Кондратий нехотя ушел.
- Будем мы сегодня работать или нет? - спросил Виктор.
- Ты же видишь…
- Надо построже с ним. Чего мы сюда ехали?..
- Тихо. И ни слова мастеру. У нас перерыв. Аппаратура перегрелась, понял? Попейте тут молока, отдохните, а я найду Макара, он с ним лучше.
Денис вышел на улицу. Опять сегодня жарко. У палисада - народ. Обступили Кондратия, тот водит руками, чего-то рассказывает. Денис отшутился от вопросов. И быстро перешел улицу к дому Макара. Приятель Михаила Лукича шорничал у себя под навесом. Увидев гостя, отбросил в сторону недошитый хомут, очистил для Дениса место на верстаке. Помолчали. Макар достал банку с табаком, предложил гостю. Тот отмахнулся.
- Ну, дак чего у вас тама?
- Да ничего особенного. Со стариком чего-то неважно. Не идет у него ничего сегодня.
- Дак, милый мой, ему уж не семнадцать. Где вы раньше-то были?
- Где-то в другом месте…
- Небось, другова такова же у могилы догоняли?
- И это было… А ты чего-то злой сегодня, дядя Макар.
- Да это разве злой? Глядеть, говорю, вам надо. Это как у его на кругу: рано толкнешь - на бок свезешь, поздно толкнешь - токо смажешь. В середку надо! А середка-то у его, где теперича? Две копешки на вилы надел - и на полку. А летошний год мы с ним два сенника двумя днями кончили.
- Вчера он отличную партию сделал.
- Опять, вишь, вчера! А сегодня и не пойдет, дак что ты с ним сделаешь? И не спросишь больно-то - восемьдесят годков мужику скоро. Другие стоко-то и не живут даже…
Денис не ответил. Что тут скажешь? Действительно, самое лучшее - попасть в "середку". А когда она наступает у мастера? Кто может точно определить грань между "еще рано" и "уже поздно"?
У дома Михаила Лукича уже стоял газик председателя, и народу у палисада заметно уменьшилось. Осталась только ребятня на траве да дед Александр дымился цигаркой на завалинке.
- Вона баррикада-то дымит теперича, - продолжал Макар свой разговор. - Глухомань. Ведро на башку надень - не услышит. А поди-ко, в парнях на беседу ходил! Конский хвост, бывало, на полено натянет - и чище купленной балалайки музыка. А "коньки" резал, бывало? Или ветряк соберет! Уж каких токо фигур не выдумывал - и солдаты-то, и звери всякие. Целую беседу, бывало, соберет на ветряке, и все как живые! Ничего уж не осталось. Ребятня вон теперича одних самолетов насажала на ветряки. У их одно развлечение… Эй! Взорвешься, гляди, все куришь-то! Нос-от опалил, гляди! - Макар легонько толкнул деда в плечо, тот дернулся, поприхлопывал махорочные искры на коленях, приподнял рыжие от табачного дыма брови, закивал:
- Да, да, да, да!
- И вся евонная музыка теперича. Жук, уж, а не человек. Токо што вот искру сам еще гасит. А ведь Михайлов одногодок… - Макар махнул рукой, пошел в дом.
- Денис, как ты смотришь, председатель предлагает взять в кадр дипломы Михаила Лукича, - громко заговорил Василий, и Денис догадался, что тут был какой-то разговор, который оборвался с его приходом.
- А где они? - спросил он, оглядев только кухню.
- Сейчас доставлю те, что в конторе, - сказал Василий.
- В принципе можно… Но не торопитесь. - Денис понял и содержание прерванного разговора. Ах, Вася! Значит, не успокоился?
- А я вот мимо ехал - завернул посмотреть, что тут у меня делается, - сказал Леонид Константинович. - Интересная у вас техника…
- Как везде.
- Да, техника! - вздохнул председатель. - Освободитесь вечером - прошу ко мне или лучше даже к Митричу. Николай Иванович обещал приехать, поглядеть. Звонил, интересовался, как у вас дела. Я сказал, что порядок.
- Спасибо. Вы правильно сказали.
- Тогда до вечера?
- Вы знаете… Я не знаю, когда мы закончим сегодня.
