специальном свитке бумаги Юра выписывал из всех доступных источников имена писателей и названия их произведений. Его интересовали только те, кто писал перед Первой мировой войной и не был украинцем или русским. К пятнадцати годам в списке было две тысячи авторов. Единственный приличный учитель украинского языка и литературы ежедневно водил Юру в театр, на все концерты классической музыки и художественные выставки. Во время гастролей чужих театров мы ходили дважды, а то и
трижды на один и тот же спектакль, если бывали замены актеров в главных ролях. После спектакля мы с Юрой должны были раздавать актерам охапки высоченных ромашек, которые учитель заранее приносил в ведре с водой со своего огорода. На его участочке росла верба, привезенная из Канева, стоял бюст Аполлона. В кабинете этого учителя на каждой парте лежала подборка основных словарей, он требовал, чтобы каждый научился быстро писать печатными буквами и завел
блокнот с выписанными латинскими выражениями. Только на его уроках украинская литература казалась симпатичной. Наша учительница называла нас гнилой интеллигенцией, буржуазными националистами, и мы писали бесконечные диктанты из книжек Брежнева "Малая земля", "Возрождение", "Целина" и "Воспоминания". Мы даже сдавали деньги, чтобы купить комплект этой абракадабры для каждого ученика. В нашем классе были проигрыватель и подборка пластинок с
речами Брежнева. Нам нравилось слушать Брежневское чмокание на увеличенной скорости. Позднее стряслось какое-то безумие с Продовольственной программой КПСС, и мы изучали разные ее аспекты на географии, биологии, истории, химии и физике. Разумеется, писали из нее диктанты на украинском языке. Я перестал делать домашние задания в пятом классе, когда начал серьезно заниматься легкой атлетикой. Тогда же перестал понимать математику и остаток школы провел в
полнейших математических сумерках. Молодая учительница математики, слишком близко подпускавшая некоторых старшеклассников, каждый урок проверяла письменное домашнее задание. Поэтому много лет мой школьный день начинался на коридорных подоконниках, где нужно было успеть переписать решенные задачи из тетрадей одноклассниц. Однако арифметические действия я выполнял блестяще. Потом в барах никогда не пользовался калькулятором и ни разу
не ошибся в расчетах. Не записывая ничего на бумажке, я сразу называл цифру в несколько сотен тысяч или несколько миллионов, и некоторые посетители подозревали, что это такой барменский прием, чтобы обмануть их на несколько тысяч. Хотя на самом деле мы даже кофе варили из большего количества порошка, чем было заложено в цене. Мы работали в разных барах, но ценители хорошего кофе переносились за нами из бара в бар. Кроме того, мы всегда
подбирали действительно хорошую музыку, приучая франковскую публику к рок-н-роллу, регги, блюзу, джазу и этно. С напарницей мы сами выходили из-за стойки и танцевали, провоцируя общее веселье. Когда же предпочитали спокойное и затяжное питие, запускали Тома Вейтса или Элемент оф крайм. После закрытия своих баров к нам сходились среди ночи бармены со всего города, чтобы немного побыть с другой стороны баррикады. Наше первое место работы – уютнейший
деревянный домик в конце городского парка – сожгли однажды ночью из-за спора с владельцем. Сгорели все причиндалы, которыми мы украсили бар, – большие довоенные снимки Залещиков, авангардные плакаты из Праги, мой домашний проигрыватель с коллекцией пластинок, пучки маковых головок, венки чеснока и снопики крымской марихуаны. Расплавился даже старый латунный гуцульский медно-желтый крест, прибитый над входом. Огонь уничтожил изрезанную доску, прикрытую Залещиками, в которую мы разрешали посетителям бросать ножи, чтобы стало легче. Это было первое место во Франковске, где можно было попить глинтвейна. Нам удалось купить много литров дешевого испанского вина для причастия. Оно было упаковано в картонные пачки. Тогда много чего в городе можно было раздобыть из каналов международной гуманитарной помощи. У Юры была целая куча застиранных изысканных тонких белых рубашек с кружевами, перламутровыми
пуговицами и вышитыми монограммами, которые не хотел брать никто из тех, кому предназначалась помощь. Долгое время мы выглядели в них как пропащие европейцы в опиумных притонах Индокитая. Юра откуда-то достал целый мешок рекламных пачек чудесных сигарет бенсон и геджес, в каждой пачечке помещалось три сигареты. В кафе напротив нашего дома кто-то сдал партию солдатских голуазов-капрал в пачках, не менявшихся с двадцать седьмого года.
