ТРЕТЬЕ
Когда Иисус, Филипп и Андрей направились к озеру, к ним присоединился тот крепкий юноша с красиво ниспадающими волосами, что говорил с Иисусом в синагоге. Он назвался Иоанном. По дороге он сказал:
- В нашей семье все рыбаки. Андрей нас хорошо знает. Но меня послали учиться.
- Наверное, учиться - это все, на что ты способен, - усмехнулся Андрей. - С сетями ты никогда особенно хорошо не управлялся.
- И чему же ты научился? - спросил Иисус.
- О, я узнал, что два и два в сумме дают четыре. Иногда. Что люди живут, главным образом, для того, чтобы их сбивали с ног. Что преуспеяние - отличная штука. Что рождение - начало смерти. Но кажется, слово "любовь" мне ни в одной из книг не попадалось.
Иисус улыбнулся.
Андрей указал рукой и произнес:
- Вон тот - Симон. Сегодня ты переночуешь у него.
На берегу Иисус увидел высокого крепкого человека, который с хмурым видом чинил разорванную сеть. Рядом стоял другой рыбак - молодой, чуть постарше Иоанна, с загорелым, обветренным лицом. Он был очень похож на Иоанна, но в его глазах, в чертах носа и рта таилось что-то такое, что делало лицо несколько грубоватым.
- Это Иаков и Симон, - сказал Андрей. - Иаков - брат Иоанна. Симон, Иаков, вот этот человек. Это о нем говорил Иоанн. Тот, другой Иоанн.
Симон взглянул на Иисуса не очень приветливо:
- Нынче много разных толков про большие перемены. А вот мне нужны только большие уловы.
- Как идет ловля? - спросил Иисус.
- Плохо, плохо и еще раз плохо! Рыба совсем не идет в сети. А тут еще мытарь ходит кругами. Говорю ему - сам лови свои подати. Бери мою сеть, садись в мою лодку и выходи на озеро. Рыба - вот мой заработок. Когда везет. А сейчас мне не везет, говорю ему. Если хочешь, чтобы я платил подати, скажи рыбе, чтобы она шла в сети.
- Все разговоры только о податях, - заговорил Иаков. - Он прав, однако. Что, Иоанн, увидел наконец свет? Бросил свое учение и вернулся на озеро?
- Я пойду с вами на ловлю, - сказал Иоанн.
- Только если хочешь проветриться, - молвил Симон. - Рыба не идет. Вчера был плохой день, и позавчера был плохой день. Завтра будет то же самое.
- Можно я тоже пойду с вами? - спросил Иисус.
- Вот и расскажешь про все рыбам, - проворчал Симон. - Про грядущие великие перемены и все такое прочее. Может, они соберутся вокруг и послушают.
Лодка Симона была достаточно велика, чтобы вместить не только ее хозяина, но также Иисуса, Андрея и Филиппа. Иаков с Иоанном устроились в лодке Иакова, которая была почти вдвое меньше. Когда они отплыли от берега, погода стояла тихая, а солнце уже клонилось к закату. Филипп запел:
Моя любовь за морями,
И путь до нее далек,
Сотни лиг между нами,
Но верю, настанет срок -
Меня к ней домчит ветерок.
Иаков с Иоанном без труда заглушили эту песенку своей, более практичной:
Рыбка белая, рыбка красная,
Чем живот набить - непонятно нам.
Рыбка милая, ты нам нужная,
Ведь пришло уже время ужина.
- У них хорошие громкие голоса, - заметил Иисус.
- Они могут перекричать любую бурю, - согласился Симон. - Жаль только, что ради учебы Иоанн оставил наше ремесло. Хотя нет, пожалуй, не жаль. Это дело ничего ему не даст.
- Я думаю, вы будете ловцами человеков, - тихо сказал Иисус.
- Что? - переспросил Симон. - Я не совсем…
- Иаков и Иоанн, - произнес Иисус. - Сыны Громовы. Придет время, и нам понадобятся их громкие голоса.
"Сыны Громовы" в это время гремели:
Рыбка красная, рыбка белая,
Покажи нам, какая ты смелая.
Спинка черная и жемчужная,
Не пожалуешь ли к нам на ужин ты?