- Да это ведь конечно. Дело есть дело.
- И мне зайти, коли к Митричу-то? - дельно осведомился Макар.
- Ясно! Тебе-то в первую очередь. Как без тебя? - Председатель еще походил по дому, позаглядывал на "юпитеры", на камеру, через желтый светофильтр поглядел на улицу и, сказав "ты гляди, как ясно видать!", попрощался. Василий вышел вслед за ним. "Значит, разговор с ним еще не закончен?" - подумал Денис.
- Мать честная! С избой-то что сделали, ребята!? - огляделся Макар. - Переборка выехала. Свадьбу што ли играть наладились? А Матрена где? Эй, Матрена! Здорова ли, матушка, да ядрена? Где, говорю, она? - спросил он приятеля.
- На полдни, поди, ушла. Чего тебе?
- Вона, а у тебя и язык еще живой? Ну-ко, ставь самовар живо. - Макар застучал колодой по полу, стал отпихивать толстые резиновые кабели. - Чего вы их тута напутали? Вота кино-то! Ставь, говорю, самовар-от! Оплошал, што ли, сидиш-то? Али греешь чего? А я сходил бы пока сундук в горнице открыть…
Михаил Лукич повернулся к приятелю, поглядел на него недоверчиво. Неужто смеется, леший? Или на самом деле откроет? И живо ли хоть там чего?
- Говорю, ставь самовар! - И Макар не удержался, чуть дрогнул голосом.
Не распрямляясь, Михаил Лукич сунулся от круга к печке, где в углу стоял самовар, выволок его, выхватил из горшка полизеню, отжал в кулаке, стал мазать самовар - надо, чтобы блестел для такого случая.
- Который из вас, пойдем-ко со мной, - позвал Макар.
- Мне пойти? - спросил Денис.
- Нет, парень, ты сиди. У Валентина кость потоньше будет. Пойдем, Валя, чего покажу…
- Что там у него? - спросил Денис, когда Макар увел Валентина.
- Уж и не знаю, и живо ли там чего? Подарок мой ему к свадьбе. Чашек дюжину я ему накрутил с блюдцами да медовницу. Посуды-то тогда другой где взять было? Вот и… Токо раз такие-то и вышли. Дак штуки три у его оставались - после войны видал.
Михаил Лукич азартно тер самовар то одной тряпицей, то другой и весь подрагивал от нетерпения, что-то нашептывая себе. Будто это молодость его сейчас явится показаться ему, поглядеть, что от нее осталось в нем. Да и то сказать, тридцати ему еще не было, когда смахнул в один присест на Макарову свадьбу дюжину чашек с блюдцами и медовницу. Легко-то как! Двумя пальцами взял и вытянул тонюсенькие жбанчики. Как только глина тогда не свернулась? Правда, каждую пришлось крутить на кругу, пока подсыхала, а то бы сели бока. А подсушенную-то глину до обжига еще напильничком да шкуроской потер. Вот уж верно, что овсяный блин были - скрозь видать.
- Чу, идут! Дверь им отвори поди. - Михаил Лукич привстал у самовара.
Денис отворил дверь.
- Лбом не стукнись да и не споткнись, батюшко! - попросил Михаил Лукич, увидев, что долгожданное добро несет Валентин, а не сам Макар.
Парень осторожно переступил порог и внес в избу поднос, прикрытый белым вышитым полотенцем. Михаил Лукич юркнул к столу, обмахнул рукой клеенку и не утерпел, потащил полотенце, едва Валентин поставил поднос. Денис глянул на Валентина, чтобы по лицу предупредить свое ожидание, но тот был важен, как длиннофокусный объектив, и не больше.
Михаил Лукич снял полотенце, покомкал его в руках, потыкал им себе в глаза и присел на лавку успокоиться: нехорошо так-то уж на своих-то рук дело глядеть.
