Двое отправились наверх, бухая сапогами по старым половицам. Двое остались в кухне.
Мама шумно вздохнула.
– Мой корсет лежит на виду, – прошептала она.
Элси закатила глаза. Гейзель пишет, что эсэсовцы дарят ей кружевные лифчики, так что солдаты наверняка видали галантерею и посексуальнее.
– Очень им нужно смотреть на твое застиранное белье, мам.
– Цыц, – оборвал папа.
Элси отодвинула чашку от края стола и скрестила руки. Мама стиснула сорочку на груди. Один солдат прокашлялся и вышел поискать снаружи. Другой обошел кухню, остановился у печи и повернулся к папе.
– Ваши лебкухен – мои любимые. Вы их прямо сейчас не печете?
– На Рождество мы не работаем.
Солдат кивнул.
– А тогда печь почему теплая? – Он потрогал заслонку.
Сердце Элси загрохотало, как грузовик. Мышцы свело.
– Кирпичная печка за ночь не остывает. – Папа зевнул и почесал шею.
Солдат подхватил зевок, снял фуражку и вытер лоб. В свете лампы Элси увидела, что он совсем мальчишка. Пятнадцать, не больше.
– Вот. – Папа откинул полотенце с подноса – там лежали ломаные имбирные пряники. – Бери сколько хочешь. Они некрасивые, но вкусные.
– Спасибо, герр Шмидт. – Поколебавшись долю секунды, он подошел к папе и набил печеньем карман. Но тут как раз вернулись его товарищи.
– Чисто, – сказал штандартенфюрер. – Пошли дальше. Gutenacht.
Солдаты вышли, а мальчик немного задержался.
– С Рождеством, – сказал он. Глаза у него блестели от юности и недосыпа.
– Счастливого Рождества вам и вашей семье, – сказал папа.
Солдатик неловко усмехнулся и побежал за своими.
Папа запер за ними дверь.
– Ну это ж надо? – Мама побарабанила пальцами по столу. – Еврей сбежал! На самое Рождество Спасителя. Невероятно.
Стены заплясали у Элси перед глазами. Она глотнула чуть теплого, слабого, горьковатого отвара. На дне блеснуло кольцо. Она поставила чашку рядом с горшком, в котором, накрытое полотенцем, поднималось кислое, жирное тесто для рождественского пирога. Утром папа испечет его на завтрак. Хоть бы родители поскорее улеглись. Тогда можно будет выставить этого ребенка.
– Я открывала дверь. – Мама взялась за дверную цепочку. – Из-за карпа. – Она, склонив голову набок, повернулась к Элси.
– Пошли спать, – позвал с лестницы отец.
У Элси закоченели пальцы.
– Мне было холодно.
Шаги отца протопали выше, выше и выше.
Некоторое время Элси и мама смотрели друг на друга. По груди Элси пробежала тонкая струйка пота. – Прости, – сказала она как можно спокойнее.
Мама приоткрыла дверь, снова накинула цепочку и оглядела кухню.
– Ты устала, – подытожила она.
Ледяной ветер раздул ее ночную рубашку, и она обхватила себя руками.
– Допивай чай и иди в постель.
У лестницы она еще раз остановилась и огляделась, потом начала медленно подниматься.
Только теперь у Элси задрожали руки. Она вылила чай и достала кольцо. Не зная, куда его положить, надела на палец. Дом затих. Ей хотелось, чтобы там, в печи, ничего не было, кроме золы и головешек. Хотелось забраться под одеяло и притвориться, что вся эта ночь – не более чем приснившийся кошмар.
В кухонном окошке отражалась измученная седая старуха. Элси оглянулась. Старуха тоже. Тогда Элси узнала себя, вздохнула и запустила руку в волосы. Гестапо скоро найдет его и отправит обратно. Элси представила этого тощего, несчастного ребенка в концлагере, и ее передернуло. Но если его найдут в пекарне, семья потеряет все. У нее закружилась голова, и она ухватилась за печную заслонку. Зря она впустила мальчика. Надо было захлопнуть дверь, и все дела. Она не захлопнула. Что теперь?
