- Всё в верхнем ящике стола. Три альбома. Ключ от ящика - прямо на столе, под коробкой для сигарет… Но только если тот, кого вы пошлете, поговорит с Ветой, об этом будет знать весь город.
- Не беспокойтесь, мы сумеем обойтись без нее.
Профессор задумчиво положил записную книжку в карман и, выжидательно помолчав, поднялся.
- Признаюсь, ваш случай не дает мне покоя. Когда ничего не понимаешь и никто ничего не понимает… Может быть, физические упражнения по ночам?..
Он пожал плечами.
- Один раз у меня онемели ноги, и тогда я встал с постели - вот сюда, на ковер…
- Вас ничего не удивило?
- Как же! Я проверил все свое тело: мышцы как в молодости, сильные, налитые. Не ожидал. За столько недель почти абсолютной неподвижности они должны были… как бы это сказать…
- Да, должны были, - не стал ему подсказывать Профессор, направляясь к двери. Но вдруг обернулся и взглянул ему прямо в глаза. - Вы забыли дать мне ваш бухарестский адрес.
Он почувствовал, что заливается краской, и, пересиливая себя, улыбнулся.
- Адреса нет, я был прямо с поезда из Пьятра-Нямц. Поезд пришел около полуночи. В Пасхальную ночь.
Профессор не спускал с него недоверчивого взгляда.
- Но все равно куда-то ведь вы направлялись… И подле вас, на тротуаре, не нашли никакого чемодана.
- Чемодана и не было. При мне ничего не было, кроме голубого конверта. Я имел в виду покончить с собой. Мне казалось, что я приговорен: атеросклероз, Я терял память…
- Вы приехали сюда, чтобы покончить с собой? - переспросил Профессор.
- Да. Мне казалось, что другого выхода нет. Все решения были в голубом конверте: несколько миллиграммов стрихнина, припасал для такого случая…
II
Он знал, что это сон, но, сколько ни тер левой рукой свежевыбритые щеки, проснуться не сумел. Только когда машина въехала на бульвар, он узнал места: прежде всего по запаху цветущих лип. "Едем к Шоссе", - понял он, со щемящим чувством глядя на старые дома, погружаясь снова в студенческие годы. Сколько уж лет он не бывал здесь! Затем началась аллея из высоких деревьев. Отворились ворота, щебень заскрипел под тормозами, и машина остановилась у высокого крыльца с серыми каменными ступенями. "Почему вы не выходите?" - услышал он незнакомый голос и с удивлением выглянул наружу. Никого. Только наверху, как ему показалось, приоткрылась дверь. Похоже, его тут ждали. "Надо выйти", - сказал он себе.
И проснулся в ослепительном свете утра. Еще не было шести. Видимо, забыли с вечера задвинуть шторы. Скоро пришла сиделка.
- Костюм вам принесла.
В руках она держала целый ворох одежек и улыбалась. Звали ее Анетта, была она вполне молодая и самая смелая (несколько дней назад, глядя ему прямо в глаза, сказала: "Когда вы отсюда выйдете, пригласите меня как-нибудь вечерком в кино?"). Она помогла ему одеться, хотя необходимости в том не было. По ее разочарованному взгляду он понял, что пиджак сидит на нем неважно. "В плечах тесен", - заключила она, поправляя голубой галстук в серую крапинку, который никак не вязался с полосатой рубашкой. Подошедший дежурный врач зорко оглядел его и сделал кислую мину.
- Сразу видно, что костюм с чужого плеча. Это может вызвать подозрение. Надо бы подыскать вам что-нибудь другое. Доктор Гаврила говорил, что у него осталось от дяди несколько костюмов отменного качества.
- После дядиной смерти, - уточнила Анетта. - А носить одежду чужих покойников не положено. Своих - другое дело, это в память о них…
- Сойдет и так, - сказал он, улыбнувшись. - Сейчас уже нет времени переодеваться. Может быть, я еще заеду, в другой раз.
