- Не вышла звонкая. Бока перетонил, - сказал он с видимой весельцой. - Ужо других наверчу.
Глава 3
Этим временем возле дома фыркнул мотоцикл Митьки Савелова, а следом подкатил и газик председателя.
- Электрик, чу, приехал, - сказал Михаил Лукич.
Гости пошли на улицу потолковать с Митькой, а Михаил Лукич потихоньку стал собирать инструмент. И все-таки неожиданно это для него - смазать глину. Никогда не бывало…
- Оплошал я, мать, перед гостями. Тоненькую просили, а она и опухла у меня, - пожаловался он Матрене.
- Хлебнул, поди, даве с приятелем-то со своим, за глиной-то ходил.
- Полно!
- Чего полно-то? Чего бы она пухла-то? Все крутил по-людски, а теперича пухнуть стали…
- И опухла! Уж не своя глина, дак не своя и есть. - Он бросил полизеню в горшок и смахнул ком глины вместе с молошничком за окно. - Думаешь, зря Кондратий чугунные-то ляпает? Не тянется она у его в мой-от черепок… "Хлебнул", главно…
Митька Савелов уважительно оглядел осветительные приборы киносъемочной группы и присел на подножку автобуса подумать.
- Нет, граждане, - сказал он, подумавши, москвичам. - Зачихаем мы с такой нагрузкой.
- А, может, ничего? - спросил председатель.
- Ну, если только свои работы остановим. А вместе если, то не зачихаем, так задымим. А то и полыхнуть можем. Я вон ферму подключу, чтобы доилка работала, так в деревне вполнакала свет делается, а тут… Да при наших-то сетях! - И Митька поднялся с подножки, дескать, тут и думать больше нечего, и разговор окончен.
- Вам, может быть, не совсем ясно, зачем к вам товарищи прибыли? - строго спросил у Митьки молоденький.
- Знамо, не киселя хлебать - как-нибудь разбираемся, - обиделся Митька. - Ну. Если нельзя, так нельзя, наверно.
- И как же теперь быть, Леонид Константинович? - повернулся к председателю осанистый.
- А как быть? - сунулся Митька. - Вота гослиния-то, на дворе, - махнул он рукой за околицу. - И разводка по деревне готова, а не зацепишься за нее. Мужики вон телевизоров, радиол напокупали - сохнут без дела, включать не даем.
- А в чем дело, Леонид Константинович? - снова спросил осанистый и достал блокнот.
- Некому подключить, Николай Иванович. Мы уж и деньги за все перевели, а монтажников нет и нет. Велено ждать.
- Так, - пометил себе Николай Иванович. - Что еще?
Леонид Константинович глянул на Митьку, мол, говори, коли начал.
- Опоры бетонные нужны под трансформатор, - сказал Митька.
- Все?
- Да пока все…
- А не пока?
- А не пока, трансформатор бы помощнее… Мастерские шефы строят - чуть шевелятся. А без мастерской чего? Болта простого, и того наищешься.
- Этот вопрос не здесь и не со мной решать. Давайте со съемками разберемся, - остановил Митьку Николай Иванович.
- А про съемку я вам все сказал: трансформатор, опоры и монтажников надо. А мастерские - это само собой. А то чуть чего, то соседям, то Сельхозтехнике кланяйся.
- Погодите, а если на центральной усадьбе? - осенило председателя. Там мы хоть сотню киловатт обеспечим. В клубе комнат сколько угодно - любую выделим.
- А ведь это идея, Денис Михайлович! - подхватил Николай Иванович.
- Ну, если ничего иного… Хотелось-то, конечно, снять мастера в естественной для него обстановке.
Митька шумно вздохнул и, махнув рукой, пошел, было, к мотоциклу.
- Ты чего, Савелов? - спросил председатель?
- Да так… Старика, конечно, легче по чужим углам таскать…
- Ну, это уж не твоя забота, - сердито оговорил его Леонид Константинович. - Дела у тебя другого нет?
