- Семьсот киловатт мощности хватит, граждане? - спросил Митька, когда Денис и Василий подъехали к дому.
- Вполне! - ответил Денис.
Но Митьке, надерганному за полный день, грязному и отчаянно довольному, простого этого ответа не хватило, и он добавил:
- Скажите спасибо, что и силовой кабель сегодня же вам обеспечили.
- Спасибо, Дмитрий! Ты - настоящий парень! - потрафил ему Денис.
Он еще от калитки увидел через открытое окно, что широкая полка возле печки заставлена подсыхающей посудой для завтрашнего обжига. Подошел поближе, разглядел. Две крайние кринки были очень хорошей формы. Рядом с ними стояли по-вчерашнему веселый молошник и добрый, широкобокий кашник. По тому, как они подсохли уже, было видно, что сперва мастер свертел горшок, потом раззадорился на кринки, а веселым молошником кончил.
Под полкой маячила непокрытая и оттого неожиданно белая голова Матрены Ивановны, видно, прибиравшейся в кути. А Михаил Лукич сидел на крыльце, привалившись плечом к старым бревнам своего дома. В тени белела его голова, белели свесившиеся с колен кисти рук. Умаянный счастливым днем, старик спокойно спал среди деревенского шума.
Глава 18
Утром хлопнула дверца заднего отсека киносъемочного автобуса, Валентин и Виктор вытащили из зажимов четыре больших бочонка "юпитеров", разборные штативы для них. Денис тоже хлопнул дверцами, доставая какие-то ящики и треноги с рукоятками и винтами. Это и стало сигналом для всей деревни. К дому Михаила Лукича подкатила на велосипедах ребятня, сели подаль на траву парни постарше, приткнулись к соседнему частоколу девчата. Мужики и бабы оперлись о грабли и навильники возле автобуса. Дед Александр, который уже неведомо сколько времени не знал дороги дальше своей лавки, и тот притащился в палисад Болотникова дома.
Михаил Лукич увидел все это из окна горницы и понял, что день, которого он ждал и страшился, теперь настал окончательно. Как он пройдет, чем кончится, в какую из рубах оденут, куда и как посадят, что велят делать? Одного он хотел: надо ему не подкачать сегодня, показать дело рук своих, может, уж последнее их дело. Вчера-то как у него заладилось! И пьяненький вроде был маленько, и напаренный, и солнцем его за день нажарило, а сел за круг - и хоть жени! - до того молодо ему стало, до того хорошо. В два счета полную полку черепков наставил. Как бы сегодня так-то пошло - и умереть бы не жалко после.
Пока Денис возился с камерой, Валентин и Виктор распахнули в кухне раму и подкатили к окну первый большой "юпитер". Три других втащили в избу. Они потолкали их по избе взад-вперед и не смогли разместить как надо.
- Дядя Миш, а переборку-то придется разобрать. Временно, конечно, но все-таки, - сказал Виктор.
- Дак не больно хитро дело-то, - ответил старик.
- Этт точно! - Валентин быстро притащил какую-то железяку, и в избе заскрежетали спекшиеся с деревом гвозди.
- Милые! Дом-от разберут с горшками-то! - отозвались в народе.
Денис оставил камеру, вошел в дом.
- Стоп! - остановил он шофера. - Зачем?
- А иначе не выйдет. Можно только сверху, но это слишком верхний свет будет. Мы его ничем не отобьем. Я уж тут крутил - никаких вариантов больше нет.
Денис присел на лавку, огляделся. Да, иначе ничего не сделаешь. Как-то он не учел этого раньше. Можно было вчера еще разобрать, чтобы привык человек.
- Вот какая беда-то, дядя Миша. Снимаем в цвете, свету нужно много, - заговорил он. - Вы уж не волнуйтесь, пожалуйста. Мы все потом поставим на место.
- Да чего, дураха, толковать? Не велико дело-то. И совсем убрать - дак прятать нам за ее нечего. Ломай, Валя! - Михаил Лукич махнул рукой, и от этого ли резкого жеста, а. может, скрежета-то он не любит - сердце защемило маленько.
Матрена Ивановна тоже вдруг скривилась лицом и не дала Виктору выносить доски - понесла сама.
- Чего хоть тама деется-то у тебя, Матрена-матушка, пошто ломают-то все? - спросили у нее люди. Она не ответила, не нашлась, что сказать и ушла с крыльца за другими досками.