Элси осторожно открыла заслонку. Из черноты, как луна из-за тучи, выглянуло бледное лицо.
– Как тебя зовут? – спросила Элси.
– Тобиас, – прошептал он.
– Иди ко мне. – И она протянула руки.
Десять
Мюнхен, Германия
Альбертгассе, 12
Хрустальная ночь
9 ноября 1938 года
Лейтенант второго ранга Йозеф Хуб стоял на крыльце с молотком и пистолетом. Три товарища ждали его команды, чтобы выполнить приказ гестапо. Но двадцатитрехлетний лейтенант медлил, сомневаясь, имеет ли право колотить в эту дверь. Желтая звезда не давала подсказки. На двери висел медный молоток, на нем отпечаталась буква U из написанного на двери Juden, но стучать молотком казалось как-то неуместно.
– Может, окна разобьем? – спросил Петер Абенд, девятнадцатилетний парень, только что из гитлерюгенда. Пруд пруди таких солдат. Мальчики из провинции, только-только из кожаных шортиков вылезли. Рейху преданы безусловно. Башка набита наивными историями о воинской славе. В руках винтовка. Манят новые возможности, охота вознестись над полями и коровниками. Никто из них не учился в университете. У них на всех – одна теория, и практика на всех одна.
– Нет, – ответил Йозеф и стукнул молотком. – Откройте!
Нет ответа.
– Откройте, иначе выломаем дверь.
Тишина.
Время пришло. Ему дан четкий приказ. Он надел форму, прошел обучение, стал частью армии, маршировал на параде перед фюрером. Пора соответствовать званию – безоговорочно, невзирая на личные убеждения. "Индивид должен прийти к тому, что его личность ничего не значит в сравнении с существованием нации". Таковы слова Гитлера. Единство нации. Чистая Германия.
Йозеф неохотно свистнул, и три молодых штурмовика принялись ломать знакомую дверь. Дубовые доски треснули, рама сломалась. Внутри завизжала женщина.
– Именем Третьего рейха. Мы пришли за герром Хохшильдом, – сказал Йозеф.
Семья столпилась в темной прихожей. Фрау Хохшильд, рядом муж, четверо детей позади. Три девочки кричали "папа", а младший, четырехлетний мальчик, храбро держал отца за руку.
Герр Хохшильд выступил вперед:
– Я ни в чем не виноват.
– Ты еврей. Преступна сама твоя природа, – сказал Петер.
– Тихо, – сказал Йозеф.
Петер заткнулся, но взвел курок. Два его товарища сделали то же.
Йозеф сделал шаг, заслоняя собой пистолеты.
– Герр Хохшильд, пройдите с нами, и мы не причиним вреда вашей семье. Честное слово.
Он умел исполнять приказы без варварства. Он офицер Третьего рейха, он читал "Майн кампф". Он понимал, что слово действует лучше силы и на отдельного человека, и на толпу. Однако новоиспеченные солдаты под его началом не знали ничего, кроме стрельбы по мишеням и военных игр.
– Избавим детей, герр. Пройдемте. – Он указал на дверь.
Герр Хохшильд вышел на свет.
– Йозеф? – спросил он. – Это ты?
Йозеф наклонил голову, пряча глаза под козырьком фуражки.
– Да ты, ты. Не прикидывайся, что не узнал.
Как не узнать. Герр Хохшильд преподавал литературу. Вел курс в Мюнхенском университете, где Йозеф семестр отучился. Еще до того, как еврейских профессоров поувольняли, еще до СС.
В те годы он приходил в этот дом ужинать, и его встречала веселая фрау Хохшильд с миндалевидными глазами; всегда ношу изумруды, говорила она, это красиво, когда волосы темные. Теперь никаких изумрудов. Все еврейские драгоценности изъяты в целях финансирования Нового Порядка. Но некоторые Йозеф видел и в ушах генеральских жен.