А посреди стола на вытертой клеенке в зеленую шашечку стоял некрашеный поднос, выстроганный Макаром из сосновой доски, и на нем - три простенькие темные чашечки, такие же блюдца и медовница на манер старинного ковша утицей. Вот и все сокровище. Ну, да еще старое полотенце, скомканное Михаилом Лукичом. Все просто, как хлеб: поднос - старая доска в свой сосновый рисунок, когда-то выскобленная стеклышком и провощенная, полотенце домотканое, беленое на снегу и вышитое красными нитками в ярославскую строчку, глиняные вещицы - почти черные, с треснувшей в мелкую паутинку глазурью. Ни замысловатых форм, и блеска отделки. Будто это и не сделано никем, будто возникло само из толчеи природы - как камень на земле, как цветы, как капля ее гармонии и простоты.
Денис присел на корточки возле стола, стал разглядывать вещицы, не прикасаясь к ним руками.
- Действительно глина? - спросил он.
- Глина.
- А как же их можно было сделать такими тонкими?
- А кто его знает? Сделались вот…
- И не потрескались, пока сохли?
- А это глина такая, дураха. Моя глина не трескает.
- А вы знаете, что будет, когда мы покажем все это в фильме?
- Да што уж будет-то? - спросил Макар.
- У вас будут их отнимать за любые деньги все музеи, будто это те самые чашки, из которых алкали Сим, Хам и Яфет вместе с Ноем!
- Уж ты нахвастаешь! - по-бабьи кокетливо отмахнулся Михаил Лукич.
- Да? А что, если я пошлю их снимки в Эрмитаж или в Русский музей? С кем поспорим, что за ними тут же приедут?
- Вона как! У их еще хозяин живой. Обожди, умирать буду, дак хошь с колодой вместе пущай везут.
- Об этом мы еще поговорим. А пока самовар греется… Я бы сейчас вынес круг на улицу, и на кругу, монтажно, сначала блюдца по одному, потом чашки так же, потом медовницу. И все это хороводом. И чтобы небо и земля - хороводом. Лужок тут есть за овинами, перед Пеньковским полем… Валентин, Виктор, круг и все остальное - в поле. Быстро.
Глава 20
…Василий с председателем выехали за деревню. Там Леонид Константинович остановил газик, спросил:
- Ну, так и что дальше?
- Ну, конечно, так он понимает замысел - все правильно. Фильм сугубо документальный, об одном человеке. Это с одной стороны. И я, вроде, согласился с ним. А с другой-то стороны - Болотников как-никак почетный колхозник, не так уж это мало. Ну, так можно его взять и с этой стороны?
- А им это надо?
- Они сами не знают, что им надо. Словно, кроме этих горшков ничего исконного в деревне нет.
- Говорил ему это?
- Говорил.
- А он чего?
- Ничего. У него, видите ли, задача другая.
- Ну, так чего же ты тогда? Велишь ему цель переставить? Это уж не наша с тобой задача. Не мы с тобой их сюда звали - сами приехали, значит, знали за чем, и чего же это мы теперь мешать должны? Ты за другим бы приглядел - старика они там не уморят, почетного-то колхозника? А то он сам не свой какой-то.
- Ну, уж тут я вам не нянька.
- Тогда и я тебе не советчик. Дальше поедешь или вернешься?
- Вот подождите, Николай Иванович приедет, он вам тоже скажет.
- Что он скажет - это его дело. А ты - или-или. Мне еще полколхоза объехать надо.
- Я останусь.
…Стол уже был готов. Начищенный самовар посвечивал латунью и снисходительно подкапывал курносым краном в подставленную под него чашку. Старики томились от безделья и даже, пока одни-то были в доме, пошарили в горке: не найдется ли чего Михаилу Лукичу для храбрости, а Макару для разнообразия. Не нашлось. Матрена Ивановна знала в доме больше закоулков, чем хозяин.
- Чертова кукла она у тебя, а не баба, - сказал на это Макар. - А ты - козел кладеный, коли дело в доме не поставил. Вот вы пара какая.
- Это штобы скрутилось у меня чередом сегодня, убрала она. Погоди, дело приделаем, сама поставит. Еще одно место знаю у ее…
Михаил Лукич пооткрывал ящики комода, похлопал ладошкой по уложенному в них белью.
- Нету?
- Нету…
- Ну и сиди тогда тут, а я на волю пойду.
На улице Макар увидел Василия, подождал, когда тот подойдет поближе.