Когда вынесли разобранную переборку, Михаил Лукич не узнал своей избы. Большая стала и нескладная. Все четыре угла - гостиный, столовый, спальный и стряпной - стали одним широким местом, а печь, стол, кровать, комод теперь выпирали наружу и стояли угрюмо, как выставленные напоказ сироты. Зато три этих фонаря, прикрытые спереди марлей, стояли среди избы нездешние, как апостолы. Один из них уже светился сквозь марлю голубоватым разящим светом, и вся передняя стена в избе поголубела от него и, кажется, даже выгнулась вперед. Чужая стала изба, и Михаилу Лукичу сделалось боязно, что и все остальное теперь изменится, примет новый цвет, и он потеряется в нем без привычки и только смажет глину.
Старика нужно было приучить к свету, и Денис потихоньку попросил Валентина, чтобы тот включал "юпитеры" постепенно и не давал пока полного накала.
Они занимались каждый своим делом - оператор и ассистент готовили камеру, Михаил Лукич снаряжал рабочее место. Поставил круг в уголок, плеснул в горшок воды, чтобы поотмякла полизеня, положил под руку подсечку и деревянное чертильце. Дела эти - давно обязательные для него - раньше были незаметными, а теперь он их тянул, чтобы как-то собраться с духом к главному делу, и каждое из них тоже стало вдруг важным. Вот и струна перекрутилась у подсечки. Натянешь - узел даст, чертить им будет, а то и оборвется. Старик аккуратно расправил струну, свернул ее кольцом… Теперь все на месте, тянуть больше нечего. Осталось взять в руки глину и - с богом! - хоть она какая-то чужая под апостольским светом, будто из Кондратьевой ямы. И тяжелая. Велик ли вот комок в руке, а тянет.
Старик коротко выдохнул, будто крякнул перед трудным делом, которое надо решить одним махом, и смял в пальцах комок, стал тискать его, растягивать в стороны, "стирать" на доске. Мял быстро, торопливо, как в далекие годы, когда надо было наготовить глины отцу и успеть отгуляться с девками. И все время ждал, когда застрекочет аппарат с синеватыми, как коровий глаз объективами. И опять боялся этого стрекота и начинал потихоньку дрожать нутряным ознобом, переглатывать пустым горлом. Он не сразу услышал, что мотор камеры уже работает, тащит скрытую от глаз ленту, на которой остаются его руки, по-стариковски слабые, по-мужицки семижильные и по-бабьи спорые. А когда услышал мотор, в горле у него все выдуло, как в продувной трубе, высохло - не переглотнуть больше. А снаружи шея, наоборот, взмокла, пот защипался в тонких морщинах, глина стала вязнуть в руках, тяжелеть… Эдак-то если палить будут светом, глина высохнет, не разомнешь будет. Хоть ее-то прикрыть какой рогожкой.
Несколькими быстрыми ударами он смял глину в квадратный брусок, бросил его на доску и нырнул под "Юпитер".
- Что такое? - перед Михаилом Лукичом встал Валентин. - Куда? - спросил он, не пропуская старика дальше.
- Дак глина-то сохнет под светом-то. Покрути-ко ее будет такую-то! - заговорил Михаил Лукич сухим горлом, нетерпеливо поглядывая в избу, в спальный ее угол, где нет такого света, где сумрачно и, поди-ко, прохладно.
- Быстро воды! - распорядился Денис.
Валентин дернулся выполнять приказ, но Михаил Лукич удержал его. Ему так захотелось вырваться из светового пекла, что он захитрил, как у Макара в сарае:
- Тебе не суметь, дураха! Рогожку надо обратом сбрызнуть, али сывороткой, - придумал он.
- Отдать свет! - махнул рукой Денис.
- Я мигом. Мигом я, - откликнулся старик уже с порога.
