашка - какое счастье! - Митрофанов буквально подпрыгивал рядом с Клюфтом - постукивая его по плечу. Клюфт тяжело вздохнул и кивнул головой.
- Ты, что не рад?! Паша?! Я что-то тебя не пойму - тебе такое доверили, а ты?
- А, что я? - тихо ответил вопросом на вопрос Павел.
- Как, что? Ты не рад?
- Рад, чему?! Что Ольгу Петровну арестовали, а я оказался на ее месте?!
- Да, ты, что, Павел? - Димка немного испуганно смотрел на друга. - Какая там Ольга Петровна? Она же, как я подозреваю - контра! Контра! А ты ее - Ольга Петровна! Самойлова, я не удивлюсь - наверняка с троцкистами связана! Она, как я замечал - давно, как-то странно себя вела! Ты, что ее жалеешь? Паша, да ты что?! Радоваться надо!
- Чему? - зло спросил Клюфт.
- Ну, как чему, - развел руками Митрофанов. - Одним перевертышем у нас в редакции меньше… - Димка попятился назад. Его толстенькое тело, неуклюже плюхнулось на стул. Митрофанов, трясущимися руками - заметил Клюфт, достал папиросу. "Этот то, что волнуется? Неужели Димке так радостно, что арестовали Самойлову? Ему то, что от этого? На ее место Димку никогда не посадят. Кишка у него тонка! Слаб он еще в журналистике! Он-то, почему так взволнован? Словно он боится чего?" - рассуждал Клюфт.
- Дим, а почему ты сказал - одним перевертышем меньше в редакции. Что, по-твоему, есть, еще кто-то?
- Нет, просто я так, для слова, - испуганно забормотал Митрофанов. - Мало ли! Вдруг еще вражины есть? Затесались тут, понимаешь, среди нас! - Митрофанов пыхтел папироской, неловко держа ее двумя пальцами, часто затягиваясь.
- Хм, Дим, а если Ольга Петровна не виновна? Если это просто ошибка? Если это просто нелепая и гнусная провокация? Ты не допускаешь? Как ты потом в глаза ей смотреть будешь?! Когда она вернется? Митрофанов надулся, как хомяк. Он, опустил глаза в пол и зло пробурчал:
- Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они, кого попало - арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову - значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!
- Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, - зло, ехидным голосом спросил Клюфт. Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись - сжал голову в плечи и был похож на разжиревшего, и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но, через секунду, Димка выпрямился и вскочив, зашипел как змея:
- Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не зал кто она такая?! Откуда я знал? Да и что, я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал то, вон - всякую мелочь и мне никаких секретов никто отродясь, не передавал! Я ни за что, не расписывался! И брось болтать тут! Брось!
Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:
- Эх, Димка! Димка! Зависть она ведь самое, противное из человеческих, отрицательных, рефлексов! Да, да Димка - рефлексов! А ты как я вижу - завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю - противно и мерзко Дима! Противно!
- Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! - взвизгнул Митрофанов. Он, по-театральному, погрозил Клюфту, маленьким, толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.
- Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже, вон, надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут сам видишь - над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина - нужно взять самые важные куски! Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе - с явной неохотой:
- Ну, вот, ты тоже Паша. Тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец! Паша. Прошу тебя - больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей! Клюфт, хотел ответить. Но сдержался. Посмотрев на Димкино, испуганное и злое лицо, Павел решил - пусть последнее слово останутся за ним. Так будет лучше. Открылась дверь и, на пороге появился - кошмар Клюфта. В проеме двери стояла Пончикова. Она зло смотрела на Павла. Вера Сергеевна улыбнулась и ехидным голосом тихо, словно на распев - произнесла:
- Сегодня уведомляю ваш отдел. Что вы оба должны быть на экстренном комсомольском собрании! В актовом зале! Не опаздывать попрошу обоих! И вы товарищ Митрофанов, и вы товарищ Клюфт! Оба приглашены! Верее, оба обязаны быть и не какие отговорки вам не помогут! Отсутствие будет расценено, как нарушение комсомольской дисциплины и в дальнейшем персональное дело каждого будет рассмотрено отдельно! Так, что потрудитесь явиться! - Пончикова, собиралась, уже было, закрыть дверь, но Клюфт успел ей крикнуть в ответ:
- Вера Сергеевна! Вера Сергеевна! У меня есть уважительная причина! Лицо Пончиковой, перекосила гримаса любопытства. Она, хмыкнула и скривив, губы, буркнула:
- И, какая же?
- Я пишу передовицу! Речь товарища Сталина! Вот буду завтра представлять в номер! Мне нужно работать! Клюфт, был уверен - "такой аргумент" собьет ее спесь и вредная корректорша сдастся, и уйдет восвояси ни с чем. Но на удивление Павла, Вера Сергеевна - скривила еще более мерзкую рожу и зло ответила: