* Что касается обеда, то и тут лучше всех амиши. Лишенные особых развлечений, они умеют и любят покушать. Крестьянская кухня обычно лучше городской потому, что имеет дело с гастрономическим фундаментом. Подкупленные нарядными названиями ресторанного меню, мы забыли вкус простой еды. В конце концов, искусство повара - не заменять, а помогать природе. Амиши твердо знают, что настоящую еду трудно испортить. Поэтому их стол, хоть и заставлен тарелками, прост и естествен. Причем самое вкусное то, что проще всего приготовлено: вареный горох, кислая капуста, масло, картошка, хлеб, кукуруза. И только у амишей я наконец понял, что такое яблочный пирог и почему Америка выбрала его своим символом.
Письма из Канады
Для ньюйоркца Канада - банальность. То и дело вам подсовывают сдачу монетками с бобром. Канада у нас под боком, прямо за околицей. В Монреаль и Квебек мы наезжаем, чтобы отдохнуть от англосаксонского засилья, не тратясь при этом на самолет. Все же приятно находиться в толпе, говорящей по-английски не лучше нас.
Квебек - дешевая заграница, карманная Франция, но к канадской карте все это отношения не имеет. Ведь Монреаль, например, задевает лишь самый краешек зеленого колосса. Девяносто процентов всех канадцев аккуратно размазаны вдоль американской границы, между прочим самой оживленной в мире. Наверное, отсюда и пошло уничижительное прозвище Канады - 51-й штат. Зато все, что к северу от американской границы, остается в области географических иллюзий. Чтобы насытить содержанием этого зеленого картографического монстра, я отправился в глубь Канады - на Север.
Насколько я понимаю, Южной Канады не бывает. Есть только Канада просто и Северная Канада. Вторая начинается с 49-го градуса. В Старом Свете на этих широтах бурлит цивилизация: Брюссель, Краков, Киев, яблони цветут, соловьи поют. Но на севере американского континента, как раз там, где круто сворачивает теплый Гольфстрим, 49-й градус - рубеж между обжитой и дикой природой. Пересекая его, вы попадаете в мир, каким он был до нас, в мир, каким он был всегда. Лосей здесь водится больше, чем людей, собаки встречаются реже волков.
Карта автомобильных дорог Канады, так же как и российская, не совпадает с тем, что мы видим на глобусе. Большая часть Канады туда просто не попадает, но на тысячу миль ее все же хватает.
Путь в тысячу миль подразумевает пересечение нескольких климатических поясов. Границы их заметны прежде всего по соседним машинам. Сначала движешься в сплошном потоке курортников - с крыш свисают доски для "сёрфинга". Потом автомобильная гуща редеет, по дороге попадаются машины победнее. И наконец, наш заурядный, но все же легковой "форд" превращается в экзотическую, неуместную в этих краях птицу. Если на пустынном шоссе и попадется что-то движущееся, то только солидное, приземистое, крупногабаритное и высоко-проходимое.
С точки зрения водителя, настоящая Канада начинается там, где попадаются встречные машины. В Штатах шоссе без разделительной полосы - почти аттракцион, здесь - рядовое явление, спасибо хоть асфальтированное. Вместе с узкими дорогами появляется ощущение рискованной самостоятельности. На выезде из очередного городка вас предупреждает знак: следующая бензоколонка через 200 километров. Тут уж поневоле, как Зигмунд с Ганзелкой, начнешь рассуждать о рессорах и покрышках.
Канада чуть ли не самая пустынная страна на Земле. На квадратный километр здесь приходится только одна пятая человека. Зато уж, когда эти дроби собираются вместе, они стараются держаться поближе друг к другу. Канадское селение состоит из домов, поставленных вплотную. Ни заборов, ни лужаек - тут нет обязательной в Штатах "зоны прайвеси", которая превращает любой город в дачный поселок. Здесь - наоборот. Крохотная деревушка, которая попала на карту только потому, что других нет, обязательно застраивается регулярными улицами.
Наверное, дух пионеров еще не сменился пресыщением соседями. Чем суровее природа, тем теснее селятся люди. В наших умеренных широтах привыкли ценить живописный пейзаж за окном. На канадском севере вид на целлюлозный завод считается достаточно престижным.
Последняя точка на карте - Шибогаму. Найти ее несложно. В этом месте кончается дорога. Дальше - еще миль двести - Гудзонов залив, неизбежно присутствующий в записках полярников: вечная мерзлота, айсберги, белые медведи. Туда машины не ездят, зато летают самолеты. Не "боинги", конечно, а лилипуты-бипланы, которые часто стоят со сложенными крыльями просто за домом, рядом с хозяйским джипом.
Шибогаму, по местным масштабам, центр цивилизации - отель, церковь, ресторан, супермаркет и универмаг, названный по неуместной в этих краях фамилии владельца "Гринберг", и десять тысяч жителей: узкоглазые, бледнолицые, с черными прямыми волосами. Это индейцы большого племени кри.
Казалось бы, кто не знает, что в Америке живут индейцы. Я даже знаком с одним программистом-ирокезом, у которого есть гарвардский диплом, но нет фамилии (его зовут просто Клэй - Глина). И все же встреча с таким количеством "благородных дикарей" застает врасплох.
В Шибогаму федеральные власти построили для индейцев культурный центр в виде вигвама. Здесь их учат, лечат, развлекают и просвещают на предмет религиозных и гражданских добродетелей. Все надписи в этом учреждении на трех языках - английском, французском и кри (для последнего придуман специальный слоговой алфавит в виде кружочков и треугольников).
По стенам развешаны плакаты, которые наглядно изображают, какая красивая жизнь ждет индейцев, если они станут на путь бледнолицых. Например, на одном из них - фотография индейца-дирижера. На другом призывно мерцают огни Оттавы. Но, судя по всему, самый актуальный плакат тот, что изображает маленькую индейскую девочку, говорящую отцу: "Папа! Мне нужны туфли, а не виски!" Первого числа каждого месяца городок Шибогаму переживает оргию. В этот день правительство выдает индейцам субсидию, которая немедленно пропивается. В остальное время индейцы охотятся, ловят рыбу, понемногу моют золото и ждут очередной получки.
Здравое - по-своему - отношение к жизни часто мешает индейцам по-настоящему приобщиться к цивилизации, то есть пойти на работу. Иногда их берут на лесопилки или шахты, но тут вступают в противоречие два представления о природе времени. Белые считают время часами, индейцы считают, что времени вообще много. Приходить на работу в определенный час да еще каждый день кажется им, как, впрочем, и большинству моих литературных знакомых, непосильным бременем.
В старых этнографических трудах об этом много писали. Вот, например, цитата из вышедшей еще в прошлом веке монографии Ратцеля "Народоведение": "Индеец склонен к лени. Редко можно видеть его бегущим или быстро делающим что-либо без внешнего побуждения. Упадок американских культур соответствует этому стремлению к покою, так как культура есть постоянная работа. Недостаток каких бы то ни было стремлений затрудняет задачу распространения цивилизации. Индеец, в руки которого попал нож, ни за что не постарается приобрести другой".
Сегодня так не пишут, и дело не только в пресловутой политической корректности, которая мешает нам обижать менее цивилизованных братьев. Дело в том, что мы их уже не столько жалеем, сколько завидуем им.
В XIX веке дикари в глазах Запада были несчастными каннибалами, которых надо привести в семью цивилизованных христианских народов. В этом, собственно говоря, и заключалось воспетое Киплингом "бремя белого человека". Но в XX веке ситуация в корне меняется: "благородный дикарь" должен научить заблудший Запад первобытной мудрости в отношениях между людьми и природой.
Индейский миф становится утопией, золотым веком человечества, который стремятся вернуть к жизни. В таком виде этот миф сопровождает всю историю двадцатого столетия. В искусстве к нему обращались Пикассо и Гоген. В шестидесятые годы подхватили хиппи, приспособив этот миф к сексуальной революции. Сейчас его исповедует экологическое движение - "зеленые".