- Однако в таком пиджаке, - заметил дежурный врач, - вы будете привлекать к себе внимание. Еще увяжутся следом…
- Если сесть поглубже, на заднее сиденье, может, и обойдется.
Он спустился во двор, сопровождаемый доктором Кирилой, который был ему менее всех симпатичен, потому что явно за ним шпионил. Наткнувшись взглядом на машину, он резко остановился.
- Я уже видел эту машину, - шепотом проронил он. - Сегодня ночью я видел ее во сне… Кое-кто сказал бы, что это дурной знак, что это к несчастному случаю.
- Я несуеверный, - четко и безапелляционно произнес доктор Кирила, распахивая дверцу. - Так или иначе, нас ждут.
Когда машина направилась к бульвару, он погрузился в странное душевное затишье, перемежавшееся мощными приливами радости.
- Откройте окно, - попросил он, - сейчас начнутся цветущие липы… Подъезжаем к Шоссе, - продолжал он немного погодя. А потом: - Вот увидите, какое красивое здание за высокими деревьями, какая аккуратная аллея, мощенная щебнем. И лестница из серого камня…
Доктор Кирила все это время поглядывал на него с озадаченным видом. У подножия лестницы машина остановилась.
- Почему вы не выходите? - раздался голос.
- Ждем дежурного, отметить прибытие, - ответил шофер.
Скоро по щебню зашоркали торопливые шаги, и к машине сзади подошел по-военному стриженный человек со смуглым, изъеденным оспой лицом. Доктор Кирила открыл дверцу.
- Вот пациент, о котором вас проинформировали. Вы его с другими не мешайте. Впредь вся ответственность лежит на вас.
- Понял, - буркнул человек. - Можете не беспокоиться. Я с него глаз не спущу.
- Что он делает в палате или в саду, - уточнил доктор Кирила, - вас не касается. Вы за воротами следите…
Палата ему понравилась: просторная, с окнами в сад и, как было обещано Профессором, с деревянным столом и с полками для книг. Он подошел к открытому окну, сделал вдох и учуял запах цветущего шиповника. И хотя он улыбался, левой рукой потирая гладкие щеки, уже не впервые за последнее время он испытал странное чувство: что все это на самом деле не имеет к нему отношения, что это происходит с кем-то другим.
- Попробуйте описать как можно точнее, как можно подробнее, что для вас значит "кто-то другой", - попросил его раз Профессор. - В каком смысле вы чувствуете себя чужим самому себе? В том смысле, что вы "не обосновались" еще в своей новой ситуации? Это крайне важно. Записывайте все, что приходит в голову. Если нет расположения писать или слишком многое просится на язык, включайте магнитофон, только всегда называйте день, час и место и уточняйте, диктуете ли в постели или на ходу.
В последние дни своего пребывания в больнице он исписал почти целиком толстую тетрадь. Записывал все подряд: названия книг, которые когда-либо читал (ему особенно нравилось указывать год и место издания и год, когда он впервые прочел каждую, - так он проверял чудесное возвращение памяти), стихи на всех языках, которые когда-либо изучал, алгебраические задачи, сны, которые представлялись ему знаменательными. Но что-то удерживало его от записи последних открытий. Что - он сам не понимал и раз поделился с Профессором своими ощущениями.
- Очень важно установить подоплеку вашего внутреннего сопротивления, - отвечал тот. - Попробуйте, хотя бы приблизительно. То, что вы не хотите говорить ("не могу!" - мысленно поправил он), относится к определенным событиям вашего прошлого или, наоборот, связано с вашим нынешним положением, которое для нас по-прежнему загадка?..
Он отступил от окна и, пройдясь взад и вперед по комнате - как в молодости, заложив руки за спину, - растянулся на постели и уставился в потолок.
- Я принес вам ваш семейный альбом, - сказал ему Профессор как-то утром. - Тут ваши лицейские и университетские фотографии, путешествие по Италии. - И добавил, выждав с минуту: - Вам не любопытно взглянуть?
- Откровенно говоря, нет.
- Но почему?
