- Греховно… Конечно, греховно, - сказал Иисус. - Она сдает внаем свое тело, которое не что иное, как ходячий храм Господа, и побуждает мужчин использовать семя не для увеличения численности воинства Израилева, а всего лишь для их собственного удовольствия. Она зарабатывает на жизнь благодаря греху Онана. Это действительно очень греховно!
- Тем не менее ты улыбаешься.
- Мне понравилась эта девушка. Да, она не благочинна, но как раз благочиние я и ненавижу, а оно тем не менее не числится среди грехов. Перишайа и последователи праведного Садока - люди, конечно, очень благочинные и даже, по их собственному горделивому предположению, святые. Я же считаю, что грешники представляют больший интерес, чем праведники.
- Ты очень, очень странно говоришь.
- Если в будущем нам с тобой придется делать какую-то большую работу, именно к грешникам мы и должны идти. Пора бы нам начинать учиться тому, как впускать грешников в свое сердце. Грешники должны нравиться нам.
- Кому нравятся грешники - тому нравится и грех.
- Нет, вовсе нет! Это то же самое, что сказать: кто заботится о больных - тот заботится о болезнях. Позволь мне отказаться и от слова нравиться. Любить - вот нужное слово.
Как-то раз, гуляя днем поблизости от холма, который своими очертаниями был похож на человеческий череп и на вершине которого происходили казни, Иоанн с Иисусом стали свидетелями сцены, о которой предпочли бы даже не слышать. На их глазах происходило бичевание двух вопящих мужчин, приговоренных к распятию. "Это воры", - поведал друзьям дородный торговец, довольный тем, что мог наблюдать, как вершится правосудие.
Дрожа от ярости, Иисус сказал Иоанну:
- В Законе Моисеевом сказано: "Не кради", но я скорее предпочел бы, чтобы меня обокрали, и сказал бы преступнику "Аминь!", нежели допустил бы, чтобы вора полосовали кнутом и прибивали гвоздями. "Не крадите". А почему, собственно? А потому, что иначе тебя распнут. Взгляни на всех на них, взгляни на их самодовольную благочинность, облаченную в безупречно отстиранные одежды!
Эти громкие слова привлекли внимание многих зевак, которые с любопытством обернулись и увидели высокого мальчика.
- Пойдем отсюда, - сказал Иоанн.
Дрожавшему от гнева Иисусу и самому хотелось поскорее покинуть это страшное место.
Когда пасхальные торжества закончились и пилигримам пришло время покинуть Иерусалим, Мария и Иосиф попытались найти своего сына, но их поиски были безуспешны.
- Он где-то среди молодежи, - сказал хозяин каравана, неопределенно указав на середину готовившейся в путь вереницы верблюдов, ослов и пешего люда. - Они там распевают новые иерусалимские песенки и пиликают на двухструнных скрипках. Ваш сын наверняка среди них.
Но Иисуса там не оказалось.
- Подождите нас, - попросил Иосиф, - нам нужно поискать его.
- Когда солнце коснется верхнего края вон той башни, мы отъезжаем. Никого ждать не будем, - предупредил хозяин каравана.
Мария и Иосиф, очень обеспокоенные, пошли искать Иисуса. Повсюду воры, драчливые сирийские солдаты, разные опасности…
А в это время Иисус в одиночестве отправился в Храм, зная, что тишину его теперь не нарушают ни звон монет, ни хлопание голубиных крыльев, ни блеяние ягнят - все то, что обычно сопровождает возложения даров и жертвоприношения. В переднем дворе он был не один: с башни наблюдали стражники, вооруженные копьями, - так было заведено с того самого дня, когда изображение Тиверия едва не попало в Святая святых. Иисус стер с глаз маячившие на башне фигуры, не пустил в уши грубоватые шутки на плохом арамейском, вроде: "Немного запоздал, йелед, а?" Он стоял посреди переднего двора, ощущая присутствие Бога в невидимом луче, протянувшемся к нему от алтаря, более жарком, чем солнце над головой. Можно было подумать, что он находится в состоянии транса.
Мимо проходил какой-то почтенный служитель Храма, который, увидев Иисуса, мягко спросил:
- Что ты делаешь здесь в одиночестве, сын мой?
- Едва ли я в одиночестве, - ответил мальчик с полуулыбкой. - Здесь Бог.
- "Из уст младенцев и грудных детей…" - начал было священник.
- Я не грудное дитя и не младенец. Впрочем, мне следовало бы подумать - и теперь я говорю это своими устами, - что дитя и младенец одно и то же. По установлению нашей веры, святой отец, я теперь мужчина.