Однако канадские кри живут слишком далеко от цивилизации. До них еще не дошла весть о том, что они в моде. Поэтому если они чему и учат своих отстающих в экологических науках бледнолицых братьев, так это рыбалке. Во всяком случае, именно этому меня усердно обучали Джимми и Алекс - двое местных индейцев, с которыми мне повезло подружиться.
Стоит только, покинув асфальт, проехать несколько миль по дороге, которую канадская карта справедливо за таковую не считает, как вы оказываетесь посреди девственной тайги, где не ступала нога человека.
Вся эта размашисто закрашенная зеленью карта на самом деле - лесная пустыня, непроходимые дебри, где часто буквально не ступала нога человека.
Буквальность - единственный способ описания, который мне приходит в голову. Так, непроходимый лес означает именно то, что сказано. Деревья стоят вплотную, переплетаясь сучьями, которые еще можно раздвинуть руками, но насколько вас хватит? Под деревьями - мох, в котором нога утопает до бедра. Только до мха надо еще добраться, потому что поваленные стволы составляют как бы бельэтаж леса: вы перебираетесь с одного ствола на другой, как в дурном сне - прилагая страшные усилия, но без всякого результата.
Несколько часов я провел в таком буреломе, но продвинулся едва ли на километр. Зато теперь я понял, что такое тайга и почему здесь живет так мало людей. Индейцы Северной Канады знали только один способ передвижения - каноэ. Жизнь, проведенная на воде, до сих пор отражается в их сложении - сильно развитые от гребли плечи и слабые ноги.
Ходить тут действительно некуда. Обосновавшись на огромном озере, мы объехали на моторке все берега. Однако высадиться можно было только там, где был наш рыбацкий лагерь. Неприступный, повторяю - буквально, лес окаймляет озеро живописной стеной, делая местность абсолютно непригодной для обитания людей.
Грандиозные пространства Канады и не предназначены для жизни человека. Даже полезные ископаемые здесь разрабатывают крайне осторожно, так, чтобы не истребить само понятие "дикой природы".
Канадская тайга - это заповедник пустого пространства. Она существует не для нас, а для Земли в планетарном, что ли, понимании.
Избыток места в мире, где его так не хватает, нужен для того, чтобы ощутить соразмерность человека и природы. Просторы Канады помогают вернуться к правильному масштабу, о котором так легко забыть в переполненном метро.
Когда элементарное перемещение дается таким трудом, начинаешь с большим уважением относиться к пространству. В Северной Канаде природа уже перестает казаться больным ребенком, требующим любви и заботы. Теряется присущая современному экологическому мышлению высокомерная снисходительность к Земле: мол, захотим - спасем, захотим - разрушим. Тут, в дикой тайге, масштаб все еще старый, доиндустриальный: один человек - одна природа. Действует все это отрезвляюще, что ли. Вы лишаетесь привычных забот - ну, там, инфляция, преступность, перестройка. Зато появляются иные тревоги, главная из которых связана с погодой. Единственная радиостанция, которую ловил наш приемник, из новостей передавала только метеорологические сводки.
Зимой это жизненно важно - морозы здесь стоят под сорок градусов, снег - метра в три, бураны через день. Ну а летом в первую очередь рыбаки интересуются погодой - местные щуки и судаки чувствительны к ее капризам, как старики с радикулитом.
Людям, как уже было сказано, в Северной Канаде делать нечего, чем и пользуются щуки, которые вырастают до размеров экспонатов из музея естественной истории. Вот за ними-то и приезжают в этот дикий край настоящие рыболовы.
Мне еще никогда не приходилось встречать мужчину - от дошкольника до пенсионера, который бы признался, что он не умеет ловить рыбу. Врут, конечно, все люди, но по разным поводам. А вот в этом вопросе - поразительное единодушие. Однако в Канаде к рыбацким историям следует относиться куда с большим доверием, чем они того обычно заслуживают.