Этого сорта никто не знал, инфляция обесценила их до стоимости спичек, и я курил лучшие французские сигареты несколько месяцев, когда был безработным. Мы с папой сделали чудесное калиновое вино, и в одной пустой комнате были только десятилитровые бутыли розового вина, отреставрированный комод и веревки с выстиранными и вываренными пеленками Марчика. На комоде стояли два неодинаковых, не мытых долгое время стакана, чтобы пить вино на протяжение дня. Мой двоюродный дед Михась, применяя технологию повторного брожения, делал подобное вино из белой смородины. Дед наливал его в экзотические бутылки – на нескольких из них был вытиснен на стекле императорский герб – знак поставщика кайзерско-королевского двора – и укладывал лежать на полке в самом большом погребе. Два крошечных погребка в разных уголках дома были старательно замаскированы. В одном из них были спрятаны жернова. Еще дед выдумал такую
систему, что лестница на чердак поднималась и опускалась спрятанным тросиком. От первых дней возвращения и до самой смерти – двадцать семь лет – дед делал дневниковые записи. Каждый день он фиксировал погоду, домашние работы, приезды и отъезды близких, развитие своей слабости, ежегодно – подсчеты сена, дров, отавы, яблок, помидоров, картофеля, смородинового вина, орехов и слив. Кое-где – рецепты лекарственных мазей и ингаляций. Двоюродная бабушка Мира
выписывала в отдельные тетради украинские фамилии, систематизируя их по определенным признакам. Дед Богдан высчитывал максимальную длину электрических проводов между двумя опорами. Потом он заинтересовался Земмельвейсом, венгерским акушером, который впервые начал применять антисептики, от чего смертность новорожденных и рожениц сразу уменьшилась в десятки раз. Дед связался с будапештскими архивами, и ему прислали по почте все известные
портреты Земмельвейса. Он начал собирать материалы для книжки. На одиннадцатилетие папа подарил мне часы. На внутренней стороне ремешка я записывал формулы счастья. Самой странной была – чтение-фрукты-незнакомые страны. Самой простой – спокойная совесть-любимые люди-свое место. А последней – движение-любовь-природа. Я хотел стать журналистом и писать очерки о жизни природы. Но быть советским журналистом считалось
недопустимым, и я стал ботаником. И только через десять лет начал работать репортером. Всегда было легко заниматься разными работами, потому что знал, что в любую минуту можно вернуться к своей специальности. Один близкий товарищ занял у меня очень много денег и сбежал в Америку. Чтобы как-то компенсировать потерю, его мама устроила меня ночным сторожем и дворником в детский садик. Зарплата была такой, что нужно было работать тридцать лет, чтобы заработать одолженную сумму. Садик размещался в старом особняке. Ночью в пустых коридорах и спальнях оживали невнятные детские голоса и шаги. Я спал среди игрушек на полу в зале для музыки и танцев. Там по крайней мере звучал отголосок пианино. На рассвете заметал листья. Они прилипали к мокрой брусчатке. Листья разных видов деревьев и кустов нужно было мести по-разному. В том году снегопады были самыми сильными в новейшей истории. Пока я
доходил с лопатой до конца тропинки, начало снова казалось нетронутым. Детям с родителями было трудно пробираться из-за завалов. Из-за призраков я приглашал в садик гостей. Мы пили вино, лежа в коротеньких кроватках. Одним вечером сразу у нескольких гостей была менструация, и утром меня выгнали с работы из-за нескольких тампонов, которые не утонули в детском туалете. Друг из Америки передал мне дорогую футболку. Из-за него сотрудники американского