Разговор кончился тем, что Николай Иванович уехал в область обговаривать с кем надо насчет бригады монтажников. Василия, молодого беспокойного заведующего районным отелом культуры, он попросил побыть и помочь, если в этом случится нужда, киносъемочной бригаде. Леониду Константиновичу и говорить ничего не надо - он председатель колхоза и дело тут его хозяйское.
Москвичи пошли по деревне, чтобы оглядеться, где и что можно снять с натуры. Василий и Леонид Константинович остались у машины. Им надо было решить, как быть с "обрядом". Тут ли его совершить. Или пригласить гостей и Лукича, конечно, в дом к председателю?
- Николай Иванович, между прочим, услышав про ваш "обряд", выразительно на меня посмотрел, - сказал Василий.
- Ну, что уж мы, не русские, что ли? Наверно, ведь не каждый день с киносъемками из Москвы в колхоз приезжают, понимать должен Николай Иваныч.
- Смотрите… Но уж если решено, можно и здесь этот обряд. Это не суть важно. А вот с выбором места съемок мы поторопились. Можно было их уговорить и на центральной усадьбе снимать.
- А, собственно, разница-то нам в чем?
- Я думаю, в кадр могли бы попасть не дед да горшки, но и фон. А фон - это колхоз. Один из лучших в районе. В этом и разница. Вместо того, чтобы показать во всем масштабе лучшее хозяйство, в кадре будет отжившая деревня Пеньки.
- Больно ты здоров деревни-то списывать. Нормальная деревня. Спроси-ко вон Митьку. У него, правда, тут особый интерес. По нему лучше Макарова дома вообще ничего нету, но и без этого он бы сказал, что жить в Пеньках так ли еще можно… Так, что ли, Савелов?
Митька небрежно оседлал мотоцикл, и прежде, чем пустить его с места в карьер, ответил снисходительно:
- Разве дело-то в этом, Леонид Константиныч? За делами-то мы бы так до осени и не вспомнили про трансформатор. А тут, погодите, все быстренько найдется. У них нужда, у них и сила.
- Лихо ты, брат! - качнул головой председатель. - Ну-ну… Гляди, как момент уловил. Только ведь если завтра с гослинией ничего не получится, светить-то тебе все равно придется.
- И посвечу, придется если.
Глава 4
Дело склонялось к обеду, поэтому долго ждать к столу никого не пришлось. Закуска собралась простая, крестьянская - хлопот с ней немного, а бутылку открыть - и того проще.
- Простите, познакомиться толком не успел. Как вас, гости дорогие, называть? - весело спросил председатель москвичей.
- Я - режиссер и кинооператор Денис Кузнецов, - представился старший из группы.
- А по отчеству?
- Вообще - Михайлович. Но я еще не привык к этому. Просто Денис. А это, - указал он на сидящих рядом парней, - мой ассистент Виктор и шофер-осветитель Валентин. Вот и вся группа. Ну, а Василия вы лучше меня знаете.
- Встречали!.. Значит, Денис, Виктор и Валентин? Запомним. А я, значит, председатель здешнего колхоза Леонид Константинович Старостин. Это - известный вам дядя Миша, Михаил Лукич Болотников, бывший наш бригадир, ветеран колхозного строительства. Ой, было у нас с ним дело! Ну, да ладно. Кто старое помянет, тому, как говорится… Супруга его - тетка Матрена. Отчество твое, Матрена, как?
- Ивановна, чай! - откликнулась хозяйка из-за переборки.
- Ивановна. Правильно. Да… Поговорить бы с вами, посидеть, да время сейчас такое! Волка, как говорится, ноги кормят. У председателя одна нога тут, другая - там. Заготовка кормов! Сенокос, по-старому - страда! Хлеба на подходе, лен. Забот - неделю не брился. И спать - не помню, когда высыпался. А уж спрашивают с нашего брата! Что вы там в кино показываете? Ерунда. Вот в жизни, когда спрашивают - да! Тот же Николай Иванович. Сегодня - золото мужик, нормальный начальник областного управления культуры. А помню, года три что ли назад, на страду у нас уполномоченным был по району - только огонь сыпался. Я, грешник, у дяди Миши тогда все горшки перехлестал. На первое место в районе выходили по хлебосдаче, а он сперва семена вздумал засыпать. Семена, конечно, первей первой заповеди, а сосед-то нас и обошел. Престиж колхоза пострадал. А мы только в люди выходили, и хотелось, чтоб уж твердо было… Помнишь, Михаил Лукич? А ты куда это, хозяин, от гостей?
