Семь
Партийный рождественский бал
Гармиш, Германия
Гернакерштрассе, 19
24 декабря 1944 года
Они вернулись к столу. Элси дрожала.
– Съешь горячего, поможет, – посоветовал Йозеф.
Принесли рисовую кашу с корицей. Элси она нравилась, но дымящееся варево не лезло в горло. Каша только обожгла язык, Элси не почувствовала вкуса и не смогла согреться.
Слава богу, Йозеф не спросил про Кремера. Она не смогла бы говорить, хотя ее подмывало встать, ткнуть пальцем, опозорить обидчика. Но он офицер гестапо, а она – дочь пекаря. Гейзель в Лебенсборне, жизнь семьи зависит от покровительства партии. Ответственность за них превыше ее личной чести. Ее молчание защищает всех. Пока.
Официанты убрали десертные тарелки. Музыканты заиграли джаз, пары потянулись на танцпол.
– Можно я поеду домой? – прошептала Элси. Взяла перчатки со спинки стула, натянула. Кольцо с бриллиантами и рубинами некрасиво встопорщило гладкую лайку.
Йозеф мягко взял ее за подбородок и вгляделся в лицо. Она отвела взгляд. Он взял ее руку, поцеловал костяшки.
– Конечно, фройляйн Шмидт.
Спустя несколько минут он вывел ее из банкетного зала по серебристому коридору на улицу, где их, тихо урча мотором, ждала черная машина.
Автомобиль промчался по улицам и остановился у пекарни. В окне верхнего этажа горел свет. Мама, конечно, еще не ложилась.
С тех пор как вышли из-за стола, Элси и Йозеф не сказали друг другу ни слова. Потрясенная злобной клеветой Кремера, Элси боялась, что Йозеф рассердится, упрекнет ее за то, что плохо себя вела с его сослуживцем. Элси теребила пуговицы на перчатках.
– Извини, что пришлось рано уехать. – Вот и все, что она могла сказать, не паникуя.
Спокойствие. Если чересчур разволноваться, он подумает, что Кремер прав, что она и впрямь шпионка.
– Я и сам не люблю оставаться допоздна, – сказал Йозеф, отвернулся и посмотрел в окно. – Прошу прощения за то, что случилось. Надеюсь, ты не пострадала.
Элси потрогала губу. Больше не кровоточит, но уже распухает.
– Нет. – Она сглотнула комок в горле.
Йозеф вздохнул с облегчением, но на нее все равно не посмотрел.
– Кремер – хороший офицер. Он сегодня выпил лишнего. Неприемлемое поведение. – Он прокашлялся. – Кремер женат по расчету, а не по любви. Вот и ищет любовь там, где не надо.
Элси кивнула. Тело задеревенело, как у игрушечного солдатика.
Йозеф глубоко вдохнул и повернулся к ней:
– Ты не ответила мне, Элси.
Теперь пришел ее черед смотреть в сторону, на дверь пекарни; хотелось поскорее оказаться внутри, среди сонно поднимающихся дрожжевых булочек. Надо ему объяснить. Она не мама. Ей недостаточно быть просто хорошей женой, она против брака по расчету, как у Кремера. Ей нужно много больше. Когда в фильме "Оклеветанная" Мирна Лой предлагала Уильяму Пауэллу на ней жениться, сердце у Элси искрило. "На луну", – сказал Пауэлл и поцеловал Лой. Элси хотелось на луну.
Выпотрошенные снеговые тучи стелились низко, заслоняя гору Цугшпитце и звезды над ней. Долина – точно стеклянный снежный шар с вечной зимой внутри.
– Я… – Элси заставила себя взглянуть Йозефу в глаза. – Я не могу… – начала она, но Йозеф перебил:
– Понимаю. Первая вечеринка в партийном кругу, Рождество, предложение и… – Он одним пальцем погладил ее по руке. – Слишком много для одного вечера.
Палец был теплый, и Элси пожалела, что эта рука не может согреть все ее тело, растопить его в сахарную патоку.
Йозеф распахнул дверь, и мороз пробрался внутрь.
– Я приду пожелать вашей семье счастливого Рождества.