- Сам не знаю почему. Такое ощущение, что я оторвался от прошлого. Что я уже не я.
- Интересно, - заметил Профессор. - Но хорошо бы в этом разобраться…
В конце концов он сдался и согласился перелистать альбомы. Профессор, сев на стул у постели и молча вперив в него пытливый взгляд, внезапно спросил:
- Что вам приходит в голову? Какого рода воспоминания? Какие ассоциации?
Он в нерешительности мял левой рукой щеки, про себя повторяя: "Ей-Богу, это уже нервный тик".
- Я прекрасно помню, когда и где они сняты, каждая. Не только год, но, кажется, и день. Я слышу голоса, различаю слова, чувствую особый запах того места и того дня… Вот, например, здесь, где мы с Лаурой в Тиволи. Стоило мне взглянуть на карточку, я погрузился в утреннее тепло, в благоухание олеандра, но тут же в нос ударила химическая вонь, и я вспомнил, что по дороге туда мы прошли мимо двух котлов с разогретым мазутом.
- Гипермнезия с латеральными эффектами, - пробормотал Профессор.
- Чудовищно, - подхватил он. - И совершенно ни к чему.
- Это только так кажется, что ни к чему, потому что мы еще не знаем, что с этим делать, с этой фантастической рекуперацией памяти… - Профессор улыбнулся. - У меня для вас хорошие новости. Через несколько дней вы получите из вашей домашней библиотеки книги по первому списку, то есть все грамматики и словари, которые вы заказали. Бернар полон энтузиазма, он сказал мне, что это будет самый лучший тест. Особенно интересными ему кажутся ваши отношения с китайским языком: тот факт, что вы начинали учить китайский в юности, потом забросили его лет на десять-двенадцать, еще до войны, после войны опять за него взялись, а потом внезапно бросили насовсем. Таким образом, речь идет о нескольких слоях памяти. Если вы дадите себе труд прислушаться к себе и все записать, мы увидим, какой пласт реанимируется первым…
Некоторое время они помолчали, глаза в глаза, словно ожидая, пока заговорит другой.
- Что думают в Пьятра-Нямц о моем исчезновении? - не выдержал он. - Я не из любопытства, мне просто надо уже сейчас знать, какие у меня шансы…
- Шансы на что? - спросил Профессор.
Он неловко усмехнулся. Произнеся это выражение, он уже ощущал его неуместность.
- Шансы начать жизнь сначала, не рискуя приплести к ней мою прежнюю биографию.
- Пока я не могу сказать вам ничего определенного. Там ходят слухи, что вы находитесь в больнице, где-то в Молдове, без памяти. Кто-то припомнил, что под Пасху, в субботу, видел вас на вокзале, но не знает, в какой поезд вы сели: свидетель торопился домой…
- Кажется, я знаю, кто видел меня на вокзале, - прошептал он.
- Чтобы собрать книги по вашему списку, полиция инсценировала обыск. На том основании, что, дескать, один легионер, зная о вашем исчезновении, укрывается у вас в библиотеке… - Профессор замялся, говорить ли дальше, И все-таки решился: - Но, очевидно, с течением времени проникать в дом будет все сложнее. Скоро и в Пьятра-Нямц узнают то, что знает уже весь Бухарест: что в какого-то человека преклонных лет попала молния, и вот, через десять недель, он не только совершенно здоров, но и вернул себе молодость… Лишь бы не узнали остального…
Неделю-другую спустя, выйдя в сад, он столкнулся лицом к лицу с хорошенькой девушкой. Неизвестно из каких соображений она хотела замаскировать свою природную красоту, с нарочитой вульгарностью размалевав лицо. Улыбка незнакомки, в которой вызов мешался с невинностью, напомнила ему один из его последних снов. Он слегка поклонился и сказал:
- У меня впечатление, что мы где-то встречались.
Девушка прыснула. "Жаль, - подумал он. - Она смеется так же вульгарно, как красится".
- Какой ты деликатный, - протянула она с интонацией плохой актрисы. - Что было, то было. Встречались.
- Где и когда?