- Это твоя машинка-то? - кивнул он на "Мосвич".
- В некотором смысле. А что?
- А чего она тута без дела-то жарится?
- У вас есть какое-то предложение?
- Да ведь можно бы… - Макар сощурил бесовские свои глаза, запустил пятерню в густые волосы на затылке. - А! ладно! - сказал он и скислился.
- А то глядите…
- А ты шибко сейчас занят чем?
- А что?
- Тогда это… Возми-ко Ванятку да махните с ним в Стретенье, пущай он там дома пооббегает, горшков Михайловых попросит у старух. Тама их много у всех. Для кина, мол, надо. И привезите сюды. Тут они пригодятся, кажись.
- А что, больше послать некого?
- Ну, я-то чего на телеге привезу, да и скоро ли? А ты на машинке-то - мигом.
Василий поехал сперва к бочагу искать Ванятку или еще кого-нибудь из ребят, а Макар побрел на лужайку, где чего-то делали возле круга Денис, Валентин и Виктор.
Опять Михаил Лукич остался в доме один на дин с нелегкими своими думами. Какое-то время назад душа его озарилась молодостью, когда принесли Макаровы свадебные чашки. Теперь их опять нет. Пускай для дела взяли и, может, ненадолго совсем, а все равно - были и не стало их. Вот и мастер так же. Был он, мастер-то. Был, да весь кончился. Поблестел, покрасовался, как самовар начищенный, попыхтел да по капле весь и выкапал. А вернее-то даже так: пока пыхтел-то, дак и не к чему было - блестят бока-то али нет. Это уж вот теперь стало вдруг интересно, чтобы посверкать маленько. А толку-то чуть. Кран-от не держит теперь, сил-то и нет в руках. Глазом-то, душой-то он бы еще и похлеще Макаровых чашек сейчас завернул, да пустое это все, коли годы ушли. Только, что поверить в это трудно… Да и люди издалека ехали - здря, што ли?
Михаил Лукич посмотрел из своего угла на разоренный дом, заставленный фонарями и треногами, заглушил самовар, чтобы не перекипал, и вышел на улицу. И возле дома было теперь пусто и тихо. У всех свои дела. Извечного деда Александра, и того не видать. Не стой под деревом московский автобус да не торчи возле кухонного окна фонарь, будто и не было никогда последних суматошных дней. Да душа бы вот еще не болела…
Он прошел овинниками к Пеньковскому полю. Вон, оказывается, где весь народ. Ребята московские в самой середке лужайки возятся у круга, а ребятня, дачники и деревенские, которые посвободнее, пекутся на солнышке чуть поодаль. У скосившейся баньки деда Александра примостились на теневой стороне Макар, Кондратий и хозяин баньки. В брезентине по такой-то жаре сопреть было можно, так Кондратий был в простой рубахе, но при пожарном ремне. Вот уж чудо-то мужик, господи! Никогда толком не рабатывал нигде, а уж нос свой сунет везде обязательно. Есть в окрестности справные плотники, гончары, пешники, катали. Каждый своим занимается, дело знают до тонкости. Уж если батька у Митрича - Ефим Степанович - катает валенки, дак за круг уж и не садится и печки не берется класть. Этот же хватается за все сам и уж так ли наворочает - смех один. Все у него и криво, и толсто. Зато - сам, никому не кланяется.
- А-а! Приятеля бог несет! - протянул Макар, завидев Михаила Лукича. - Не опузырел тама, у самовара-то? Садись вота на камушек. Он еще теплый будет.
- Самовар-от я приглушил. Пыхтит без толку.
- Дак чего, сусед, отставили тебя от дела-то? - спросил Кондратий. - Гляжу, они уж вон ромашки снимают.
- Отставили, Кондратий, - согласился Михаил Лукич. - Не хошь ли заместо меня?
- Да ничего бы. А ты-то чем им теперь не вышел?
- Рылом, видать, - ответил Макар за приятеля.
- Да уж кому што дано, - заключил Кондратий.
