то, что можно забрать на тот свет. то, что на том свете нужно, ибо там одни голоса, вечность и захват. свою вечность своим голосом свой бай про свой захват.
ни работы, ни сокровищ, ни силы, ни тела, ни ощущений, ни далеко, ни близко, ни много, ни мало, ни когда-то, ни теперь, ни когда-то. свою вечность своим голосом свой захват – свой бай.
2. Все пляцки Себастьян отдал Анне на завтрак, потому что некуда было идти, потому что некуда убежать. Главное – ничего не бойся.
Себастьян пошел к покойнику, помолился (Боже, не дай мне Тебя обидеть!) за рассказы души французского инженера и дождался Непростых. Те просили не мешать и подождать два дня, хотя впервые эта семья искала их, а не они ее. Себастьян пообещал, что займет немного времени, и не уступал. Сказал баильнику, что хочет быть баильником. И попросился работать барменом в баре, что принадлежал Непростым.
В то время бар "Что да, то да" в Яливце становился самым модным послевоенным заведением модного предвоенного центральноевропейского курорта. После войны адрес несколько изменился, хоть и не обошлось без существенных ошибок. Все-таки Яливец по-прежнему находился в Украинских Карпатах, а не просто в Чехословацкой республике. Но Станислав, Львов и Арджэлюджа оказались за запрещенной линией на Чорногоре. На джин в Яливец теперь приезжали прежде всего из Праги, Брно, Братиславы, Кошице, Карловых Вар и Ужгорода. А еще – из Подэбрадов и Нусли, из Немецкого Яблонного, Либэрца и Йозефова. С чужестранцами было легче общаться по-украински, чем по-немецки.
Непр о стые без колебаний согласились, но у них было одно условие. В конце концов, у Себастьяна тоже было только одно условие. Оказалось, что оба условия совпадают – Анна должна быть в том же баре, при Себастьяне.
Говорить или перестать
1. Надо было что-то изменить в баре. Себастьян рассказал Анне о нескольких интерьерах, про которые думал, что мечтал о них всю жизнь.
Анна согласилась, что легче всего красоту запоминать через вещи. Вещи надежны, они переходят из истории в историю. Но действительно изначальная красота – это цветы, растения и то, из чего они начинаются и во что вырастают: вода, просторный воздух, свет и немного тепла и прохлады.
Они сделали так, как хотел ребенок.
2. После прекращения шестилетней солдатской науки Себастьян всегда делал так, как хотела Анна. Он не считал это распущенностью. Просто не знал толком, что нужно маленьким девочкам (с мальчиком было бы иначе – Себастьян очень хорошо помнил, как чувствовал себя в разные периоды детства, – но, может, и хуже, потому что неизвестно, происходило ли бы у сына все так же), и считал, что маленьким людям хорошо известно, когда хорошо, а когда плохо. Главный итог детства – соотношение между смехом и плачем. Яливцовских женщин, которые пытались присоединиться к воспитанию Анны, Себастьян просто не допускал к ребенку, а их советы игнорировал. Хотя из-за перестройки корчмы свободного времени оставалось очень мало, Себастьян ежедневно рассказывал дочке все, что выучил о жизни животных.
3. Корчму переделали в открытый в нескольких местах бар, больше похожий на огород. Из вещей в баре (кроме столов и лавок) было только то, что сделано из прозрачного стекла.
Преимущественно оно было занято срезанными цветами.
4. Тем временем Aннa все больше времени проводила с животными. Особенно она любила слизней. Себастьяну слизни нравились, потому что казались воспитанными. Их сдержанность и безэмоциональность заставляет внимательнее думать про слизнячьи потребности, симпатии, желания и намерения. Совершенно иные манеры поведения, самовыражения и общения дают больший простор для взаимного познавания. Анна чувствовала себя счастливой, когда помещала слизня на себя в том месте, откуда ему не хотелось сразу сползать. Он благодарил Анну нежным медленным продвижением по избранным участками кожи.
Возможно, именно из-за такого начала всю жизнь Анна больше всего умела уподобляться слизням. Когда же они начали любиться, то становилась слизнем чаще и охотнее всего. Себастьян подозревал, что таким способом она пыталась указать – как ему надо поступать с нею. Все же не отваживалась сказать это папе словами. Себастьян удивлялся – как можно вот так знать и понимать тайны зверят. У меня просто нечего было читать, смеялась дочка.
5. И действительно, эта Анна не читала даже Лярусса, потому что: Себастьян не знал французского языка (он воевал не во Французской Африке, а Центральная Европа означает возможность взаимопонимания со всеми соседями с помощью родного языка), первые годы Анна непрерывно становилась солдатом, потом они почти не выходили из бара, бывая дома только чтобы искупаться зимой; кроме того, Анна слышала в баре столько историй, что вечный и вневременной Лярусс показался бы ей позавчерашней газеткой, и в конце концов – они слились так, что любая энциклопедия не вместила бы дополнительных статей.