Девушка слегка нахмурилась, заглядывая ему в глаза.
- Последний раз сегодня ночью, в палате номер шесть… Твоя соседняя, номер четыре, - бросила она, уходя.
Профессор зашел к нему в тот же вечер, чтобы взять на прочтение очередную тетрадь, и выслушал его без улыбки, пряча глаза.
- Я полагал, вы знаете, в чем дело, и понимаете, как бы это сказать, научную направленность эксперимента. Анализ не может быть полным без индекса сексуальной потенции. Вы ведь помните, какой вопрос задал вам в последний свой приезд доктор Бернар.
Едва удержавшись от смеха, он покачал головой.
- Помню ли я!.. Да я готов был со стыда сквозь землю провалиться. Выставили голого на всеобщее обозрение. Вокруг стола одни иностранцы…
- Я вас предупреждал, что соберется международный консилиум. Все приехали, чтобы лично убедиться… Информация, которую я опубликовал в "Ла пресс медикал", не внушила им доверия.
- Я не ожидал подобного вопроса… К тому же я был тогда еще в больницей просто не имел случая никаким образом проверить свои сексуальные возможности.
Профессор криво усмехнулся.
- Но мы кое-что узнали - косвенным образом, конечно, через сиделок.
- Через сиделок?
- Мы полагали, что инициатива исходила от вас… В иных обстоятельствах пациент и соответствующая сиделка понесли бы наказание. Но в вашем случае мы не только закрыли глаза на нарушение, но и оценили всю весомость информации. В конце концов, тут важен не контекст, а сам факт… Что же касается барышни из шестого номера, - продолжил Профессор после паузы, - тут есть привходящие обстоятельства. Лучше я скажу вам сразу, чтобы не возникло осложнений потом. Эту барышню нам навязала Сигуранца.
- Сигуранца? - переспросил он испуганно. - Но зачем?
- Не буду делать вид, что мне все известно, но я знаю точно, что Сигуранцу ваш случай весьма интересует. Вполне возможно, там не убеждены, что я сказал им всю правду, и, по сути дела, они правы. В любом случае Сигуранца не верит в вашу метаморфозу. Там убеждены, что история, которая у всех на устах, про молнию в Пасхальную ночь, про ваше коматозное состояние, а затем полное выздоровление и омоложение, - это утка. И что пустили ее легионеры в целях камуфляжа личности одного из своих лидеров, которому они готовят побег за границу.
Его испуг сменился спокойным любопытством.
- Значит, мое положение серьезней, чем я это себе представлял. Но поскольку никакого выхода пока что нет…
- Выход найдется в свое время, - перебил его Профессор. - А пока вам следует знать, что Сигуранца за вами следит и следила с самого начала. Поэтому мы и снабдили вас костюмом, в котором вы не осмелитесь выйти на улицу, иначе вас немедленно арестуют. И в больничной униформе, какой бы она ни была элегантной, вы тоже не пойдете гулять по городу. Вы поняли намек: гуляйте на здоровье, но только до ворот. Вот то, что мы знаем. Но мы не знаем даже, какая часть персонала клиники - информаторы Сигуранцы…
Он рассмеялся и левой рукой помял щеки.
- В сущности, может, это и к лучшему. Здесь, взаперти, я по крайней мере огражден от сюрпризов.
Профессор смерил его долгим, сомневающимся взглядом, затем решительно сказал:
- Вернемся к более важной проблеме. Вы абсолютно уверены, что принимали свой сексуальный опыт за эротические сны?
Он задумался.
- Вот сейчас у меня уже нет абсолютной уверенности. До сегодняшнего вечера я был уверен, что речь идет о снах…
- Я спрашиваю, потому что при всем разнообразии ваших снов в них нет ярко выраженных эротических элементов - сколько я помню по прочтении тетради.
- Вероятно, мне следовало записать сны и такого рода, но я не счел их заслуживающими внимания… В любом случае, - добавил он, выдержав паузу, - если я спутал реальные события с эротическими снами, дело обстоит хуже, чем я предполагал.