посольства целый месяц не выдавали виз никому из Франковска. Он, по рекомендации авторитетного человека, договорился с ними, что заплатит большие деньги за свою визу. Ему все сделали, и он назначил встречу для передачи конверта за час до вылета его самолета. Еще раньше он где-то услышал, что из бычьих пенисов делают какие-то драгоценные лекарства. Призвал меня на помощь, мы выменяли у удивленных работников мясокомбината за ящик водки
несколько мешков пенисов. Он разместил их в домашних холодильниках приятелей и начал искать покупателя. Оказалось, что эта тема устарела и уже никого не интересует. Мы вынесли товар на свалку. Одичавшие псы что-то пронюхали, и через несколько минут по улице разбегалось целое стадо с пенисами в зубах. Во времена, когда не было кофе, мы приходили ночью в главную городскую гостиницу, заезжали на последний этаж, заказывали два кофе у горничной и смотрели сверху
на темные кварталы. Чтобы мама не знала, что он курит, товарищ держал сигарету не пальцами, а зажав ее в расческу с длинной ручкой. Такие расчески в семидесятых торчали в задних карманах джинсов. В руках носили транзисторы, а расстегнутые цветные рубашки завязывались на животе. Венгерские работники прокладывали нефтепровод, дети выпрашивали у мадьяр жевательные резинки Педро и Дональд, подростки покупали презервативы и Мальборо, на домашние
празднества добывались оранжад и пепси в литровых стеклянных бутылках, а городская элита получила квартиры в мадьярском доме с гаражами и домофонами. Деградация достигла такого уровня, что многие наши местные семьи устраивали домашние приемы первого мая и седьмого ноября. На ноябрьских каникулах я отказывался записываться в почетный караул возле памятника чекистам, потому что нужно было хоть несколько дней побыть в осеннем Делятине. Караул был
добровольным, но члены родительского комитета, матери моих товарищей, кричали, что частнособственнические инстинкты не должны быть сильнее чувства благодарности убитым чекистам. На ноябрьской демонстрации мы несколько часов стояли на некоем участке определенной улицы и ждали своей очереди пройти перед трибуной. В руках мы держали палочки, к которым были привязаны надувные шары. Пока стояли, развлекались тем, что разными
способами пробивали друг другу шары. До трибуны у целого класса осталось лишь несколько синих и желтых непробитых шаров. Расследованием занимался горком партии. Нам не разрешили поехать на запланированную экскурсию в Москву, хотя мальчишки уже раздобыли у ветеринара возбуждающее средство, которое предстояло испытать в дороге на одноклассницах. Военный особист много раз вызывал меня ночью на собеседование, предлагая поступать в
высшее училище КГБ на факультет правительственной связи. Он обещал, что у меня будет много денег, баб и зарубежных поездок. Я имел допуск к работе с засекреченной связью. У нас были чемоданчики со странными железными пластинками, которые в определенном порядке вкладывались в кодирующее устройство радиостанции. Каждый понедельник мы получали в секретной части запакованные, как лотерейный билет, бланки с последовательностью пластинок на неделю. Выезжая на сеанс, мы
должны были получать автомат и патроны, чтобы защищать свой чемоданчик. Нарушения режима секретности предусматривали лишение свободы сроком до десяти лет. Один бэтээр поломался среди лесов и болот во время масштабных учений. Вся армия понеслась дальше, не обращая внимания на потери. Экипаж жил в замерзшем железе целую неделю. Потом закрыли машину и пошли погреться и поесть на какой-то хутор. Чемоданчик забрали с собой. И все же после маневров особисты собирались