Он выскочил в сени, зачерпнул из глиняной опарницы ковш воды, тугими глотками выпил ее, попавшимся под руку рукавом фуфайки вытер шею, покрутился в поисках рогожки, вспомнил про тряпицу, об которую Матрена вытирает ноги, выходя со двора на чистую половину дома. Тряпица уж пересохла на лестнице. Сунул ее в кадушку с водой, прополоскал и выжал. Двором от нее потягивает, зато нашел быстро - посидеть хоть немного в прохладе осталось времени. Благодать какая на дворе-то! Прохладно, сеном свежим потягивает с сенника, клевером свежим из кормушки. Так бы и полежал теперь на сеннике, посумерничал бы, да ведь крутить сейчас надо будет - самое главное! А пойдет ли круг-от сегодня? Глина-то больно тяжелая чего-то. Господи, хоть бы заладилось! Так бы и помолился сейчас, как бы хоть одну молитву помнил. Уж не господь ли силу-то отнял за неверие? Леший бы его драл, коли так! И Макара нету чего-то. Все бы, глядишь, рядом посидел, дак полегче бы было.
Михаил Лукич подошел к воротам, приоткрыл створку: чего хоть там на улице-то делается? Перед воротами пусто было - одни куры. Но, видно, есть тут кто-то - ступают куры с задержкой и воротят головы на сторону. Он выглянул побольше, и увидел деда Александра. Этот все дремлет. "До ожогу", как Макар говорит. Не запалил бы чего цигаркой-то… А кроме деда, никого не видать. Слышно, что за палисадом много народу, но там Василий стоит у автобуса, туда не сунешься - этот мигом загонит в избу.
Увидел, что куры косят на поленницу. Есть там кто-то, вихры чьи-то дергаются. Видать, ребятня обошла Василия тылом.
- Эй, Ванятка! Ты тута? - тихо спросил Михаил Лукич.
Точно! Из-за поленницы высунулся напаренный солнцем Ванятка.
- Поди сюды! Живо, ну…
- Дядя Василий дралу даст, - ответил парнишка и тут же спросил: - Кино-то, что ли, уже сделали?
- Маленько, дураха, поделали. На двор меня отпустили. Иди, говорю, сюды!
Кто-то стал выпихивать Ванятку из-за поленницы, но он уперся:
- Не пойду. Мне уже въехало.
- Тихо вы тама! - шепотом пристрожил Михаил Лукич. - Макара, Ванятка, не видал?
- Видал. Елку он запрягал. Может, в село уехал?
- Пошто?
- Дак почем я знаю?
Кто-то свалил с поленницы плаху. Всполошно хлопнули крыльями куры, ребятня брызнула из-за поленницы в картофельник. Василий круто обернулся, пошел вглубь двора. Ванятку и всю ребячью ватагу будто ветром сдуло.
- А, это вы, Михаил Лукич? - увидел Василий хозяина лома. - Я тут вот вроде сторожа сегодня. Не останови народ, так весь дом и облепят. - Он присел на лавку, как-то неопределенно вздохнул. - Будто первый раз видят киносъемки… Кстати, как там?
- Да не выходит у меня ни лешего. Как запалят они фонари, так глина вся и спекется.
- Так чего же они палят-то так?
- Да ведь, поди, не зря же.
- Ну хоть что-нибудь делали?
- Кажись, делали… Да делать-то им нечего со мной. Чего уж теперь делать?..
- И так, в этом дырявом фартуке, и снимали?
- Да фартук-от причем? В фартуке ли, Вася, дело?
- Да… - Василий опять вздохнул. Он огляделся, встал с лавки. - Может, конечно, и не в фартуке… Так вы чего, закончили?
- А я и не знаю. За тряпкой я на двор пошел. - Михаил Лукич вдруг всполошился: ведь ждут там!
Денис сидел на подоконнике, прижавшись спиной к скобленой укосине. Вид у него был уже усталый какой-то. Услышав, что вошел Михаил Лукич, встрепенулся.
- Ну, как? Поработаем или отдохнем? Дядя Миша, вы смотрите, как вам лучше. Мы ведь в общем-то не торопимся. Можем и до другого раза отложить. - Сказав это, Денис сразу же почувствовал, что ставит мастера перед трудным выбором и тут же поправился: - А вообще-то, чего мы киснуть будем? Давайте работать. Ребята, свет! Вы - на место. И поехали! - Он легко соскочил с подоконника, встал за камеру и подмигнул из-за нее Михаилу Лукичу.
Старик отдавил пальцем кусок глины, а остальной ком накрыл мокрой тряпкой.