Подошел еще один бородатый служитель и, не обращая внимания на мальчика, сказал, что приходил такой-то и сообщил, что вопрос относительно такого-то решен удовлетворительно.
- Хорошо, хорошо, - сказал первый служитель. - Настоящий муравей этот человек, какую бы работу ни делал. "Пойди к муравью, ленивец…" - процитировал он и, улыбаясь, обратился к Иисусу: - Послушай, мой мальчик, в Священном Писании есть слова на любой случай.
Мальчик улыбнулся в ответ:
- Притчи Соломоновы скорее разумны, чем священны. Мы ведь должны делать различие между краткими мирскими записками царя, который был человеком дела, и теми действительно священными высказываниями, которые возвышаются над обыденной жизнью.
- Кажется, ты не только читаешь, но и думаешь о прочитанном. Но послушай, мой мальчик, добрый совет: не думай слишком много. Думать - это значит расщеплять, делить, распределять по категориям, а этого со словом Божьим делать не следует. Ты не должен говорить, что вот это мирское, а вот это священное, ибо в таком случае придешь к тому, что перестанешь проглатывать текст Писания целиком, а здесь таится опасность ереси.
- Целиком глотают собаки, - возразил Иисус, - а человек разжевывает и выплевывает то, чего глотать не стоит. Разве то же не относится и к Книге притчей Соломоновых?
Ни тот, ни другой священник не могли обижаться на то, что можно было бы истолковать как проявление мальчишеской дерзости, поскольку Иисус говорил с застенчивой улыбкой и сопровождал свою речь почтительными жестами. Кроме того, они, почти вопреки их воле, были очарованы зрелостью этого подростка, рослого, но лишь с намеками на бороду, с абсолютно невинным взглядом прекрасных серых глаз. К двоим священникам присоединился еще один, очень тощий и полностью лишенный юмора, и задал вопрос, прозвучавший в этот момент чрезвычайно глупо:
- Что ты здесь делаешь, мальчик?
- Учусь мудрости, учусь святости, впитываю тепло присутствия Божьего в обиталище Бога на земле, господин.
- Откуда ты, мальчик? Судя по твоему выговору, ты из Галилеи.
- Я, как и все люди, из двух мест. Для тебя этого будет достаточно. Прах мой от земли, дух мой от Бога. Так сказано в Екклесиасте.
Первый священник, по-прежнему улыбаясь, произнес:
- "Голос говорит: возвещай! И сказал: что́ мне возвещать?" Можешь продолжить?
Посмотрев на третьего, угрюмо-серьезного, богослова озорными глазами, Иисус тотчас ответил:
- "Всякая плоть - трава, и вся красота ее, как цвет полевой…"
- Откуда это?
- Исаия, глава одиннадцатая. Время от времени думайте, преподобные господа, о том, что сказано перед этим. О том, что "всякий дол да наполнится, и всякая гора и холм да понизятся". Время грядет!
У трех священников возникло неприятное ощущение, что они оказались в роли учеников, а не учителей. Именно теперь, когда божественное тепло из Святая святых исходило на него, Иисус осознал, какая судьба ему уготована. Но он понял также, что свершению предначертанного будет предшествовать долгое ожидание.
Наконец родители нашли его - в тот самый момент, когда он цитировал восемьдесят девятый псалом Давида группе из четырех или пяти служителей Храма:
- "Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя…"
- Почему ты поступил так с нами, сын мой? - печально, без всякого гнева спросил Иосиф. - Простите нас, преподобные господа. Мы его всюду искали и уже опоздали на караван, который возвращается в Назарет. Нехорошо это, сын, с твоей стороны. Видишь, твоя мать плачет.
Иисус в изумлении поднял брови. Мгновение он глядел на своих родителей так, словно видел их впервые, затем сказал:
- Но вы знали… Вы должны были знать, где я буду. Где я мог бы еще находиться, кроме как в доме отца моего?
То был несправедливый упрек, поскольку во время этого паломничества Иисус не имел обыкновения постоянно бывать в Храме. Но Иосиф сказал только:
- Пойдем, сын. Мы еще можем догнать караван.
Несмотря на то что Святое Семейство и их ослик шагали быстро, им не удалось догнать караван.
В двадцати милях от Иерусалима на них напали грабители, хотя у Иосифа и Марии, кроме ослика, не было ничего, что можно было бы забрать. Однако, увидев странного подростка, обратив внимание на его рост, размер кулаков, напрягшиеся мышцы и загадочную улыбку и не заметив каких-либо признаков страха на его лице, разбойники сказали: "Шагайте своей дорогой, нищие. Будь вы побогаче, плохо бы вам пришлось".