Северная Канада - рай для рыбаков, как, впрочем, и для рыбы. Рыбу можно понять: здесь она живет в условиях, максимально приближенных к тем, когда никаких людей не было вовсе. Здесь собираются истинные профессионалы своего дела. Несчастливая судьба с юности заставляет считать дни до пенсии, когда можно будет избавиться от службы и наконец полностью отдаться делу - рыбалке. Так, трое соседей по нашему лагерю за один день поймали две дюжины рыб, из которых самая маленькая влезает в холодильник только стоймя. Каждый вечер специальный сарай для чистки рыбы превращался в бойню, где рыбаки рубили головы мертвым щукам, как казаки из Дикой дивизии. Если раньше я представлял себе рыболова по картине Перова, то канадские впечатления живо вышибли у меня из головы этот мирный образ. Зря я тащил с собой "Записки об ужении рыбы" Аксакова, который обещал рыбаку: "Вдохнете вы в себя безмятежность мысли, кротость чувства, снисхождение к другим и даже к самому себе". Рыбалке в Новом Свете больше соответствуют американские источники - роман Мелвилла "Моби Дик" или фильм Спилберга "Челюсти".
Пожалуй, самым сильным впечатлением от Северной Канады было возвращение на юг - в цивилизацию. Как на машине времени, ты стремительно передвигаешься из прошлого в настоящее, с радостью перечисляя приметы прогресса - фонари, рекламу, "Макдоналдс".
Разница даже между такими близкими соседями, как Соединенные Штаты и Канада, так велика, что невольно приходишь к выводу: Новый Свет следует воспринимать как отраженный в западной половине глобуса Старый Свет. В двух Америках есть своя Европа - США, своя Сибирь - Канада, свой Третий мир - все, что южнее Рио-Гранде.
Новый Свет гораздо больше, чем мы привыкли думать. Пять веков, отделяющих нас от Колумба, не слишком большой срок, когда речь идет о строительстве цивилизации. Открытие Америки как совокупности, как цельного образования еще продолжается. Новый Свет действительно еще новый.
* Самая приятная неожиданность Канады - Квебек. Этот по-настоящему старинный город - максимальное приближение к Европе, доступное туристу в Западном полушарии. Только не приезжайте сюда зимой, когда тридцатиградусные морозы вам напомнят, что, как писал по другому поводу Бродский, "за окном, чай, не Франция".
* Как известно, первые жители Америки отождествляли свои родные земли с каким-нибудь животным. Его изображения вырезали из дерева - эти тотемы стоят в каждом индейском поселке. Тотемный столб подчеркивал чувство неразрывной связи человека с землей, насыщал эту связь магическими ассоциациями. Этот культ давал ощущение таинственного родства с природой. Как мы бы сейчас сказали, тотем служил воспитанию экологического сознания. О том, что Канада - страна по-прежнему экзотически индейская, напоминают декоративные резные столбы-тотемы, украшающие не только резервации, но и обычные торговые центры.
* Лучший обед в Канаде тот, который вы сами себе добыли. Что при обилии рыбы не так уж сложно. Однако далеко не всегда изощренные в рыбалке профессионалы знают, что делать со свежей рыбой. Часть этих рекордсменов и чемпионов везут замороженную добычу жене, часть - набивают из рыб чучела. Мы с друзьями рыбу ели - жареную, вареную, заливную, в ухе, солянке и в буйабесе, чем несказанно поражали старожилов, питающихся на рыбалке холодным фальшивым зайцем. Профессионализм, как любая страсть к совершенству, имеет свои отрицательные стороны: путаются цели со средствами, отчего забываются даже такие элементарные истины, как та, что рыба хороша в ухе, а не на стене.