Он приложил руку к виску, таким наивным жестом давая понять, что хочет собраться с мыслями.
- Я вас слушаю, - сказал наконец Профессор. - В каком смысле хуже?
Он поднял на Профессора глаза и смущенно улыбнулся.
- Не знаю, уловили ли вы некоторые намеки в той тетради, я говорю об ощущении, которое меня не покидает с недавних пор, ощущение, что я учусь во сне… или мне снится, что я учусь - например, открываю какую-нибудь грамматику, прочитываю и запоминаю пару страниц или листаю какую-нибудь книгу…
- Весьма интересно, - заметил Профессор. - Но вы не удосужились записать это в ясном и точном изложении. По крайней мере в той тетради, которую я читал.
- В ясном и точном у меня бы не получилось. Это какой-то многосерийный сон, можно сказать, образовательный: я и во сне вижу грамматические правила, иностранные слова и их этимологии. Я думал сначала, что тому виной сильные дневные впечатления от занятий. Но сейчас я думаю: а что, если я, наподобие сомнамбулы, вставал среди ночи и в самом деле принимался за книги?
Пока он говорил, Профессор не спускал с него глаз и хмурил лоб - знак, как он давно заметил, что в мозгу маэстро теснится множество вопросов сразу.
- Не знаю, не знаю, - сказал Профессор, - вы не выглядите усталым и не производите впечатление интеллектуала, который полночи проводит за книгами… Да и как могли не заметить света, если бы он горел по ночам в вашей комнате?.. Это какой-то парадокс - что расплывчатость ваших впечатлений, а точнее, стирание грани между тем, что с вами происходит во сне и наяву, развилось параллельно с гипермнезией… Помните, как вы рассказали мне о запахах олеандра и мазута, когда взглянули на фотографию сорокалетней давности…
- Но сейчас я больше в этом не уверен, - воскликнул он, - не уверен, что помню! Я ни в чем больше не уверен!
Оставшись один, он поймал себя на мысли: "Молодец, что сказал, что больше ни в чем не уверен. Теперь у тебя всегда есть отговорка - дескать, спал и видел сон. А если понадобится, можно и сон выдать за явь. Только будь начеку, никогда не говори им всей правды!"
Он покрутил головой, напряженно озираясь, и тихо сказал, как будто обращался к кому-то невидимому:
- Даже если бы я захотел, я бы не мог! Не знаю почему. - Он понизил голос до шепота: - Есть вещи, говорить о которых выше моих сил.
В ту ночь он долго боролся с бессонницей (впервые с тех пор, как ушел из дому, и это его встревожило. Бессонницей он страдал чуть ли не всю жизнь, но в последнее время решил было, что с ней покончено). Как обычно, он думал о загадке чудесного возвращения памяти. Впрочем, он уже давно понял, что речь идет ни о каком не возвращении, потому что нынешняя его память была куда острее и обширнее, чем прежняя. Память мандарина - как раз такая, какую, по словам Шаванна, следует иметь синологу. Только он, пожалуй, уже перещеголял любого мандарина: донельзя странная гипермнезия. Ему еще не привезли из Пьятра-Нямц грамматику и словарь, а он уже проговаривал про себя китайские тексты, отчетливо видя каждый иероглиф и по мере чтения переводя. Несколько дней спустя он проверил написание, произношение и перевод, лихорадочно пролистав антологию и словарь Жиля. Он не сделал ни единой ошибки. С легким сожалением он черкнул несколько строк в тетради: бедный Бернар не сумеет определить, который пласт памяти восстановился первым, пациент обнаружил, что владеет китайским языком в таких пределах, в каких никогда им не владел. Он открывал теперь любой текст, читал и понимал его с той же легкостью, с какой латынь или староитальянский.
Стояла теплая-теплая ночь, окно в сад было открыто. Ему послышались шаги. Не включая света, он спустился с кровати, высунулся из окна и увидел охранника. Как он понял, тот тоже увидел его.
- Не спится? - тихо, чтобы не будить соседей, спросил он.