- Макара позову, - ответил Михаил Лукич и поскорее вышел, чтобы не остановили. Помнишь ли, говорит? А чего же не помнить-то? Подкатил прямиком из района к дому, наругал, на чем свет стоит, да мало наругал, горшки давнишние - до сенокоса еще навертел, в сенях стояли, - все, как один, перемял, перемолол сапогами. Правда, извинялся потом…
- Деда Миш, а кино-то уже делали? - первым сунулся ему под ноги распаренный велосипедной гонкой Ванятка.
- Нет, дураха. Завтра будут делать, а то и отставят совсем.
- А не врешь, деда Миш?
- Ей богу! Пухнут у меня горшки на кругу, а это им не годится.
- Ты, может, не стараешься?
- Да как не стараюсь, дураха? Стараюсь. Старый уж я, верно…
- Старый, - согласился Ванятка. - А завтра-то когда будут делать?
- Да как накупаетесь в бочаге, так и приходите. Может и начнут.
- Может, им блюдо надо свертеть, дак ты меня позови, я блюдо-то умею.
- Вот как закажут блюдо, так и позову.
Детворе сразу стало скучно возле Михаила Лукича, подняли горячие велосипеды, погнали на речку, а он пошел к лавке деда Александра.
- Обрядиться-то хошь, поди? - спросил он Макара.
Макар ерзнул головой об горячее бревно дома, чтобы кепка опустилась пониже на лоб, поглядел из-под козырька на приятеля.
- Да чего я тебе скажу? По жаре-то и без обряда тошно, а то дело, что задарма, да пропадет если, дак и худ квас, да лучше в нас. А ты смурной, гляжу?
Михаил Лукич хотел, было, отмахнуться, но не отмахнулось у него.
- Худо. Повертеть-то даве сел, молошник хорошо пошел, а кринка сперва на кулак ладила намотаться, а потом и опухла.
- Обрядом опахнуло.
- Да какой к лешему обряд. Руки по пуду - што та, што эта. - Он поглядел на изношенные свои руки, пошевелил пальцами. - Ванятка вон говорит старый, мол, стал.
- Да, чай, не жениться тебе - горшки-то ляпать. Погоди, щас замолодеем! - И Макар упер колоду в землю, чтобы подняться с лавки. - Замолодеем, говорю, баррикада?
- Да, да, да, да, - откликнулся дед Александр.
Глава 5
Стол в доме оказался мал для стольких гостей, и хозяин хотел примоститься в сторонке, рядышком с Макаром, о его усадили в передний угол, дескать, он сегодня главный именинник. Михаил Лукич не запротивился, ему даже приятно стало от такого почтения. И Матрене стало приятно за старика, и Макару - за приятеля. Леонид Константинович тем временем поднял стопку, оглядел приезжих, хозяина, и у Михаила Лукича екнуло под рубахой: чего такого скажет председатель? Первым делом про колхоз, конечно, - это у него так водится, а потом уж и про хозяина может, а то и про горшки. Язык у него поворотливый.
- Ну, так что же, гости дорогие? Тостов вам на сегодня хватит, председатель обвел рукой стол, дескать, есть, подо что тосты говорить, а первый тост я предлагаю…
Опять екнуло у старика: неушто своему же заведению изменит - не с колхоза начнет?
- … предлагаю за успех дела. За ваш успех, за наш за колхозный, за всеобщий, словом. Чтобы каждому его дело с пользой было, как вон горшки нашему хозяину.