Письма с Брайтон-Бич
Когда я приехал в Америку, Брайтон-Бич был еще робким. Первый русский магазин, как сельпо, торговал всем сразу - воблой, икрой, матрешками. Первый русский ресторан был невзрачен, как вокзальный буфет: вчерашний борщ, тусклые обои, по залу бегают хозяйские дети. По знаменитой ныне Брайтон-Бич-авеню продвигались стайки эмигрантов - от магазина "Березка" до кинотеатра "Ошеана". Униформа у них была одна, как в армии неизвестно какой державы. Зимой - вывезенные из России пыжики и пошитые в Америке дубленки. Летом - санаторные пижамы и тенниски. В промежутках царили кожаные куртки. Даже непонятно, из каких таких лесов мы вывезли с собой столь пылкую любовь к охотничьей одежде. Брайтон еще только создавался. В Россию еще только отправлялись конверты со снимками: наши эмигранты на фоне чужих машин. Правда, уже тогда появился предприимчивый пляжный фотограф, который предлагал клиентам композицию с участием фанерных персонажей из "Ну, погоди!". Он раньше всех понял, что Микки-Маус здесь не станет героем.
Со временем Брайтон-Бич изменился. Он стал пикантной изюминкой этнического Нью-Йорка. Брайтонские сцены достаточно часто мелькают на экранах телевизоров. Сюда уже возят туристов. И в путеводителях он уже занял свое законное место между Гарлемом и Чайна-тауном. С ним даже считаются, как с частным посольством российской державы. Брайтон-Бич выиграл войну за независимость так же триумфально, как это сделала за два столетия до него остальная Америка. Освободившись от метрополии, гордый Брайтон не уставал дерзить могущественной родине. Явно Кремль презирая, тайно он мечтал о реванше: "Вот бы на Подоле увидели меня в "кадиллаке", а Соню - в песцах!" Правда, как это часто бывает, когда действительность зачем-то обгоняет мечту, сладкая месть не удалась. Когда волна перестройки докатилась до брайтонских берегов, когда отдельные ручейки слились в девятый вал, когда российские гости стали такой же обычной приметой эмигрантской жизни, как уклонение от налогов, выяснилось, что особых дивидендов перемены Брайтону не принесли. Посланцы перестройки даже не захотели признать в Брайтоне свое светлое будущее. В целом Брайтон России "не показался". Сердцем она его не полюбила, учиться у него не захотела. Товарообмен с Россией тут был налажен и раньше, а от обмена ценностями выиграл, кажется, один Вилли Токарев, чья таксистская муза пересекла океан, не замочив подола. Естественно, что и Брайтон ответил родине взаимностью. Около будки, где продавались огромные пирожки, одно время висела табличка: "Здесь был Горбачев, который хотел нашими пирожками накормить голодную перестройку".
В этом выпаде чувствуется искренность, которая всегда была достоинством Брайтона: здесь говорят, что думают, не обращая внимания на детей, женщин и генсеков.
Не только старая, но и "новая родина", как любят писать в эмигрантских газетах, не полюбилась Брайтону. Здесь не ждут милости от природы, а по-мичурински переделывают окружающую среду на свой лад.
Брайтон не устраивала открытая им Америка, и он создал себе другую. Поразительно, как мало американского в здешней жизни. В грандиозном гастрономе "Интернешнл фуд" продается свой вариант любого продукта. Ладно бы там черный хлеб, кефир, чесночная колбаса. Но ведь абсолютно все - сок, ванилин, сухари, валидол, пиво. Брайтон ни в чем не признает американского прейскуранта. Здесь - и только здесь - можно купить узбекские ковры, бюстгальтеры на четыре пуговицы, чугунные мясорубки, бязевые носки, нитки мулине и даже зубную пасту "Зорьку".
Индустрия развлечений на Брайтоне тоже эндемичная - свои звезды, свои лауреаты всесоюзных конкурсов, свои застольные ритуалы, свой юмор и, конечно, собственная пресса. На ее страницах эмиграция продолжает интимное общение на языке, раньше считавшемся пригодным лишь для приватного, если не для алкогольного общения. Поэтому на Брайтоне никто не вздрогнет, прочитав в газете, что "Жорика и Беаточку поздравляют с золотой свадьбой". Из-за любви Брайтона к уменьшительным суффиксам иногда кажется, что здесь живут люди с птичьими именами: Алики, Шмулики, Юлики, Зяблики.