Она задрожала. Он прав: на сегодня довольно страданий. В сочельник все заслужили немного покоя. Они еще успеют поговорить. Элси пожелала ему доброй ночи и шагнула в снег.
– Элси. – Йозеф потянул ее обратно.
Она медленно обернулась, трепеща при мысли о том, какой вопрос Йозеф ей задаст. Вместо этого он ее поцеловал. Не так, как Кремер, который губами обслюнявил ей шею и исцарапал острыми зубами. Губы Йозефа была мягкими и упругими, как фруктовое желе на печенье. Она не смела дышать, боясь разрушить след этого поцелуя.
– Увидимся завтра.
– Завтра, – прошептала Элси.
Она вышла из машины. Сношенные туфли скользили по свежему снегу. Ручка двери замерзла – пришлось подергать, прежде чем повернулась. Тень Йозефа в темном окне машины ждала и наблюдала, пока Элси не исчезла в доме. Потом автомобиль уехал.
Элси затворила дверь. Металлический щелчок – и все спокойно. Ни скрипок, ни еврейского дисканта, ни порывов ветра и воплей, ничего – только мирное тиканье стенных часов. Элси положила сумочку и сняла мамины туфли. Половицы были теплее, чем ее ступни.
– Элси, – тихо позвала мама. – Это ты?
Элси плотнее закуталась в плащ и подошла к лестнице. Мама стояла наверху в ночной рубашке, со свечой в руке. Пламя отбрасывало на ступеньки свет и тени.
– Папа спит, а я не смогла уснуть. Тебе понравился бал? – не по-ночному бодро спросила она.
Элси захотелось упасть к маминым ногам и рыдать до икоты, но она была взрослая девочка, и бремя взрослости удержало ее.
– Ты все сделала, как я говорила? Вела себя как следует? Йозеф доволен?
Затаив дыхание, мама ждала ответа.
– Да. – У Элси перехватило горло. Сглотнула – не помогло.
Мама улыбнулась:
– Тебе повезло. Йозеф такой симпатичный.
Элси кивнула.
– Ложись, мам. А то простудишься.
– Да, доброй ночи. С Рождеством, детка.
Мамина свеча потускнела и исчезла. Элси пошла на кухню, затопила печь, поставила чайник. На деревянном столе, посыпанном мукой, лежали пять глазированных имбирных сердечек с точками и завитками застывшей глазури: Макс, Луана, Гейзель, Элси, Юлиус. Папа, по семейному обыкновению, встанет раньше всех и повесит сердечки на елку, на самые толстые ветки.
Чайник вскипел. Она расстегнула перчатки, потянула. Кольцо зацепилось за лайку. Она освободила ткань и осмотрела дыру. Даже мама не сможет заштопать. Кольцо мерцало при свете огня из печи. Элси сняла кольцо и поднесла к глазам. Ивритских букв не видно, но она знала, что они там. Элси положила кольцо на стол, потерла след на пальце. Она подумает об этом завтра. Вечер и так уже затянулся. В висках пульсировало, глаза жгло. Хотелось одного – выпить горячего и лечь в постель.
Пар от чайника злым призраком вздымался в темноте. Элси сняла чайник с огня и заварила ромашку из маминого гербария. В спину дунуло холодом. Задняя дверь закрыта на цепочку, но приотворена. За ней лежал в коробке со льдом карп – небольшой, с ладонь. По традиции в сочельник за дверь выставляли карпа. Одни считали, это чтобы святой Николай благословил, другие – что рыба вкуснее, если полежит на альпийском ветру. В последние годы традиция забылась, народ на все махнул рукой. Тут и шкурку-то свиную псу не оставишь – сразу стащит кто-нибудь голодный. Папа, наверное, продал немало хлеба на черном рынке, чтобы заполучить эту рыбешку. Только мама все держалась обычая и оставляла щель; вроде бы глупость из прошлых счастливых времен, но Элси не могла упрекнуть маму за то, что та упорно поступала по-своему. В воздухе пахло горящими сосновыми дровами. Она глубоко вдохнула.
Игольчатые сосульки наросли на железных звеньях дверной цепочки. Элси отломала их и выбросила за дверь. Едва они коснулись снега, что-то шевельнулось в темноте. Элси замерла. Дыхание перехватило. – Кто здесь?