Водка оказалась холодной - в погребе стола у Митрича, на льду - пошла хорошо. И рубец из телячьей брюшины был холодный, и хрен в баночке - тоже со льда. Митрич толк в "обряде" знает.
Не заметили, как выпили по второй и по третьей. Но не веселило что-то Михаила Лукича выпитое. Ну, оплошал он давеча с кринкой, а все равно бы можно сказать хоть за гончарное дело, если уж не за мастера. А ведь стопки пока за него никто не поднял. Занятые люди. Головы у всех другим забиты, а гончарство-то, что уж?.. Всю жизнь, сколько помнит себя, занимался он этим ремеслом. Не горшками, конечно, жил: до колхоза батрачил, а колхозы начались, работал в них. Только пустыми днями, а то дак и ночью мял глину, садился за круг и крутил горшки, кринки, цветошницы, опарницы - чего только надо было. Крутил для себя, для деревни, а случалось, и для базара. И вечно ему это занятие было в укор, а то и в обиду. Другой мужик сплоховал на работе, ему ничего, простительно. А Болотников, чего не доглядит, и пошли горшки считать! Сколько за его жизнь председателей перебывало в колхозе, все ему горшки поминали. А сколько обысков раньше делали? Дескать, необложенный налог от кустарного производства… Это уж после войны было - телку-то пришлось со двора свести… В сорок седьмом. Прибыл финагент, посчитал горшки в углу, ушел, ничего не сказавши. На другой день опять явился. И на третий день ту же партию считает. А потом бумагу выписывает, что-де кустарь Болотников вырабатывает на дню партию в 70 единиц гончарных изделий. Михаил Лукич ему: мол, те же все горшки-то считаешь, они тут за три недели накоплены! Когда же это, от колхозных дел не бегая, семьдесят единиц в день успеть накрутить? А тот: дескать, откуда видать, что они трехнедельные? Государство-то дурить все вы горазды, будь горазд и поплачивать. Уж такой мужиченко был неважный - пьяница и завистник, при вдовах солдатских по деревням кормился. Потом сгинул куда-то. А тогда власть имел. Через неделю бумага из района пришла: такой-то кустарь-одиночка обязан уплатить в доход государства такой-то налог в четыре таких-то срока. Можно бы, конечно, походить с бумагой-то, пожаловаться, кому следует, да где время-то для этого взять? Так и пришлось телку свести за налог. Много ли за кругом-то высидишь? День-то, бывало, так за плугом уходишься, что и покрутил бы побольше, да не крутится. А потом, сколько их увезешь на себе? Только и слава, что на базаре побывал! Так вот и было. А все равно, до чего же веселые тогда горшки крутились! Легкие-то, звонкие-то, полива так и сверкает!..
А два года назад - это уж он окончательно с пенсией примирился, и для гончарного дела времени стало вволю - Матрена привезла ему с базара письмо, в котором Дом народного творчества просил его изготовить для выставки образцы глиняной посуды, какую он делает. Михаил Лукич и накрутил им целый мешок всего, расписал посуду белой глиной, поливу поровней навел, обжег хорошенько и сам свез в область. Там все его изделия описали по акту и попросили еще раз пожаловать, когда будет открыта выставка. Пуще свадьбы ждал он этого дня, а ехать не пришлось: Дмитрия - сына - как на грех трактором в мастерской прижало, ходил к нему в сиделки. Так и попал на выставку только к закрытию. Там ему диплом выдали под музыку и заплатили хорошие деньги, потому что все его изделия закупил музей, Не успел домой приехать - письмо летит: все его музейности отвезены в Москву, а оттуда - на выставку за границу. В письме от этой выставки был вложен специальный листок с благодарностью "за любезное согласие участвовать в показе и за предоставление в высшей степени интересных экспонатов". Он, как это письмо получил, выпил с Макаром, а выпивши-то, пошел к Леониду Константиновичу: вот, мол, бил горшки-то? А они все - редкие музейности, по заграницам поехали! Председатель прочитал бумаги, поздравил, конечно, потом сказал: "Чем черт не шутит!" - и велел вставить листок от выставки и диплом в рамку и вывесить в конторе рядом с прочими лощеными бумагами, которыми в последние годы колхоз не обижен. Ну, а теперь вот за новую партию горшков коробку эту привезли, людей вон сколько понаехало - только радуйся.