Они отплыли на пятьдесят локтей от берега. Иисус молвил:
- Все. Теперь забрасывайте ваши сети!
- Что? - удивился Симон. - А какой в этом прок?
- Забрасывайте! - настаивал Иисус. - Смотрите, как кишит рыба!
- Господи! - воскликнул Симон. - Быть этого не может!
Теперь уже никто не пел. Иисус присоединился к рыбакам и тоже тянул сеть. Их сети оказались до отказа наполнены бьющейся, сверкающей рыбой - серебристой, черной, серой, красной, золотистой.
- Лодка перегрузится! - кричал вечно недовольный Симон. - Рыбы слишком много!
- Бери, сколько сможешь, - сказал Иисус.
- Кто ты?! - укоризненно вопросил Симон. - Кто ты, будь ты неладен?!
- Сейчас не время для таких фундаментальных вопросов, - ответил Иисус. - Делай свою работу.
- Думаю, я знаю, кто ты, - сказал Симон. - Ты - он. Тогда скажу тебе прямо - мы этого не стоим. Мы - никто. Уходи от нас. Мы всего лишь простые рыбаки. Оставь нас.
- Ты просишь оставить вас в самый неподходящий для этого момент, - заметил Иисус, выбирая сеть. Перегруженная лодка осела почти до уключин.
В тот вечер весь Капернаум наполнился запахом жареной рыбы и чеснока. На следующий день плетельщики корзин с раннего утра были за работой, поскольку не хватило корзин, чтобы разнести по домам оставшуюся на берегу рыбу.
Двое корзинщиков, Наум и Малахия, фарисеи по убеждениям, ко всему новому относились с большой подозрительностью. Теперь они были заняты плетением, а одна женщина, ждавшая, когда будет готова ее корзина, заметила:
- Здорово у него с рыбой-то получилось.
- Кто он? Откуда он взялся? - хмуро сказал Наум. - Не нравится мне все это, скажу я вам. Такие дела нарушают установленный порядок. Это попахивает магией или чем-то вроде того.
- Верно, магия, - довольным тоном произнесла женщина. - Весь берег завален рыбой. А что в магии плохого?
- Магия - от дьявола, - сказал Малахия. - Мы слышали об изгнании бесов, которое он устроил в синагоге. Такое только дьяволу под силу.
- Где он теперь? - спросил у женщины Наум.
- В доме Симона. Он ночевал там. Исцелил мать Симона от лихорадки. Он и это умеет.
Тем временем у дверей небольшого дома, принадлежавшего Симону, собралось довольно много народу. Здесь были мужчины, страдающие катарактой, женщины с омертвением матки, хромые дети, паралитики, эпилептики. И все они требовали впустить их в дом. Потом началась неразбериха: группа мужчин и юношей попыталась разобрать крышу дома. Они хотели через верх опустить в дом носилки с парализованным стариком. Симон тоже был там - он тряс лестницу, по которой взбирались эти люди.
- Проклятье! Разве человек не имеет права на крышу над головой?! Эй, негодяи, будьте вы прокляты, сейчас же уносите его отсюда! Боже всемогущий, ну и наглость!
- Имеет он право на исцеление или нет? У всех здесь есть такое право, значит, есть и у него, ведь так?
- Опускайте его вниз, дурачье! Пусть дожидается своей очереди, как другие это делают! Проклятье, это моя крыша, оставьте ее в покое!
В это время в доме Иисус, занимаясь исцелениями, говорил:
- Вы слышали, что было сказано в давние времена: "Люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего". Я же говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за тех, кто преследует вас. Только так вы сможете стать истинными детьми Отца вашего Небесного. Ибо Он посылает дождь и добрым, и злым людям. Он повелевает солнцу светить в равной мере и праведникам, и грешникам.
Мать Симона суетилась вокруг него:
- Принести вина, господин? У тебя в горле пересохнет от всех этих разговоров. Вот, возьми немного пирога - сама испекла сегодня утром, своими собственными руками. Смотри-ка, мои руки неколебимы, как скала! А когда он пришел ко мне, - в который раз рассказывала она окружающим, - я вся тряслась и дрожала от лихорадки. Он пришел вчера вечером, а сегодня - взгляните-ка на меня! Да что же это такое?! Кто-то хочет снести крышу! Эй вы, наверху, сейчас же прекратите это!