Снег падал. Скрипели на ветру закоченевшие деревья.
Видимо, снег шутки шутит. Элси почти ничего не ела, да еще впервые в жизни выпила шампанского; удивительно, что ей не мерещатся лиловые полярные медведи. Она потрогала щеку. Отвар ромашки еще не выпит, но щека горит, Элси лихорадит. Немедленно в постель, вот что.
– Впустите, пожалуйста. – Из темноты появилось худое бледное личико.
Элси вскочила, смахнув сухую ромашку на пол. – Впустите, пожалуйста, – повторили за дверью. Затем в щель просунулась рука. – Спасите.
Элси отпрянула. Под ногами зашуршали сухие лепестки.
– Уйди, – сдавленно прошептала она. – Ты… ты призрак. Уходи. – Она подняла кипящий чайник.
Он убрал руку.
– Я бежал за вашей машиной.
– Что? – Сердце у Элси заколотилось. Рука с чайником задрожала.
– Они меня убьют. – Он просунул в щель голову, посмотрел на Элси.
И тут она его узнала. Тот мальчик-певец, еврей.
– Что ты здесь делаешь?
– Он сломал клетку, и я убежал.
– Убежал? – Она поставила чайник. – О господи. – Она потерла виски, унимая боль. – Если тебя найдут, нас всех арестуют. Уходи! – Она шуганула его от двери. – Убирайся!
– Я вам помог. Спасите меня, пожалуйста.
Он прижался к косяку, тяжело дыша, от холода весь синий. Всего лишь мальчик, одних лет с Юлиусом, не вреднее и не опаснее любого другого ребенка – еврейского, немецкого. Его убьет мороз или прикончат люди. Она может спасти его, если снимет цепочку.
Ветер дунул ему в лицо, и на ресницах повисли снежные хлопья.
Элси припомнила вздорные обвинения Кремера. Люди явно болтают про нее и ее семью. Если мальчик умрет у них на пороге, гестапо решит, что это она помогла ему сбежать. Она закрыла глаза. В голове бухал молот. Всего лишь ребенок, никакой угрозы, неважное дело. Завтра его можно выставить, завести по тропинке куда-нибудь в лес, на Экбауэр, и там оставить, как Гензеля и Гретель. Ну и что? Всего лишь мальчик. Всего лишь еврей. Хорошо бы он просто исчез, и все.
Снаружи, на тихой улице, послышались голоса, затрещал лед, заскулили собаки. Идут сюда. Элси сбросила цепочку, втащила замерзшего ребенка в кухню и затворила дверь. Он был меньше, чем казался на сцене. Запястья тоненькие, как миндальные печенья, пальчики – как стручки ванили.
– Быстро, – велела она. – Надо спрятаться. Снаружи уже кричали. Псы залаяли.
Элси огляделась. Деться некуда. Единственный тайник – наверху, ниша в стене ее спальни, но они не успеют туда добежать. Оставалось одно. Элси открыла печь, еще теплую от дневной выпечки. Подняла мальчика, легкого, как двойная порция теста для брецелей.
– Лезь, там не найдут.
Тощие пальчики сжали ее запястья. Свет ударил в узкое кухонное окно. Надо спешить.
Она посмотрела ему в глаза:
– Сам говоришь, что мне помог. Лезь давай.
Он отпустил ее и залез поглубже в закопченную кирпичную пасть.
– Держи. – Элси сняла габардиновый плащ. – Накройся.
Он взял плащ и сделал, как она велела.
Неверными руками Элси закрыла заслонку. На верхней губе выступил пот. Пробило полночь, две деревянные фигурки выскочили из часов, станцевали и снова удалились. Яркий луч ударил в окна, заколотили в дверь. Наступило Рождество.
Восемь
"Немецкая пекарня Элси"
Эль-Пасо, Техас
Трейвуд-драйв, 2032
10 ноября 2007 года
– Дерьмовое было Рождество, – сказала Элси.
Реба постучала ручкой по столу:
– Почему?