- Гости дорогие! - сказал Леонид Константинович. - Прошу прощения! Мне пора. Спасибо, и извините, ежели, чего не так. Еще свидимся. Ивановна, ты корми гостей, гляди, чтобы знали, как у нас. - Покрасневший, потный, он пожал каждому руку и ушел.
- А ничего он у вас! - кивнул на дверь подвыпивший Василий.
- Ничего, - согласился Макар и пересел на председателево место. - Што пить, што говорить.
- Да уж пить-то да говорить солощее тебя поискать по колхозу, - отрезала ему Матрена. - Тебя теперича только слушай - язык-то отвязал.
- А и послушаешь, мать. Я щас дело скажу. Налей-ко-те еще по одной.
- Да уж тебе-то не хватит!?
- Полно тебе! - одернул Михаил Лукич хозяйку. - Лей, Макар, скоко в аппетит будет.
- Мне-то бы как раз и лишку для одной-то ноги, а выпить надо. Ты, парнек, налей-ко всем, - попросил он Валентина.
- Мне уже хватит, - сказал Денис.
- Лей-лей, - подтолкнул Валентина Макар.
- Нет, я серьезно, - сказал Денис. - Уже жарко что-то. Лучше бы чаю.
- Чай не штука. - Макар поднялся за столом, поглядел в свою стопку. - Глубокая лешая… Мы ведь вот у мужика в доме собрались. Да у мужика-то еще у какого! Видали, в конторе на его имя грамот скоко всяких висит? А ведь все те же руки-то у его, других не приставили. Вы вот теперича приехали. Поздновато маленько, у его уж вон и круг позеленел. Ну, да, может, и встряхнется еще… Так вот я бы и желал… Сладкой-от чай у нас три раза на дню бывает, а горькая - токо по праздникам. Я дак вот горькой за его хлебну и вам советую.
- Полно, Макар! - Михаил Лукич махнул слабой рукой и переморгнул глазами, чтобы не набегали слезы. - Эко дело! Нам теперича чего? Как битым горшкам… - Он не знал, что ему сказать дальше, а гости уже встали за столом. Денис быстро налил себе в стопку и сказал глухим голосом:
- Простите нас, Михаил Лукич.
Выпили за хозяина. Ничего особенного вроде не сделали - просто почтили старика, почтили его дело, а будто каждому в отдельности было отдано почтение. На душе стало просторно и говорить о чем-то захотелось или песни петь.
- Чего бы это гостям про тебя рассказать, а, Матена? - с благодушным озорством спросил Макар.
- Дела у тебя другова нету? - отмахнулась хозяйка.
- А не про тебя, дак про приятеля, што ли? Глянь-ко-те на его - на кого похож? Ладно, богомазов теперича нету, а то бы за место гончарного дела иконописное в деревне развелось.
- А верно! Истинный этот… Ну как его, господи!? - сраженный неожиданным открытием стал спрашивать Василий. - Денис Михайлович, а? Этот, правда?.. Как его?…
- Действительно. Только у того борода была погуще и глаза жесткие, - пошутил Денис.
- Слушайте, а вы не родственники с ним? - спросил Василий.
- Разве што меньшой брат, али от заду девятая кость, как у нас говорят, - попробовал отшутиться Михаил Лукич.
Макар потянулся к гостям, замотал головой.
- Это што-о! - протяжно сказал он. - Раньше он у нас на господа нашего Иисуса Христа один в один был похож. Вота история-то была! Рассказать им, Михайла?
- Отстань, леший, народ-от смешить! - вступилась Матрена.
- Уймись! Дак, чего, Михайла, рассказать? - переспросил Макар.
- Да мели, бес с тобой! - согласился Михаил Лукич.