Старика, лежавшего на носилках, с помощью веревок осторожно опустили в набитую до отказа комнату. Сверху донесся голос: "Эй там, берегите головы!"
Спустя короткое время Иисус громко произнес, обращаясь к присутствующим:
- Позвольте мне высказать всем вам одну вещь. Я опасаюсь, что некоторые из пришедших ко мне - через дверь или другим, менее ортодоксальным способом - явились вовсе не для того, чтобы услышать мои слова, но в надежде получить исцеление и увидеть чудо. Посмотрите, как эта нога избавляется от язвы и излечивается от хромоты. Как мне удается такое, Иаков?
- В тебе великая сила, - ответил Иаков. - Божья сила.
- Скажем лучше - сила любви. Совершенная любовь изгоняет страх, но она же изгоняет и зло. Зло души, так же как и зло плоти. Любовь, любовь! - неистово воскликнул Иисус. - Вы все слышите это слово?!
Однако внимание многих, в том числе и только что исцелившихся, отвлекло появление какого-то высокого человека, дорогу которому пробивали сквозь толпу двое нахмуренных верзил с палками. Человек этот был облачен в одежду из хорошего полотна, на плечи его был наброшен красивый шерстяной плащ. Толпа расступилась, чтобы Иисус и новоприбывший могли как следует рассмотреть друг друга. Корзинщик Наум заметил:
- Пришел собирать подати, да? Все здесь, словно специально для тебя собрались! Ни один не скроется!
В это время заговорил Иисус:
- Если вы любите тех, кто любит вас, какой еще награды можете ждать? Даже мытари и грешники способны на это. - Он улыбнулся вошедшему человеку, уже догадавшись, кто он, и спросил: - Разве не так?
- Обращаясь ко мне, ты кого имеешь в виду? - спросил высокий человек. - Мытаря или грешника?
- И того, и другого, - проворчал Симон. - Разве не грех притеснять и угнетать бедных? Шагай дальше, убирайся из моего дома, я тебе ничего не должен!
- Я слышал разговоры, о твоем неожиданном успехе, Симон. Говорят, озеро посылает в твои сети всю свою рыбу.
- Убирайся! - закричал Симон. - Не хочу, чтобы ты и твои верзилы оскверняли мои скромные владения!
- Значит, - произнес мытарь, - мне не разрешают увидеть нового учителя, или проповедника, или мага, или как он там называется? Я был бы рад послушать его, как это делают все прочие, но, к сожалению, мытарей не пускают в синагогу.
- Тебя, кажется, везде встречают не особенно приветливо, - заметил Иисус. - Мне не известно твое имя, но известна твоя несчастная должность.
- Меня зовут Леви. Или Матфей. Меня знают под обоими именами.
- Его еще и другими именами называют, - не преминул добавить кто-то.
- Если он, как вы говорите, грешник, - сказал Иисус, - я и его призываю к покаянию. Если же он недруг, он нуждается в вашей любви.
После этих слов послышались смешки, а со стороны тех, кто находился дальше прочих от Иисуса, раздался даже громкий смех. Старик, которого недавно опустили в дом на носилках и который теперь сидел на них цел и невредим, мусоля беззубым ртом пирог, испеченный матерью Симона, прыснул от смеха, разбросав по сторонам крошки.
- Очень хорошо, давайте послушаем ваши мнения по этому вопросу! - гневно воскликнул Иисус. - Послушаем, что вам подскажет ваш коллективный разум. Или ваша коллективная глупость. Если вы ненавидите мытаря, убейте его, и дело с концом!
После этих слов наступила неловкая тишина. Затем заговорил Симон:
- Мы же не знаем, может, он добр к своим детям и слугам. Нам о нем ничего не известно. Все, что мы знаем, - это то, что он собирает подати.
- Значит, вы ненавидите подати?
- Подати платить никто не любит, - ответил Симон, а затем выкрикнул: - Взгляни на него и на этих двух здоровых псов, которые терзают людей! Не проси меня, любить его я все равно не буду!
- Будешь, Симон, - спокойно произнес Иисус. - И скорее, чем ты думаешь.