Это, полагаю, можно было считать чем-то вроде чуда.
ВТОРОЕ
Иисусу теперь приходилось работать за двоих, поскольку его приемный отец постарел, стал слаб здоровьем и все больше времени проводил, сидя на табурете у входа в мастерскую, сплетничая, сравнивая боли и недуги с другими признаками старения. Он все чаще оставлял прием и выполнение заказов, да и расчет за работу на усмотрение Иисуса. Их теперь было только двое, поскольку Иоанн, помощник Иосифа, давно последовал примеру Иакова, женился и открыл где-то свою собственную мастерскую. Несмотря на тяжелую работу, вечерами, когда спадала жара, Иисус находил время для занятий тяжелыми физическими упражнениями, какими обычно увлекаются молодые люди, - борьбой, бегом, метанием камней. Однако время также находилось (пусть это никого не шокирует) и для более легких развлечений - Иисус ухаживал за темноглазыми красавицами, вел с ними льстивые разговоры, а иногда даже пел под звуки двухструнной скрипки:
О Боже мой, какал стать,
Какая слаженность в движениях!
Что я могу еще сказать
Для выражения восхищения?
Неужто мне до свадьбы ждать?
Эти ухаживания, как все понимали, не были чем-то серьезным - всего лишь легкая практика. Но все также понимали, что ухаживания пойдут всерьез тогда только, когда ухажер будет готов покинуть родительский дом и начать самостоятельную семейную жизнь.
Однажды утром Иосиф подозвал к своей постели Иисуса:
- Кажется, не поднимусь сегодня. Думаю, останусь лежать.
- Тебе нездоровится?
- Опять эта боль в животе слева. Она стихает, только когда я лежу.
- Могу я чем-нибудь помочь тебе?
Иосиф знал, что он имеет в виду. В Египте Иосиф обучился разным способам снятия боли - растираниям, массированию пораженных болезнью участков тела, приготовлению успокаивающих желудок отваров из трав - и передал это знание Иисусу. Иисус, со своей стороны, научился успешно лечить не очень тяжелые недуги: тугоподвижность суставов, головную боль, а также боль зубную (на тонкой щепке углем трижды писалось магическое заклинание "Кера, кера, фантолот", затем щепка сжигалась, и пепел от нее накладывался на зуб). Однажды произошел примечательный случай. Один старик истерически закричал, что он ослеп и что это для него страшное горе, поскольку жена его недавно скоропостижно скончалась, а сын, как пишет из Иерусалима двоюродный брат, пошел по плохой дорожке и оказался в тюрьме. Тогда Иисус, используя свою слюну, похлопывания, мягкие, успокаивающие слова, произнесенные, однако, властным тоном, внушил старику, что тот в действительности не ослеп - просто душа его поражена горем. Старик прозрел и, громко восхваляя Бога, всем и всюду рассказывал о некоем молодом человеке, творящем чудеса, что приводило Иисуса в немалое смущение.
- Не думаю, что ты сможешь тут что-нибудь сделать, - сказал Иосиф. - Я стар и должен ожидать подобных вещей. У меня нет особого желания жить. Свою работу на земле я уже сделал. И верю, что был любим Богом, ведь он оказал мне великое доверие. Самое великое, какое только может быть в этом мире. Когда-то жил старик по имени Симеон. Я, возможно, упоминал о нем…
- Несколько раз.
- Видишь, и память моя слабеет. Я довольно хорошо помню свое детство, но не могу вспомнить то время, когда был полон сил и когда начал стареть. Я сделал больше, чем этот Симеон, который был просто свидетелем зари, предвещавшей спасение. Я же наблюдал, как спаситель мужал, и, более того, простирал над ним свое отцовское попечение. Только жаль, мне не суждено увидеть, как начнется искупление грехов человеческих.
- Должно пройти какое-то время. На подготовку уйдут долгие годы. Многие, которые не поверят, станут противодействовать. Но прежде я должен достичь необходимого возраста. Я должен делать мою работу. Мне уже поздно открывать свою мастерскую. - Иисус положил свою прохладную ладонь на горячий лоб Иосифа и сказал: - Отдыхай.
После этого Иосиф прожил еще два месяца. С постели он теперь не вставал, за исключением случаев, когда, поддерживаемый женою или сыном, с трудом ковылял до отхожего места, чтобы опорожниться, и это всегда сопровождалось сильными болями. Однажды утром он сказал:
- Думаю, это случится сегодня.