– Холод собачий. Я заболела. Воспаление легких, что ли. Лекарств не достать. Война. Люди умирали… а вкусный получился хлеб. – Она доела свой ломтик, крошки осыпали блузу. – Внесу его в меню. Джейн, – она повернулась к дочери, – сделай еще такого хлебца. Назовем его "Реба". – И Ребе: – Понравился, ja?
Реба кивнула и попыталась вернуться к делу:
– Но на фотографии вы в нарядном платье. Куда-то собирались?
Элси выковыряла из зубов кожицу от изюминки. Реба послушала, как шуршит диктофонная лента. – На вечеринку НСДАП, – сказала Элси.
Рука Ребы зависла над страницей. Все еще интереснее, чем она предполагала.
– Вы были в партии? – как можно спокойнее переспросила она.
– Я была немкой, – ответила Элси.
– И поддерживали нацистов?
– Я была немкой, – повторила Элси. – Нацист – это политическая позиция, а не национальность. Быть нацистом и быть немцем – разные вещи. – Но на этот вечер вы пошли?
– Один офицер пригласил меня на Weihnachten, на рождественский бал. Я пошла.
Реба кивнула и воззрилась на Элси весьма задумчиво.
Зазвенел таймер духовки. Джейн ушла в кухню.
– Все как здесь, – продолжала Элси. – Можно любить и поддерживать сына, брата, мужа, отца – своих солдат – и не поддерживать того, за что они воюют. Я каждый день это вижу в Форт-Блиссе. – Она откинулась на спинку кресла.
Реба прокашлялась.
– Как можно сравнивать Гитлера и войну в Ираке? Это совершенно разные вещи.
Элси не смутилась.
– А мы точно знаем, что там происходит? Нет. Вот и тогда мы не знали. Догадывались, что не все чисто, но боялись своих догадок и еще сильней боялись убедиться, что они правильные. У нас был дом, наши мужчины, наша Германия. Мы поддерживали наш народ. Конечно, сейчас, со стороны, легко осуждать и нас, и наше прошлое. Так что – да, я пошла на нацистский бал с нацистским офицером. Не все они были монстрами. Не сплошь Гитлер и доктор Менгеле. Были обычные люди, некоторые даже неплохие. – Она вздохнула. – Мы старались выжить, что было само по себе непросто.
– Вы когда-нибудь видели, как евреев… как с евреями жестоко обращались? – Реба запнулась. Как вообще задавать такие вопросы?
Элси сузила глаза:
– Да и нет. Какая разница? Правды вы никогда не узнаете. Если я скажу "нет", я хороший человек? Не виновата во всем, что вы знаете о Холокосте и нацистской Германии? А если я скажу "да"? Значит, плохая? И это бросает тень на всю мою жизнь? – Она пожала плечами и смела крошку со стола на пол. – Мы все немножко врем о себе, о своем прошлом и настоящем. Мы думаем, что есть ложь маленькая и незначительная, а есть большая и обличающая. А лжи все одинаковые. Только Бог знает, как все было, пусть он и судит. – Взгляд оливковых глаз проникал насквозь. – Я вам рассказала один свой секрет. Теперь ваша очередь.
Сердце у Ребы заколотилось быстрее.
– Моя очередь? – Она нервно рассмеялась. – Нет-нет. Это же я беру у вас интервью.
– Так нечестно. – Элси скрестила руки на груди. – Не ответите на мой вопрос – я тоже больше ничего не расскажу.
Реба взвесила за и против. Так с ней еще никто не поступал. Журналист спрашивает, интервьюируемый отвечает. Все. Роли не меняются. Однако статью пора сдавать. В недотрогу играть некогда.
– Хорошо. Спрашивайте, – уступила она.
– Джейн говорит, вы помолвлены. Как зовут вашего жениха?
Реба вздохнула. – Рики.
– Хороший человек?
– Хороший. Обыкновенный.
– Где работает, чем занимается?
– Пограничник.
– Пограничник! – Элси рассмеялась. – Много у него работы.
Серхио допил кофе:
– Приятного дня, дамы.
Он отнес пустую тарелку и чашку на кассу, протянул Джейн, их руки соприкоснулись, на миг вместе замерли.
– Увидимся mañana, – сказала Джейн.
Направляясь к выходу, Серхио нежно погладил живот:
– Ваша сдоба сведет меня в могилу, миссис Радмори.