Девочки в ту пору были еще маленькие, и за ними смотрела строгая няня-австрийка, не одобрявшая сластей. Когда Йозеф приносил буйной девчачьей орде пакетики с разноцветными мармеладными мишками, няня выхватывала их и уносила. Теперь девчонки глазели на него из прихожей, совсем исхудавшие.
Дом в те давние времена тоже был другим, его озаряли электрические лампы, и цветы на обоях росли будто прямо из стен. Походило на мамин сад летом. Теперь обои драные, вокруг проводов опалены. В прихожей пахнет дымом и плесенью. Когда-то это был чудесный дом, и Йозеф вздрагивал теперь, слыша знакомый голос герра Хохшильда. Тот же голос, что в былые годы говорил о Гете и Брехте, читал Новалиса и Карла Мая за терпким вином у огня. Закрыть бы глаза и вернуться в те дни.
– Я не могу оставить семью, – сказал Хохшильд и шагнул к Йозефу.
– Ближе не подходить, – предупредил Петер. – Вы должны подчиниться, – сказал Йозеф.
– Пожалуйста, не надо, – взмолилась фрау Хохшильд.
– У нас приказ.
Два штурмовика окружили Хохшильда, уткнули стволы ему в бока.
– Он же твой друг, скотина! – закричала фрау Хохшильд. – Предатель! – И она бросилась к Йозефу, замахнулась.
Петер выстрелил. Пуля попала в грудь фрау Хохшильд и отбросила ее на руки детям. Йозеф поймал ее последний взгляд.
– Будь ты проклят! – заорал герр Хохшильд и рванулся к жене, но его повалили. Лица детей застыли в немом вопле. Солдаты выволокли их отца из дома.
Когда они ушли, Йозеф повернулся к Петеру, глубоко вдохнул, выдохнул и вмазал молотком ему по руке. Пистолет полетел на дощатый пол. Петер упал на колени, сжимая раздробленную ладонь. Йозеф схватил его за горло.
– Они же… евреи… – прохрипел Петер.
Йозеф сжал сильнее, перчатки заскрипели. Двое штурмовиков не успели вернуться и остановить его: Петер был мертв. Дети, потрясенные смертью матери, смотрели на это молча. С улицы доносились крики, выстрелы и звон разбитого стекла.
Йозеф разжал пальцы. Руки тряслись и ныли. – Предатель, – прошептал мальчик.
Йозеф перешагнул через труп Петера. Его чуть не вырвало. Морозная ноябрьская ночь умерила тошноту. В полицейском фургоне рыдал герр Хохшильд.
– Детей берем? – спросил один штурмовик.
– Оставьте их, – сказал Йозеф.
– А где Петер?
– Следующий дом. Поехали, – скомандовал Йозеф и протянул молодому штурмовику молоток. – Один народ, одна империя, один вождь.
Одиннадцать
Пограничная застава
Эль-Пасо, Техас
Монтана-авеню, 8935
10 ноября 2007 года
– Я тебя пытался вызвать по радиосвязи, – сказал агент Берт Мозли, ковыряя во рту зубочисткой.
Рики сбросил в мусорку остатки утреннего буррито из "Тако кабано".
– Прости, не было связи, пока ехал. Что случилось?
– Звонила женщина, живет тут рядом. Говорит, видела за домом двоих мексиканских детишек, совсем маленьких. Неподалеку два рыдвана, похоже, там они и живут с родителями. Дама по-испански не говорит, просила кого-нибудь подъехать, проверить их. Я подумал – раз ты все равно едешь… – объяснил Берт и дал Рики бумажку с адресом.
– Ну, сейчас-то я уже приехал. – Рики прочел адрес. – Юго-Запад?
Берт кивнул.
– Ладно. Но с тебя причитается. – Он взял ключи от машины. – Пока буду ездить, приберись в камере. Тот парень из Толентино уехал в Чиуауа совсем больной.