- Может, позвать рабби?
- Пусть он прочитает надо мной молитвы, когда я умру. Может быть, тебе лучше закрыть мастерскую. Однако есть еще заказ для того человека, у которого три акра земли рядом с… Забыл, где это.
- Заказ давно выполнен. Все давно сделано. Я закрою мастерскую.
В Назарете знали, что означает закрытие мастерской, и весь день сюда шли люди, чтобы проститься с умирающим. Но только вечером, когда в доме остались лишь Иисус и Мария, Иосиф произнес свои последние слова:
- Заботься о своей матери. Она благословеннейшая из женщин.
- Я знаю это. А ты был лучшим из отцов. Среди смертных, мне следует сказать. С тобой была любовь сына, и она будет с тобой всегда, ибо если любовь - это одно из проявлений Отца Небесного и умереть не может, то и любящий и любимый должны жить вечно.
Иосиф мало что понял из этого. Иисус вспомнил слова, что звучали в его душе в тот день, когда он стоял во дворе Храма и заря его миссии посылала к нему свои первые лучи из Святая святых. Он произнес их по памяти:
- "Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы; - доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разорвалась золотая повязка, и не разбился кувшин у источника, и не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он и был; а дух возвратится к Богу, Который дал его…"
Иосиф уже почти ничего не услышал из сказанного. Он протянул слабеющую руку в сторону жены, которая, как он знал, стояла справа от него. Мария взяла его руку и зарыдала. Глаза Иисуса оставались сухими. Когда забрезжил рассвет и пропели первые петухи, Иосиф тихо скончался. После бессонной ночи Иисус и Мария выглядели усталыми, но сделали необходимые приготовления к похоронам и, слабо улыбаясь, кивали в ответ на выражения соболезнования.
Итак, некоторое время Иисус и его мать жили вдвоем. Но только некоторое время. Глядя на Марию и видя перед собой женщину, которая была в цвете своей красоты, Иисус не раз спрашивал ее:
- Ты не собираешься снова замуж?
- Настоящее замужество, как у других? С детьми, которые рождаются не от Бога, а после соития мужа и жены?
- Все дети от Бога, мама. Мужчины - это просто орудия Божьего творения. Не выйти ли тебе снова замуж?
- Если меня попросят, я могу подумать об этом. Могу сказать "да", могу сказать "нет" - все зависит от моей прихоти. Легкомысленно звучит, да?
- Женские прихоти тоже от Бога. Некоторые говорят, что лишь по своей прихоти Бог создал и море, и землю, и живущих на ней людей.
В то время он часто повторял слова "некоторые говорят". Помимо сведений о том, как скитался по пустыне Моисей и как устанавливали законы цари и судьи Израиля, он узнавал и многое другое. Мария знала, что Иисус уже мог спорить с чужеземными учениями, изложенными в книгах, написанных на греческом и на латыни, и на равных вел беседы с приезжими греками и людьми из окружения знатных гостей, приезжавших к Ироду Антипатру из Иерусалима и из самого Рима. Он читал римских поэтов и одного великого греческого поэта древности. Иисус придерживался веры своего народа, языческие же верования, предполагавшие многобожие, его не привлекали. Он подробно изучил особенности религии тех странных "чистых" людей, живших у Мертвого моря, которые создали учение, отрицавшее плоть. Иисус отрицать плоть не собирался. Плоть, как он говорил, имела для человека важное значение.
Мария продолжала:
- Ты спрашиваешь, не собираюсь ли я замуж. Такой же вопрос я задаю тебе - не собираешься ли ты жениться?
Он покраснел.
- Я давно об этом думаю. Для тебя было бы несчастьем, если бы в доме появилась другая женщина? Я имею в виду - помимо нашей дорогой старой, боюсь, уже очень старой, Елисебы?
- Все будет зависеть от того, кто эта женщина. У тебя есть на примете какая-нибудь определенная девушка?
- Та самая девушка из Каны.
- А, Дикла, финиковая пальма. Высокая девушка, которая мало разговаривает.
- Дикла - это только прозвище. Ее настоящее имя Сара.
- Имя, я бы сказала, с дурным предзнаменованием. По не думаешь ли ты больше об отцовстве, нежели о любви женщины? Ибо… - Мария с трудом подбирала нужные слова. - Ты знаешь, как ты был зачат, и веришь в это… Ты действительно в это веришь?
- Конечно, верю. И еще раз повторяю - есть только один отец. Если у меня будут дети, они не получат какой-то особенной любви. Я должен быть пастырем, стадо которого - весь Израиль.