– Ты это который год говоришь, – откликнулась Элси.
Джейн рассмеялась:
– Зато помрешь, набив живот сластями и улыбаясь!
Серхио кивнул ей и приподнял воображаемую шляпу. Дверь звякнула, закрываясь за ним.
– Кажется, хороший покупатель, – заметила Реба.
– Хороший. Обыкновенный, – парировала Элси. – Ну так объясни. Почему вы с этим Рики не назначили свадьбу?
Реба бросила сердитый взгляд на Джейн.
Джейн пожала плечами:
– Извини, ты же не сказала, что это секрет.
Реба расправила плечи.
– Просто я не готова.
– Не готова! Ты его любишь? – спросила Элси.
Эта прямота застала Ребу врасплох. Она затеребила ручку.
– Люблю, конечно. Не любила бы – не сказала бы "да".
Элси наклонилась вперед:
– Тогда вот тебе мой совет. Судьба не часто сводит нас с хорошим мужчиной. Факт. Все эти фильмы и телешоу, в которых люди говорят "я влюблен", все эти холостяки обоих полов, которые выбирают себе пару, как печенье в коробке, – тьфу! Ерунда. Это не любовь. Это слюни с потом пополам. А настоящая любовь… – Элси покачала головой. – Она не ко всякому приходит. Вот вечером в новостях: половина всех браков кончаются разводами. И диктор говорит: "Ах, как ужасно. Вы представляете?" – и я говорю: ja, еще как представляю, потому что все эти люди врали себе и друг другу, будто любовь – это хиханьки и сахарные сердечки. А на самом деле у каждого есть темная сторона. Если видишь его темную сторону и прощаешь, а он видит и прощает твою, тогда это что-то значит. – Она указала на кольцо у Ребы на груди: – Или надень, или верни. Вот тебе мой совет.
Пекарня была пуста. Наступило затишье между завтраком и обеденными толпами.
– Можно я вас прерву? – Джейн подошла к столу с миской глазури. – Мам, попробуй крем. Странный привкус какой-то.
Элси сунула палец в глазурь, лизнула.
– Выкинь, – сказала она. – Плохие белки.
– А в миске хорошо выглядели. – Джейн топнула ботинком. – Черт, мне сегодня юбилейный торт глазировать.
– Тут никто не виноват. Иногда не поймешь, пока не попробуешь, – сказала Элси.
Девять
Пекарня Шмидта
Гармиш, Германия
Людвигштрассе, 56
25 декабря 1944 года
Мама и папа наверху заворочались. Элси замела лепестки ромашки под стол, а те, что остались, положила в кружку и залила горячей водой. Как ни странно, рука не дрожала. На столе в муке лежало кольцо Йозефа.
Опять застучали в дверь, заорали.
– Что случилось? – послышался папин голос с лестницы. – Иду, иду. – И он включил свет.
Элси зажала кольцо в кулаке, и тут в кухню вбежала мама:
– Элси, что такое?
– Не знаю. Я заварила ромашку, и тут… – Она отвернулась и уронила кольцо в чашку, стараясь не смотреть на печь.
Вошли четыре вооруженных гестаповца. Двое обступили папу с флангов.
– Ищите что хотите, – сказал он. – Нам прятать нечего. Ради всего святого, сочельник на дворе.
– Мои извинения, герр Шмидт, но у нас приказ, – сказал коренастый солдат с дубовыми листьями на воротничке.
– А что случилось? – Мама, дрожа, босиком стояла на плитке.
– Еврей сбежал, – ответил гестаповец.
– Тут нет евреев, штандартенфюрер, – сказал папа и хлопнул по печке: – Тут хлеб да булочки.
Элси пробрала дрожь. Волоски на руках встали дыбом.
– Ходили куда-то? – Солдат покосился на платье Элси.
– На ваш праздник, – ответил папа. – Куда ее пригласил подполковник Йозеф Хуб.
– До этого момента вечер был прекрасный, – сухо добавила Элси.
– Извините за беспокойство. Это не займет много времени, – сказал штандартенфюрер. – Разрешите? – Он ткнул дубинкой в сторону лестницы.
– Да, конечно, идите и ищите, что вам надо, – сказал папа.