посадить сержанта за то, что он оставлял секретную аппаратуру без охраны. Официально наш батальон назывался МУиПр. Автомат назывался АКСУ. Рекламные надписи были трех видов – маргарин дешевый вкусный и полезный продукт, пользуйтесь услугами госстраха, летайте самолетами аэрофлота. В девяностом был ужаснейший сигаретный кризис. На базаре можно было купить трехлитровую банку окурков. Полпачки каро хватило, чтобы нанять автобус
от Ворохты до Четырнадцатого километра, когда на ботаническую практику приехали из Люблина Рената, Йоланта, Дорота, Агнешка, Дорота, Малгося, Йоана и Беата. Мы с Адрианом ежедневно водили их по горам, и девушки отказывались собирать учебный гербарий на заповедной территории. Адриан был моим учителем, был молодым и лучшим флористом на Западной Украине. На все свои командировочные девушки накупили шампанского, и мы завезли его автобусом на
высокогорный стационар. Адриан был руководителем моей научной работы, мы ездили на его машине по Львову, разделив город на исторически-цивилизационные зоны, и переписывали флору старых парков, крыш и водостоков, путей и свалок, частных садов и заводских территорий. Кафедра ботаники находилась в самом старом корпусе университета. На кафедре стояли австрийские шкафы, заполненные старинными книжками, гербарными листами и мокрыми препаратами,
было прохладно, окна выходили на ботанический сад с тюльпанным деревом и гинкго. По саду бегали собаки с вживленными фистулами на животах. Другое окно выходило на внутренний двор недействующего костела Николая. В одной из аудиторий стояло антикварное пианино "Вайнбах" без половины необходимых струн, и мы с Фациком и Мациком играли в шесть рук песни "Битлз" с самиздатовских фотокопий нот. Мацик любил футбол, мороженое и фильмы с Софи Марсо. А я
играл за факультет в баскетбол. Я был белым. Еще играли почти синий гвинеец, шоколадный мадагаскарец, какаовый колумбиец и желто-красный боливиец. Мои братья. Сохранился хороший снимок, сделанный с балкона спортивного зала. Наша команда сидела внизу на скамейке, и в кадр попали только разноцветные колени, юнайтед калорз. Колумбиец был соседом Маркеса через забор, а боливиец боялся, когда на Менчиле мы прикуривали сигареты от горячего
воздуха над тубусом керосинки. В последние годы школы мы так увлеклись баскетболом, что приходили ежедневно за два часа перед началом уроков на утренние тренировки, а каждое воскресенье играли по четыре часа. Даже дома с братом мы говорили о самых важных вещах, стоя в противоположных концах длинного коридора, перебрасываясь мячом. На речных или морских пляжах вместо мяча был большой тяжелый камень, который нужно было и добросить, и
поймать. Приблизительно так же мы учили летать нашу ворону Галю. Ее мама подобрала в сквере. Все прочие звери тоже были случайными. Сучка Мушка была названа в честь овчарки Мушки, которую вместе со скрипкой денщик моего двоюродного деда Тараса, брата деда Богдана и двоюродной бабушки Миры, привез семье после смерти Тараса. Дядя с пятнадцатого года был самохотником УСС, служил в УГА и умер от тифа в четырехугольнике смерти. Дед Богдан был тогда в итальянском плену. Два года он ел одни
апельсины и немного рыбы. Сучку Жучку папа подобрал в Надворной, и потом она родила щенят от волка. Кошку бабушка Мира нашла на кладбище. Всю жизнь ее подбитый глаз светился иначе. Кошка умела прыгать на дверные ручки и открывать двери. Спала она на высокой печи, сходила с ума, когда слышала, что раскалывается яйцо, и любила ходить по клавиатуре фортепиано. Мой ближайший друг влюбился в нее как в женщину, каких не бывает. Пес Рыжко сам поселился возле нашего