Следующими после слизняков были рыси и трясогузки. Из насекомых – сверчки.
6. В то время Анне десять-двенадцать. Как-то они купались в нескольких потоках за один короткий сентябрьский солнечный день, Кэвэлэвом сошли до самой Тисы. Решили не возвращаться в горы, пока не стемнеет. Знали, что реки больше не будет в этом году, а идти в сплошной темноте было даже легче – подошвы сами считывали дорогу.
Себастьян смотрел на Анну, которая прыгала в реку и вылезала на камни. Таких женщин он еще не видел. И не знал, увидит ли – Анна быстро подрастала, в ней уже угадывался намек на его первую Анну. Он думал, что виноват, потому что не запоминает этой красоты. Не может припомнить прошлогоднюю Анну, трехлетнюю. В сознании всегда двигалась сегодняшняя.
Я не должен этого помнить, сказал себе Себастьян. Запоминание детства – это дело ребенка. А я хочу лишь одного – дожить так, чтобы не было даже потребности вспоминать ее вчерашнюю, чтобы она была ежедневно сегодняшней. Я хочу жить только с нею. Я отец и взрослый человек, я знаю, что говорю про свою девочку. Не должен запоминать – в конце концов, и ей надо будет что-то рассказывать, когда станет женщиной.
(Анна лежала в водоворотах меж камнями.)
Все же попробовал что-то запомнить. Она – как тонкое разветвление ветки, выбеленной, выгнутой и высушенной речной водою. Высушенная рекой.
Ему пришлось погрузить лицо в Черную Тису.
7. Ночью, когда проходили Джорджеву полонину и не различали черт друг друга, Анна остановила его за руку и сказала, что ей придумался стишок. Он, наверное, очень неуклюжий, но:
как банно [38] анна
ой как банно
ибо анно домини сто сотый
не хочу лишь твоего роста
точно будто глиняная миска
боится разрастанья
гибчайшей сосны
что разнесет ее усилья
в этих местах кажется
выпускает ветер слишком много
меленького песка
из таких сложных холмов вблизи
что пекуче заплаканы очи
когда прикоснешься щекою
к ладони
которою прижимаю
поднятый пух твоей кожи
не знаю бая
на тот песок
так банно
девочка
в черном берете
в тяжелых ботинках
с травинкой
в широком рту
Она подарила стишок папе Себастьяну.
8. Все эти годы они проработали в баре, который вправду очень скоро стал самым модным в Центральной Европе.
Себастьян, как в свое время Франциск Себастьяну, предложил попробовать пожить в Яливце колумнистам нескольких больших газет (все равно, – писал он в почтовых открытках, – в газетах никогда не появляется чего-нибудь действительно важного, только то, что причиняет большинство теперешних бед – избыток информации, которую невозможно пересказать… понятно, что существует определенная конвенция, которая запрещает философам разглядывать и описывать определенные вещи…), чтобы вместе попить джина и поговорить так, как следует говорить в Центральной Европе – проясняя общие места и общих людей, выявляя таким образом несколько параллельных паутин, в которых все себя находят.
Яливец стал раем для писателей, журналистов, эссеистов, публицистов и репортеров.
Приезжали на джин, приезжали на Себастьяна. Одних он выслушивал, другим рассказывал. Старался, чтобы не было историй, отстоявших друг от друга дальше, чем на четыре хода.
9. И каждый день они с маленькой Анной работали день и ночь, преимущественно вместе, иногда – по очереди отсыпаясь. Дитя вырастало в баре, ополаскивая стаканы, протирая столы и пол. Нарезая цветы во все вазы. Порой говорили, но как-то по-другому. Теперь речь шла лишь о том, что подумалось про только что увиденное.
10. Анне нравилось фотографироваться, фотографировать ее нравилось даже тем, кто никогда не фотографировал. Не любил этого только Себастьян. Поэтому сохранилось только три снимка, сделанные и подаренные, очевидно, посетителями. На одном из них Анне около десяти лет. Этот снимок самый интересный.
Себастьянова фигура как-то размыта. Не удивительно, потому что он в это время крутился вокруг своей оси. В обеих руках – ножи. Видно, что один он уже начал бросать – как раз выпускает из руки. Анна держится ногами за его талию, спина касается Себастьяновых колен, а волосы – пола. В поднятых руках бутылка джина и рюмка. Улыбка искривлена приливом крови к лицу и центробежной (центростремительной) силой (В таких случаях открытый рот закрыть очень трудно).