На дальней петле дороги, за мостиком через Княгиню, мелькнул красный "Москвич" Василия, за ним бортовая машина. Макар стал приглядываться, куда они повернут дальше, а когда увидел, что машины идут к Пенькам, стащил с головы деда Александра фуражку, помахал ею, дескать, крутите сюда! Василий принял сигнал. Бортовая машина тоже повернула к лужайке. Из-за нее вынырнул Митька Савелов на мотоцикле. Лихим дьяволом обогнул Александров овинник, уперся колесом в угол баньки.
- Ну вот, дядя Макар, задание выполнено. Гляди, сколько бабок навезли тебе, - сказал он весело и пригляделся к дачницам: нет ли среди них и Аннушки?
- Дак я ведь не тебя посылал, вихрастова, а Василия. И не народ просил с дела срывать, а пособирать Михайловой посуды.
- Э! Кто вас тут поймет! Один одно велит - другой другое. Чего же мне теперь, обратно всех гнать? Они уж вон вытряхиваются из кузова.
Макар проворно достал банку с махоркой, начал крутить цигарку, и стало видно, что его потряхивает ознобом. Кое-как склеил "козью ногу", прикурил, азартно затянулся, поглядел из-под лохматых бровей на приятеля, ткнул его локтем:
- А ты чего расселся-то? Встречай народ-от. К тебе приехали.
Цепляясь за сруб рукой, Михаил Лукич трудно поднялся с камня, сперва медленно, потом скорее пошел к бортовой машине. А перед ней, не зная, что будет дальше и как поступить, выстраивался целый базар баб, стариков, каких-то неведомых Михаилу Лукичу Стретенских дачниц. И каждый что-то держал в руках или перед собой на траве. Господи, да ведь эта-то вот его посудина, вона белый цветок на кашнике. Это ведь, считай, лет десять назад было, когда другой мастер дал ему с полведерка белой глины.
- Авдотья, мать, здорово! Вона, ты еще какая - не видал-то тебя давно. А чего же не варишь-то в ем, али треснул где? - Михаил Лукич взял у грузной старухи широкобокий кашник, щелкнул по нему пальцем. По звону услышал, что цельный горшок, а в печи так и не бывал.
- Да, а чево? Заказала-то не подумамши. На мою ораву и чугуна ведерного мало. Так вот и стоит, как поставила. Бумаги в ем держу всякие: письма батькины, пенсионную книжку, а то дак и деньги спрячу. А ты-то все еще хороший, гляжу. Не хвораешь?
А вот сразу троечка его кринок. Эти в деле давно. Уже черные и матовые - полива стерлась - и как бархатные под рукой, потому что глина давно сжилась с молоком, напиталась жиром, промаслилась.
- Марья, здравствуй, - поприветствовал он хозяйку кринок. - А это кто же с тобой?
- Да Нюренка, дочка Михайлова, неужто не видно?
- Вона што… Поди, замуж скоро собирать.
- Да подумывам…
Он осторожно ступал по лужайке, потому что среди высокой ее травы стояло множество его посуды: и горшки, и кринки, и опарницы, и цветошницы, и кандейки. Подумать только, сколько еще держится в народе его рукоделия! И ведь верно, что вся посуда его, никто не спутал, хотя в домах-то есть всякая. А ему уж и половины не вспомнить, когда чего делал? Вот кандейка стоит. Тоже еще огня не знала. Когда он ее вертел? Ручка плетеная из трех жгутиков… Такие-то он сразу после войны плел.
- А тебя чего-то и не вспомню, чья хоть ты? - спросил он женщину, возле которой увидел кандейку.
- Я Николая Семеныча старшая дочка, Галина.
- Ефремова, што ли?
- По отцу-то Ефремова, а по мужу Афанасьева теперь. Это меня мама послала со всеми. Она болеет сама.
- Вона што,… - проговорил Михаил Лукич. Теперь было понятно, почему кандейка не бывала в деле. Жена нашла Николая после войны в каком-то дальнем госпитале без ноги и руки, привезла домой. Он все прилаживал колоду вместо ноги, а потом просил Макара вытесать из сучка кривулину и пристегнуть ремнями к плечу. Все собирался спровориться посенокосить, кандейку эту вот заказал, а потом оскользнулся в бане да головой об печку наотмашь. И не пригодилась кандейка-то…