Мять глину - дело пустяковое. Вот крутить когда начнет - тут да! Только бы заладилось, да побыстрей бы кончить все! Вот как бы убрать отсюда фонари эти да трещетку Денисову, самому бы по себе сесть, как вчера, как раньше… И вертеть опять же чего? Кринку в тонкий черепок сперва вытянуть, чтобы уж и дело с концом? А ну, как оборвется? Тогда и другое ничего не свертится. С плошки начать? Не хитро больно дело-то. Эко, скажут, тонкость какая - блюдо свертел!
- Не знаю, чего вам и свертеть, - сказал он смирным голосом.
- А чего хотите, дядя Миша. Нам сейчас важен сам процесс, настроение. Попробуйте, что получится. И не обращайте на нас внимания. Не получится - сделаем еще дубль - только и всего.
Старик нахохлился над кругом. Чего вертеть? Криночку бы, конечно, тонкую завернуть! Весной Матрена спихнула с шестка кринку-то его любимую. Двадцать с лишком годов жила! Черная стала из красной-то, а хоть бы где обкололась али треснула. После войны свертел ее, после фронта - в первый же день. В аккурат в такую же вот пору вернулся - сенокосили бабы. Днем с Матреной свиделся, Митьку на коленях подержал, по стопке с Макаром выпили, перекурили встречу, и такая вдруг тоска по глине взяла, что не скрути он сейчас какую посудину - война опять начнется, опять из дому уходить. Оглядел на дворе круг свой старый - куры весь засидели да и лопнул - пересох за войну. Повесил на плечо двуручную пилу, кликнул Митьку и - к лесу, пенька подходящего поискать. Митька потащил к Водяному бочагу: пень там недавно подняло - вот уж пень! И верно, хорошую штуку прибило к берегу. Парень до слез упилился. Дуб-от черный, как уголь, и что железо - зубья у пилы сели. Однако с голодухи-то по мужицкому делу и мореный дубовый комель нипочем стал. Принес круг домой, скинул сапоги и босиком - на яму. Сколько лет босой-то не хаживал, ноги-то будто не свои, не узнают землю, и она всякой травиной колется. Да и то сказать, земля за войну другая стала! Колеи на дороге травой затянуло - ездить-то было не на ком. Короста какая-то, а не земля и под посевами. Стосковалась матушка по мужику, обезлюдилась. Бабенки, поди, из гужей вылезали, да чего они одни-то? Хлеба измельчали. Спасибо, хоть запах-то остался. И льны - по лодыжку, а уж вызванивают… Эх, пригодятся теперь солдатские-то руки, так ли еще пригодятся!
И яма заросла, затянулась, родимая, жерди перетрухли, обвалились. Замусорились Болотниковы копи! Вычистил, обладил всю, вырубил жерди, ошкурил их, чтобы уж все как следует - не на день ведь делал - для всей остальной жизни… Штыковой солдатской лопаткой вырезал из свежей стенки ломоть глины и принес его на ладошках, как подарок несут. Поработал топориком, стамеской, насадил дубовый круг на немецкий подшипник, что еще из Германии трофеем привез! И свертел на новом, мокром еще круге одну разъединственную кринку. Уж вертел круг-то, вертел, вытягивал ее да обглаживал - девке бы любой было завидно, сколько тоски, сколько памяти, сколько ласки на эту кринку ушло. Как стеклянную поставил ее на полку. И для нее единственной собрал печь для обжига. Дрова-то и те взял из поленницы не подряд, а выбрал поровней которые. И обжег ее. Вот уж звонкая-то вышла! Щелкнешь по краешку - и отзовется глубоким матовым звоном. И красивая была! Красная. Полива прозрачная, чуть в зелень отдавала… Поставил эдакое диво на стол перед Матреной и сказал: "Ну, теперь и крестьянствовать можно. Душа на место встала". И Матрена, бывало, молоко по кринкам разливать - ее первую на лавку ставила. Гости какие придут - кринка эта на столе… Это уж потом она почернела, пошла во всякий расход, а сперва как дорогая память была. Такую бы, по делу-то, надо бы скрутить - руки, жалко, не те. А то еще кандейка была - два горшка на одной ручке - в войну в Смоленской области такую посудину видел. На покос после войны кандейку брали. Бывало, сядут с Матреной друг против дружки и хлебают всяк из своего горшка. А то дак в одном горшке - похлебка, в другом - картошка. Потом и другие мужики кандеек себе навертели.
- А кандейку если я накручу? - спросил старик.