дома. Он так старательно ее охранял, что к нам перестали приносить почту, а дед Михась ходил по двору, держа в руке чашку с водой, потому что Рыжко часто ошибался и ужасно грыз своих, но боялся воды. Когда дед был маленьким, у них дома жил ястреб. Потом их дом сгорел от искры из трубы паровоза. Первой женой деда была Каролина, полячка из Делятина. У них родилась дочь. В сорок третьем году дед записался в дивизию
"Галичина". В наших краях начались межнациональные конфликты, и таким образом дед Михась обеспечивал безопасность своей неукраинской семьи. Ему был сорок один год. После Бродов он пошел домой, но по дороге попал в руки мобилизационной комиссии, которая шла сразу за войсками и забирала галицких мужчин на фронт. На его правом плече была вытатуирована стрелка, которой в немецкой армии обозначали группу крови. Вместо действующей армии
деда назначили в штрафной строительный батальон и отправили на работы в Казахстан. До демобилизации в сорок шестом дед Михась добывал уголь в карьерах Коркинуголь. Тем временем Каролина с дочерью воспользовались возможностью выехать в Польшу. Вернувшись домой, дед скрывался. Когда же наведался в Делятин, его кто-то увидел и тут же сдал. Деда взяли как человека, бывшего на работах в Германии, и отправили в Читу. Он пытался
переписываться с Каролиной, но тайный цензор МВД Леопольд Авзегер, который вел его переписку, сделал так, что до жены дошло только первое письмо, в котором дед писал, что все хорошо. Все дальнейшие письма оставались у цензора, и дед только получал от Каролины отчаянные просьбы ответить, уверения, что его ждут, потом укоры, обвинения и прощание. Бабушку Зоню арестовали во время разработки спецоперации по ликвидации Роберта,
выдающегося руководителя УПА. Кто-то подумал, что Роберт может быть Робертом Прахазкой и на него можно выйти через жену. Бабушку даже освобождали фальшивые уповцы и прятали в фальшивом бункере, выспрашивая, как можно переправить ее к мужу. В Чите бабушка встретила деда Михася, и они еще тридцать лет успели пожить вместе в Делятине. Бабушка Зоня пережила деда Михася на тринадцать лет, а моего отца, своего сына, на три недели. Она умерла от
печали. С того времени прошло девять лет. Каждое лето мы с детьми живем в делятинском доме на горе. У нас бывают очень разные люди. Однажды целую неделю жили восемнадцать человек одновременно. В прошлом году треснула лучшая яблоня-ранета, посаженная в пятьдесят шестом. Рома Рось приезжал в ботинках, которые могут выдержать три тонны груза…
Как я перестал быть писателем
1.
Если бы моя учительница дзен оказалась права, все было бы совсем иначе. Было бы – как она говорила – здесь и сейчас. Она бы была возле меня. Мы бы приехали на поезде к дому на Горе. Мы бы зашли в дом и замкнули дверь изнутри на ключ, не помня, как мы доехали, дошли и что было перед этим. Мы бы немного натопили и выложили из сумки привезенную еду. Была бы зима. Было бы холодно. Были бы незнакомые звезды. Было бы темно. Еще холоднее – в постели. Печь нагреется разве что к утру, которого здесь не должно быть, потому что поезд отсюда еще затемно, до него еще шесть часов. За окнами черно – и нет уже ничего, кроме звуков. Звуки простые – далекие псы, ветер в кроне голого ореха, мерзнут земля, вода и камни, передвигаясь, тучи заслоняют всякий раз другие фрагменты одного и того же созвездия, скрипит вымороженная трава, расправляются деревянные конструкции заборов, стен, срубов и собачьих будок. Твердеют следы и сокращаются рельсы путей за садом, гвозди, забитые в доски, цепи в колодцах, которые должны достигать уровня подземных вод.