- Я обратился к тебе, - сказал Матфей Леви Иисусу, - и, кажется, вызвал взрыв нехороших чувств там, где должно преобладать - пусть никто не считает мои слова странными - чувство благодарности. Учитель, или… не знаю, как мне тебя называть… я прошу от тебя невозможного. Войди в мой дом. Ступи, осквернив себя, в дом мытаря.
Снова послышались смешки и неодобрительное цоканье. Иисус сказал:
- Не может человек осквернить себя иначе, нежели осквернив душу свою. Я вижу среди нас двух фарисеев, которые мрачным видом своим выказывают несогласие. Я войду в твой дом, Матфей. Ты пригласишь меня на ужин?
- Сегодня же, - обрадовался Матфей.
- Ну, теперь-то уж мы видим, что ты за человек, - проговорил корзинщик Малахия. - Сохранять чистоту - сущность веры.
- Да, - ответил Иисус, - но не так, как это делаете вы, фарисеи. Ибо вы - великие ревнители чистоты ваших рук и того, что поступает в ваши желудки. О человеке же судят не по тому, что входит в него, но по тому, что из него выходит.
Кто-то в углу пробормотал слово "уместность". Симон, Иаков и Филипп молчали, но, похоже было, чувствовали себя крайне неловко. Иоанн же улыбнулся и спросил у Матфея Леви:
- Не пригласишь ли ты к себе в дом и друга того, кого ты верно назвал учителем?
- Друга или друзей - буду рад всем, кто придет! А его друзья познакомятся с моими.
В доме Симона между тем становилось свободнее. Слепые выходили зрячими, хромые - твердой походкой. Человек, которого доставили на носилках, сказал, что на днях пришлет за ними. Иисус попросил Филиппа:
- Послушай, ты должен придумать для нас песню.
- Песню? Какую песню?
- Пусть это будет рассказ в виде песни. Ты споешь ее сегодня вечером.
- В доме… - Лицо Филиппа выражало сильное сомнение.
- Нет, нет, тебе не придется осквернять себя. Пока. Ты должен учиться постепенно и непринужденно. Самоосквернение - искусство гораздо более трудное, чем искусство сочинять песни. Боюсь, что эта песня в доме мытаря исполняться не будет.
- Я бы тоже пошел, - пожаловался Симон, - да ведь соседи, и… и… От меня рыбой пахнет, да мне и надеть-то нечего.
- Уже лучше, - воскликнул Иисус, - гораздо лучше! Уверенность в своей правоте начинает убывать! Ты всему научишься в свое время.
Как и следовало ожидать, весь Капернаум в тот вечер пришел посмотреть на Иисуса с Иоанном, когда те шли, оба умытые и причесанные, к дому мытаря. Толпа была довольно сдержанна, но не слишком громкие крики, среди которых можно было различить слова "неуместность" и "осквернение", все же спугнули дремавших птиц. Камней не бросали, если не считать тех, что полетели в сторону известных всему городу двух блудниц да в печально знаменитого содомита с парой его всегдашних спутников - все были приятелями Матфея Леви. Войдя в прекрасный большой дом, Иисус был поражен вкусом и красотой его внутреннего убранства, но все же почувствовал некоторую досаду при виде этого вызывающего, чрезмерного великолепия, которое порицалось служителями веры. Блюда подавали превосходные, вино, полученное благодаря связям с римлянами, было лучшим из того, что могли дать виноградники Кампаньи. Иоанн чувствовал некоторую скованность, не мог заставить себя попробовать что-нибудь из множества мясных блюд, поскольку они не были освящены рабби, и не брал даже зеленые бобы и черный виноград. К тому же знаменитый содомит, к величайшему неудовольствию своих дружков, говорил, поглаживая руку Иоанна: "Прелестная кожа, а волосы - само совершенство!" Иисус держался абсолютно непринужденно, гораздо свободней, чем хозяин дома, который испытывал чувство гордости и в то же время проявлял нервозность.
- Подати собирать необходимо, - заметил Матфей Леви, когда они неспешно потягивали вино после ужина. - Вы согласны с этим?