- Это даже интересно, - ответил Денис и мысленно увидел продолжение кадра: нарядная красная кандейка среди травы, дальше - рисованная мультипликация: мужик и баба снедают на покосе щи да кашу. А можно и Михаила Лукича посадить с Матреной или с Макаром. Тут тебе и пестрота луга, и вышитые рубашки… И будет настоящий лубок для выставки. Нет, никаких вышивок и подставок. Все - как есть. И только так!
Под окном завязался какой-то разговор. Кто-то шел в дом, а Василий не пускал, потому что "юпитеры" горели на полную мощность и, надо думать, шла съемка. Уж не Макар ли там объявился? Михаил Лукич не утерпел, приподнялся со своего места и увидел, что Василий загораживает дорогу Кондратию, а тот в широком ремне пожарного, с топориком в чехле, толкует парню, что коли добром его не пустят, он и вовсе порушит их дело, потому как нельзя палить такое электричество в деревне без пожарного надзора.
- Батюшки, Кондратий службу вспомнил! - повеселел Михаил Лукич.
Денис прислушался к разговору, понял, в чем дело, велел пропустить пожарного. "Юпитеры" вырубили. К удовольствию Михаила Лукича в избе опять сделалось сумрачно. Денис встал посреди избы, дожидаясь Кондратия.
- В чем дело? - спросил он, едва тот перенес ногу через порог.
- Пожарная служба! - важно доложился Кондратий и оглядел избу.
- Приятно слышать, а что дальше?
- Мер не вижу для безопасности.
- Дальше?
- А все! - ответил Кондратий и сел на лавку, звякнув какой-то из железяк своего ремня.
- Не понял.
Кондратий поправился на лавке, покачавшись с боку на бок, поглядел на Дениса и неторопливо заключил:
- Тут такое дело: или песку везите и остальное по правилам, или я тут буду находиться для крайности. Што вы! Дом - лучина, деревня - поленница. Полыхнет - я те дам! Так што вот…
- А ремень-от где сыскал? - спросил Михаил Лукич.
- На дворе висел… А курить тута можно у вас? - осведомился пожарный.
- Привет! - рассмеялся Денис. - Он же теперь и спрашивает!
- Дак я не в пожарном смысле. Я насчет вашего дела. Не задымлю?
- Все! Полный свет! - еще смеясь, скомандовал Денис. - Все по местам.
Глава 19
"Юпитеры" запахли сухим дуговым огнем, напряглись от света. Кондратий оборонился рукой от яркого луча, упавшего на него через какое-то отверстие, потом догадался сдвинуться на лавке. Огляделся, успокоился, даже в окно выглянул и серьезно показал кому-то кулак, наверно, чтобы не завидовали его теперешнему положению.
Михаил Лукич машинально отер руки о фартук. Да, все-таки надо начинать крутить. Дело не хитрое: два горшка - один побольше, другой поменьше, плетеная перемычка между ними и ручка с краю одного горшка на край другого. О крышках и говорить нечего! Глянул глазом, пальцем надавил - и готовы… Надо начинать. Надо сдвинуть круг с места, а когда он пойдет, тогда поздно будет раздумывать, тогда само все должно случиться. Надо начинать.
Он тронул круг ладонью, и тот без скрипа, плавно, надежно пошел. Рука коснулась прохладного комка глины. Мягкая какая рука-то. Рука - что глина. А глина на глину - ком. А комья-то кому нужны? Чай, не для того люди ехали. Ехали мастера поглядеть, а его уж нету. Недавно был, а теперь нету. Одна мякоть в руках осталась. А они ехали за столько-то верст… И еще один глядельщик пришел. Этот-то знает каким был мастер. Поглядеть пришел таков ли он теперь? Надоумился пожарный ремень сыскать. А глядеть-то уж и не на что. И Денис глядит. И Валентин с Виктором. Все глядят на пусто место…
- Погодите маленько! Чего-то жарко больно. Воды попью. - И Михаил Лукич скользнул между Валентином и Денисом.
Денис дал Валентину сигнал выключить свет и спросил Кондратия:
- Посмотрели? А теперь у нас перерыв.
- А дальше когда чего будет?
- Не знаю. После обеда наверно.
- Во работка-то! Включил, выключил - и полудять.
- Хорошая. Мы позовем вас, когда снова начнем.