– Да у него какая-то мексиканская чума. Видел болячки на руках? Думал, мы ему позволим всех тут перезаражать своей лихорадкой Эбола.
– Это опоясывающий лишай, – возразил Рики. – Ох, простите, доктор Чавес, – усмехнулся Берт.
– Короче, он был болен. Надо там проветрить хорошенько.
– Зови меня Марта Стюарт. Непременно поглажу белье и расставлю тюльпаны.
– Ты – праздный англосакс, – пошутил Рики. Они с Бертом проработали вместе три года, и им давно хватало десятка отточенных хохмочек.
– Не-ет, лентяй – это у нас ты, а я – жирный невежа. Надо держаться за свои роли, иначе все развалится. – Берт рассмеялся, Рики ухмыльнулся.
По радио в машине пела Шакира. Песня напомнила о Ребе. Он всегда говорил, что Реба ее копия, только брюнетка. Особенно по утрам, когда нечесаные волосы волнами лежат на подушке. Как раз в таком роскошном беспорядке он и оставил ее утром. Иногда приходилось собирать все силы, чтобы подавить искушение залезть к ней в постель и зарыться лицом в ее волосы, вдохнуть сонные ароматы. Но он знал, что Реба тотчас проснется и прогонит его. Их было две, абсолютно разные женщины, – Реба, которую он видел, и Реба, которая видела его. Пусть, решил он, у него будет хоть одна. Это лучше, чем ни одной.
Он выключил музыку и проверил адрес. Район смутно знаком. Новенькие дома, раскрашенные, как пасхальные яйца, стояли вдоль улиц с благополучными названиями типа Виа-дель-Эстрелла и Виа-дель-Оро. За обширными кварталами тянулась оросительная канава, а вдали текла река, мутная и ржавая, как пенни. Рядом вилась и змеилась бетонная дорожка для пробежек; от нее поднимался чистый жаркий воздух. Плакат агентства по недвижимости хвастливо именовал район "ЭЛИТНЫМ ЖИЛЬЕМ НА БЕРЕГУ РИО-ГРАНДЕ!". Пару лет назад тут и за деньги никто бы не поселился. Жесткая трава, грязь, сусличьи норы – и так до самого горизонта. Теперь под солнцем пустыни блистали большие окна и подстриженные дворы. Неестественно, зато красиво. Рики подъехал к дому, из которого звонили. Двухэтажный розовый дворец с балкончиками из кованых прутьев, похожий на торт к празднику Quinceañera.
Рики еще не выключил мотор, а к нему уже подскочила миниатюрная женщина в наутюженных брючках цвета хаки. Рики вылез из машины.
– Они здесь уже неделю, – зачастила женщина. – Муж говорит, пусть живут, да и пусть, конечно, но там же дети, им же это просто вредно, они все время на улице и купаются в этой грязной реке, как зверюшки! И я сказала мужу, что вызываю вас, ради их же блага, ради детей. Им нужен нормальный уход. Она же мать, постыдилась бы. – Женщина запустила руку в стриженые волосы. В ушах у нее мерцали бриллиантовые серьги. – Она тоже постоянно крутится у реки. Каждое утро моет посуду – посуду! – в этой говнотечке. Лично я считаю, если уж ты скачешь вот так вот через границы, хоть веди себя понезаметнее, что ли. Ну честное слово. Каждый день любуюсь на этот девятнадцатый век. – Она поманила Рики в дом. – Вот вчера девочка, годика два, смотрю – ползает в грязи, никто за ней не приглядывает. А если змея или койот? Вот погибнет ребенок у меня на заднем дворе, а я, получается, ни при чем? Мне-то каково?
В доме на ботинки Рики с визгом бросился цвергшнауцер. Воздух благоухал новой краской и ванильными свечами – Реба зажигала такие, принимая ванну.
– Малыш, нельзя! – Женщина ногой отодвинула псину. – Надеюсь, вы не боитесь собак.