У них был такой трюк для клиентов. Выходили на середину бара и без музыки танцевали сложное танго. В конце Анна запрыгивала на Себастьяна, они кружились, Себастьян бросал ножи в цель (метание ножей в цель было излюбленным развлечением в баре), а Анна хватала со стола бутылку и рюмку, наливала джин и ставила рюмку на стол так, что она подъезжала прямо к кому-нибудь. Не проливалось ни единой капли.
11. После смерти Анны Себастьян пытался собрать хоть часть ее фотографий. Он вспоминал посетителей, которые могли фотографировать Анну, добывал их адреса, посылал письма с единственной просьбой. Но из этого почему-то ничего не вышло. Отдавать такие фотографии не хотели даже те, кто мог понять муки Себастьяна.
Тридцать лет семьи С.
1. В 1921 году, когда Себастьян сам пришел к Непростым, он выбрал удивительную форму свободы – постоянно рассказывать Непр о стым о жизни своей семьи. Регулярными отчетами сделать слежку невозможной. Таким способом превращая себя и свою семью в такую себе опытную плантацию Непр о стых.
Жить так, – говорил Франц, – чтобы не иметь тайн.
Непростых это вполне устраивало, и они перестали вмешиваться в их жизнь – убедились, что Себастьян экспериментирует с собственной жизнью гораздо изобретательнее и безжалостнее, чем придумал бы любой из них.
2. Свои наблюдения Себастьян отсылал Непр о стым на обычных почтовых открытках.
Их тайнопись можно было назвать непрозой.
Послания не укладывались в нормальные фразы, а содержали укороченную запись определенного определения, которым он давал название чему-то пережитому – делам, впечатлениям, дням, людям, историям, чувствам, идеям, целым микропериодам. Непр о стые расшифровывали непрозу, умея представлять себе даже больше (правда, иногда совсем иное), нежели знал Себастьян.
Открытки он складывал под камнем возле выезда из Яливца. Старый Бэда, время от времени приезжая на своем броневике, забирал их и уже сам адресовал Непростым – он всегда знал, где они бродят, и почта ждала их в местах ночлега.
3. Так продолжалось почти тридцать лет. За все это время Непростые лишь несколько раз приходили в Яливец. Тогда они дольше говорили с Себастьяном и сами забирали неотправленные открытки.
Хронология их не интересовала, а для Себастьяна ее вообще никогда не существовало.
4. Он ничего не писал только один период – в 1934 году, когда родилась третья Анна – его дочь и внучка – и умерла Анна, дочь и жена.
5. В 1938 году, когда восстала Карпатская Украина, Непр о стые сделали так, как придумал Себастьян – купили большой автобус, переоборудовали его в бар, и Себастьян с маленькой Анной поехал на нем в сторону столицы – в Хуст. За это время он составил для правительства Августина Волошина несколько десятков страниц описаний горных территорий, а во время часовой встречи с начальником штаба Карпатской Сечи полковником Колодзинским предложил сложную схему защиты края двумя сотнями правильно размещенных снайперов, лично выбрав каждую обозначенную позицию.
С этим баром Себастьян продолжал ездить, словно бродячий цирк, и после оккупации Карпатской Украины – аж до самого 1944 года, когда вместо мадьяр пришли русские. С этими уже не поваленсаешься.
Себастьяну едва удалось приписаться в Дойче Мокрой, за Кёнингсфельдом, поселившись в доме вывезенного мадьярами тирольца (автобус-бар он оставил при дороге в Краснишоре и слыхал, что целое отделение советских разведчиков пило в нем несколько дней, а потом все потонули в Тэрэсве, как только завели автобус и сдвинулись с места).
6. Себастьян с Анной жили в Мокрой наипримитивнейшей жизнью. Ели кулешу три раза в день, Анну звали прививать яблони (такая у нее была хорошая рука), Себастьян заговаривал людям страхи. А по ночам вел сложную радиоигру, имитируя в эфире деятельность нескольких радиостанций несуществующей партизанской группы "Земледухи".
7. В 1949 году Анна отравилась ржаными рожками и начала видеть Средневековье.
Непр о стые сказали, что должна быть с ними, как только станет женщиной.
Собственно, поэтому Себастьян не отвел Анну к родовым местам, когда ей исполнилось пятнадцать лет.
В Яливец они отправились лишь поздней осенью 1951 года.
Непр о стых энкаведисты сожгли весной.
А женщиной Анна стала в июне.
Они пролюбились с Себастьяном все лето и осень беспробудно.
Непроза
1. не говорить ж. одинаково.