- Все зависит от того, - ответил Иисус, - на какие цели идут подати. Государство не может облагать народ податями, а деньги расходовать так, как ему вздумается. Оно может требовать их выплаты, чтобы использовать на благо всего народа - на дома призрения, на дома для прокаженных, но оно не может сказать: "Я вами управляю и требую от вас деньги по праву". Тогда люди могут зашить свои карманы, спрятать свои кошельки и справедливо сказать "нет".
- И ждать шумного появления вооруженных людей, следящих за исполнением закона? - спросил Матфей Леви. - Подати налагает Ирод Галилейский. Он стоит во главе государства, и он имеет исконное право поступать с деньгами так, как считает нужным. Разве мы противимся этому и обрекаем наших жен и детей на судебную расправу? Нет, подати - это факт нашей жизни, а из этого следует, что должны быть и люди, которые их собирают.
- Если бы не было мытарей, не было бы и податей. Тогда царь Ирод был бы вынужден есть хлеб и овечий сыр вместо павлиньих мозгов. Но ты прав, Матфей, - мытари будут существовать всегда. Никто не принуждал тебя браться за это дело. И ты, сдается мне, за счет своих сборов живешь совсем даже неплохо.
- Да, конечно, работа не слишком уважаемая. Не из тех, за которую кто-то возьмется с охотой. Поэтому она и вознаграждаться должна хорошо.
- Сокровище на земле, где его съедает моль, разрушает ржавчина и отнимают грабители. Хорошо ли это?
- Сокровище на земле - единственное, которое существует.
- Нет, - твердо сказал Иисус. - Лучше сокровище на небесах, где нет моли и ржавчины, где в твой дом не врываются грабители. Ты не можешь одновременно служить богатству и Богу.
- На небесах, говоришь? - усмехнулся Матфей. - А что такое небеса?
- Мир и свобода под властью Бога, - быстро ответил Иисус. - С Богом, в Боге, у Бога. Покой любви, свобода любить. Имущество - это помеха. - Он допил вино и встал. - Можем мы выйти подышать свежим воздухом, Матфей? Только вдвоем, без твоих вооруженных людей? Прогулка в вечерней прохладе - что может быть лучше этого небесного сокровища, которое нельзя украсть?
- Я предпочел бы, чтобы мы оставались здесь, - ответил Матфей.
- Вечерний воздух открыт для любого, кроме тебя, Матфей. Вечерний ветерок - так ты думаешь - шепотом посылает тебе проклятья. И все же радуйся, ибо у тебя есть сокровища на земле.
- Хорошо, мы пойдем, - сказал Матфей, которого мы можем теперь, по примеру Иисуса, так называть.
Матфей подал своим людям знак, что им не нужно идти за ним и что они могут остаться в доме и поесть. Итак, Иисус, Иоанн и Матфей вышли из дома и постояли некоторое время на огороженной лужайке, наблюдая, как у ограды собирается почти весь город. Иисус предложил:
- Давай пройдем вместе среди любопытствующих. Если отважишься, обнимемся у всех на виду в знак того, что мы стали друзьями.
- A у тебя смелости хватит? Ты на это отважишься? - спросил Матфей.
Толпа гудела. Иисус громко и весело сказал:
- Мы ужинали вместе - мой друг Матфей и я. Ужин, возможно, был для меня излишне обильным и изысканным, но страдать будет мой желудок, а не душа.
- Это осквернение! Ты осквернил себя и теперь не отмоешься! - выкрикнул корзинщик Малахия.
- Если Матфей - грешник, как вы считаете, то мое место рядом с ним, - ответил Иисус. - Я не могу помогать праведникам, не так ли? Ведь они в моей помощи уже не нуждаются. Пусть они этим гордятся, а я оставлю их в покое. Но я могу помочь грешникам, и моя главная цель - призвать их к покаянию.
- Он позвал тебя, и ты пошел! - выкрикнул Наум.
- Он пригласил меня к себе по моей же просьбе, и довольно об этом. Сегодня за ужином я рассказал Матфею небольшую историю. Он еще не размышлял над ней, то есть над ее смыслом, однако ночью, мучаясь от бессонницы, он, возможно, задумается. Мой друг Филипп сочинил на этот сюжет песню. Пусть он нам теперь ее споет.
- Песни, песни! - прорычал Малахия. - Одно богохульство и грех!