– Нет, мэм.
– Кстати, я – Линда Колхаун. – Она протянула руку.
– Агент Рики Чавес. – Ее мягкие, ухоженные пальцы выскользнули из его ладони.
– Мы из Северной Каролины. Мой муж работает на железной дороге, на Тихоокеанской. Переехали пару месяцев назад. Я еще не привыкла… ко всему этому, – она помахала рукой, как будто отгоняя мух, и провела Рики к задней двери. – Машины там. – Из прохлады дома она указала на берег.
Ниже по Рио он углядел потрепанный "додж"-четырехдверку у бетонной дорожки. Другой машины не было видно.
– Они сейчас там?
– Ну, наверное, – сказала Линда. – Где им еще быть?
– Пойду поговорю. – Он надел бейсболку и зашагал вдоль каменной стены, отделявшей газон Колхаунов от западнотехасской песчаной грязи.
В четверти мили вниз по течению зеленые лужайки и саманные домики обрывались и начинался выгон, а за ним – несколько трейлеров на шлакоблоках. Рядом с "доджем" Рики заметил еще один след – к трейлеру на висячем замке, с окнами, закрытыми гипсокартоном. Он вытащил рацию.
– Эль-Пасо, прием.
Послышался треск и скрипучий визг.
– 10-4.
– Берт, я на месте, – сказал Рики.
Он еще раз оглядел трейлер и повернулся к "доджу". Окна были завешены одеялами и темными рубашками. Края подолов и рукавов торчали наружу и трепетали на ветру.
– 10–20? – спросил Берт.
– За Донифаном, на канале Рио, от дороги где-то миля. Конская ферма и несколько жилых трейлеров. Канава у меня за спиной.
Рики встал на колени на спекшуюся грязь и сунул палец во второй след. Глубже, чем след "доджа". Похоже на фургон.
– Эй, Берт, тут в кустах у дороги где-нибудь есть сейсмоприемники?
– Наверно, а что?
Рики прошел по колее вдоль реки до фургона и жесткого кустарника, тянувшегося до самого горизонта.
– Ну чтоб хоть какое наблюдение было. Тут кто-то прячется, похоже.
– Понял. Помощь нужна?
– 10–23. Трейлер сейчас пустой. Информатор говорит, дети появляются уже с неделю, и я чувствую, что их тут оставили. Присылайте буксир и 10–29.
Может, тут "койот" промышляет.
Радио трещало и повизгивало.
– 10-4. Рик, ты там поосторожнее, без геройства. – Понял. Без геройства.
Рики расстегнул кобуру. Берт прав. Рисковать незачем. Месяц назад один пограничник получил ожоги третьей степени и попал в реанимацию: нелегальный мигрант скомкал футболку, облил керосином, поджег и бросил в него. Оставил чувака гореть в кустах чаппараля, а сам сбежал. В итоге мигрант, скорее всего, уже на полпути к Нью-Йорку, а пограничнику второй раз пересаживают кожу на руках, груди и лице. Жена в палате храбрилась, когда их пятилетний сынишка не узнал отца и испугался, а в коридоре расплакалась.
Рики постучал в окно водителя и посторонился: – Эй, есть кто?
Он подергал ручку. Заперто. У переднего колеса сидит кукла в разноцветном ребозо. В пыли следы маленьких ног. Линда Колхаун говорила о матери и детях. Он снова постучал:
– Сеньора?
Одеяло на окне чуть шевельнулось.
– Я не причиню зла. Я хочу помочь. Откройте, – твердо сказал он и затем повторил по-испански.
Дверь щелкнула и медленно открылась. На него тревожно воззрилась заплаканная загорелая мексиканка.
– Por favor, – взмолилась она. – Mis niños.
Две маленькие головки выглянули с заднего сиденья.
– У вас есть бумаги? Гражданство или виза?
– Нет, виза нет.
– Вы не можете здесь оставаться без гражданства и без визы. Откуда вы?