(ж. – женщинам – Анна еще маленькая, и он придумывает ей нежные названия – замечает, что девочка становится неприязненной, когда он обращается к ней теми словами, какими называл когда-то ее маму – даже очень удачно – в рассказах, которые рассказывал когда-то своей Анне, должен менять хотя бы несколько слов, чтобы они понравились дочке – даже если речь идет о простых историйках из Брэма – а самое главное, что нельзя говорить то же самое о любви – не только одинаковых слов и фраз, а и повторяться в описании ощущений – Себастьян вырабатывает целый эротический лексикон, занимаясь любовью с тремя поколениями своих женщин)
2. тату на ладони
(Себастьян забавляет маленькую Анну, рисуя на ладонях котиков, рыбок, елочки, зайчиков и птичек – Анна часами разглядывает, как меняется рисуночек, по-разному двигая ладошкой – как-то в баре выступает дрессировщик лягушек – его лягушки малюсенькие, как ежевики, и разноцветные – больше всего, однако, белых – дрессировщик татуирован – огромный разноцветный ирис между лопатками, длиннющий стебель обвивает все тело – Анна хочет татуировку и себе – они долго выбирают, разглядывая определитель растений Карпат – Анна вспоминает рисуночки из детства – но просит выколоть хотя бы такую лягушку, как у циркача – ладонь – достаточно болезненное место, но Анна терпеливая – татуируя Анну, Себастьян думает о линиях судьбы – но есть вещи, более важные, чем она – тату на ладони мало кто может увидеть – теперь Анна здоровается, поднимая руку – они любятся, Анна смотрит на ладонь и складывается, как лягушка – после этого выпускает из себя воздух, который в этом случае входит вместе с Себастьяном – через несколько часов после смерти Анны лягушка утрачивает цвет и становится белой)
3. страх – наибольшее искушение
(Себастьян Анне – есть ты, мир есть с тобой вместе – и только страх отрывает от тебя части и делает иной мир возле тебя без тебя – бояться хочется)
4. выжимать апельсин в рот лимон высыхает белым
(один из придуманных ими барных приемов – апельсин режется напополам, и наливается рюмка джина – клиент выпивает джин и сразу запрокидывает голову назад, открыв рот – бармен выжимает сок апельсина не в стакан, а непосредственно в рот) (Анна очень устала – Себастьян выжимает лимонный сок ей на кожу под локтями, над ключицами, на животе, меж сухожилий на кисти, под гортанью – сок впитывается и тонизирует – ручейки вытекают из лимонных озерец и высыхают, оставляя густой белый след – так же точно белеют пальцы, если чистить много лимонов)
5. б.б.; совсем иная своя
(б.б. – без биографии – в Яливце все знают друг друга – все биографии известны – в свободные дни Себастьян с Анной ездят на курорты в долине Прута – где много чужих, где их никто не знает – в Татарив, Дору, Дэлятын и Луги, Мыкулычин, Ямну – останавливаются в случайных пансионатах на несколько часов – только чтобы заняться любовью – рассказывают в поездах и отелях о себе выдуманные истории – ведут себя каждый раз по-другому – соответственно выбранной роли – Себастьяну тогда порой кажется, что с этой женщиной он только что познакомился – то же самое и с жилищами – часто после ночной работы идут на целый день в пустые жилища приятелей – пробуют себя среди чужих вещей, в чужих привычках, разглядывают альбомы с чужими снимками – или с языками – приходят в пастушьи стоянки на полонинах – говорят не по-гуцульски – просят молока, жентицы [39] , гуслянки [40] , вурды [41] , будза [42] -слушают, как гуцулы пытаются их понять, что говорят меж собой о них)
6. семнадцать камней вперед
(еще давно – когда Себастьян вышколивал дочь по-военному – такое упражнение – перейти речку по камням, не останавливаясь ни на миг, становясь и прыгая с камня на камень – посмотрев с берега на путь лишь три секунды, попробовали снова, когда вторая Анна была беременна – она увидела и рассчитала семнадцать шагов наперед)
7. понимание – дело того, кто должен понимать
(это фрагмент многолетней дискуссии между Себастьяном и Непростыми – они считают, что проблему понимания должен решать тот, кто дает понимать – Себастьян – наоборот – ибо речь идет про априорную невозможность идентичного понимания – своей точки зрения он придерживается и на практике – всегда рассказывает так, как хочет, хотя, правда, исчерпывающе отвечая на возникающие вопросы – говорит, что предпочитает риторику сберегательную, а не надмирную – значений больше, чем слов, а не наоборот)
6. эпос семейных мест
(Себастьян вслед за Франциском считает, что основой каждого приватного эпоса является перечень представлений о местах, в которых совершалась семейная история – такая себе семейная география растений – в случае последней Анны главными узлами эпоса должны быть Мокрая, Яливец, Чорногора, Станислав, Прага, Африка, Львов, Триест, Боржава, Шариш, Болэхов, Пэтрос, Черная Тиса)
7. ребенок-убийца