- Мне не следовало в этом сомневаться, - сказала она. - Ведь то, на что все женщины надеются, но во что на самом деле не очень-то верят, когда-нибудь может и сбыться. Разве нельзя сказать, что наш Бог - это Бог, который смеется, и что Он очень любит хорошую шутку? Он выбирает женщину, детородный возраст которой давно уже миновал. Но ведь с таким же успехом Он мог бы выбрать и девственницу. Сдается мне, скоро и впрямь явится Мессия, поскольку, помнится, где-то в священных книгах сказано, будто некая девственница должна затяжелеть. Только получается, что тот, кого дарует нам Господь, это вовсе не Мессия, а его глашатай или провозвестник - не знаю даже, как правильнее сказать. Ах да, и еще я вижу, что ему следует дать имя Иоанн. Это хорошо, что ты все быстро записал, иначе мог бы что-то забыть. Наш сын… да-да, у нас будет сын, и теперь я должна бережно хранить то, что внутри меня, а когда придет время и станут видны кое-какие признаки, мне придется укрыться от людских глаз. Все эти девять месяцев я буду говорить за двоих. Нет-нет, тебе не нужно записывать, что я это уже делаю.
И от любви и радости они бросились друг другу в объятья.
В день праздника Шаббат Шаббатон церемония искупления грехов по традиции заканчивалась тем, что людские грехи возлагались на козла отпущения, которого сбрасывали вниз с высокой скалы, находившейся неподалеку от Иерусалима, и он в мучениях погибал, разбившись об острые камни. Называли этого козла Са’ирла-Аза’зел, что означало "козел для умиротворения демона Аза’зела", обитавшего в пустыне. Вы можете прочитать об этом в шестнадцатой главе Книги Левит. Задолго до описываемых мною событий римляне точно таким же образом использовали невинность для принятия на себя вины, только в те времена это был человек, а не животное, и человек сам выбирал себе подобную участь. Выбор всегда очень важен, животное же выбирать не может.
Случилось так, что в день, когда Захарии явился архангел, козел отпущения, пасшийся на привязи в саду Храма под наблюдением двух служителей, оказался без присмотра, когда эти двое пошли взглянуть, что за суматоха поднялась возле Храма. Козел перегрыз веревку и убежал. И теперь нужно было искать другого козла.
ЧЕТВЕРТОЕ
А сейчас мы отправимся с вами в путешествие в Ха-Галил, или Галилею, что к северу от Иудеи, но не в самую северную ее часть, где высокие горы чередуются с глубокими ущельями, а несколько южнее - в места, которые именуются Нижней Галилеей. Холмы здесь гораздо более пологие, и именно среди них стоит город Назарет.
Жил в этом городе один человек средних лет, еще бодрый и крепкий. Он не обладал ни особенным воображением, ни остроумием, но был, несомненно, добропорядочным человеком. Звали его Иосиф, и занимался он плотницким ремеслом. Помимо прочих вещей, нужных и в хозяйстве, и для украшения жилища, он делал превосходные деревянные плуги, причем говорят, что некоторыми из них люди пользуются и по сей день. Но вообще-то он мог сделать почти все, что его просили изготовить: столы, табуреты, шкафы, хомуты для животных, посохи и даже шкатулки для драгоценных камней и других дорогих предметов, имевшие в крышках специальные секретные запоры в виде передвигавшихся в определенном порядке пластин, чему его научил один персидский мастер.
Во время описываемых мною событий у Иосифа было два юных ученика, Иаков и Иоанн, и вот в один прекрасный день молодой Иаков, устав работать пилой и рубанком, сказал буквально следующее - как бы ему хотелось быть великим царем или еще каким большим человеком, которому ничего не надо делать - ешь себе медовые сласти да пей шербет из драгоценного кубка! На что Иосиф повернулся к нему с такими словами:
- Право же, новые цари, вроде Ирода Великого, как его теперь именуют, подобным образом и проводят жизнь. Они ничего не делают, лишь жиреют себе, пока не станут слишком жирными даже для своего излюбленного развлечения - порки рабов. Но не таковы были истинные цари Израиля. Они занимались ремеслами, работали, как и мы, вернее сказать, как и я, поскольку вы, ребята, сдается мне, пока еще просто играете, но и вы, придет время, научитесь работать как следует. Разве не был царь Давид пастухом? Я, как вы знаете, принадлежу к крови Давидовой, и я горжусь тем, что работаю плотником. Вы, парни, тоже должны обучиться этой гордости. Руки у вас должны быть крепкими - не то что у этих гоев, их руки мягкие, как оконная замазка. И о том, как ведет себя дерево, как придавать ему форму, вы обязаны знать все, да-да. Мальчики мои, не начинайте жизнь с грез о лучшей доле, о том, как было бы хорошо продавать и покупать товары в богатых иерусалимских лавках и чтобы ваши нежные благородные пальцы пахли мягким мылом. Нет запаха лучше, чем запах кедра. В этом будет ваша жизнь, и такая жизнь тоже хороша. Я, например, прошу только одного - чтобы в жизни ничего не менялось, то есть не менялось в моей жизни, вот что я хочу сказать.
Затем Иосиф достал из шкафа образцы деревянных соединений, которые применяются в плотницком деле, - разного рода уголки, служившие для показа, как можно соединять между собой деревянные детали, - и начал экзаменовать своих учеников. Двойной клин. Соединение при помощи шипа и клиновидного паза. Так, хорошо, хорошо. Стык взакрой. Нет, глупый мальчишка, это врубка шипом в гнездо. А это что? Соединение на шипах и шпонках. Хорошо.
Свет в дверном проеме померк, и Иосиф, прищурившись, вгляделся в силуэт человека, пожаловавшего в мастерскую.
- А, госпожа Анна! Ты хорошо выглядишь.
- Хорошо я не выгляжу, да и чувствую себя неважно, - отвечала гостья. - Ты сам увидишь, когда свет не будет бить в глаза. Может быть, мы отойдем ненадолго куда-нибудь, где бы нам не мешал свет?
- Стало быть, ты пришла не как заказчица? - спросил Иосиф.
- Нет, - ответила женщина, - не как заказчица.
Иосиф повернулся к ученикам и сказал:
- Могу я вам доверить, чтобы вы это осторожно, очень осторожно выровняли? Пусть рубанок сам идет по дереву. Не давите на него.
Он провел гостью в небольшое жилое помещение позади мастерской, очень просто обставленное и вполне подходившее для холостяка среднего возраста. Оно состояло из спальни и комнаты для сидения и еды. Кухней служила хибарка во дворе, где хранилась древесина. Иосиф налил Анне вина и вгляделся в ее лицо. Женщина сильно исхудала и выглядела гораздо старше своих лет. Совсем недавно она овдовела.
- Он был хорошим человеком, - сказал Иосиф.
- Иоахим был лучшим из людей, - молвила Анна. - На похоронах про него говорили: "Небольшой, но драгоценный камень дома Давидова" - и это сущая правда.
- Я не желал бы большего, если бы такое сказали обо мне, - произнес Иосиф. - И о тебе, понятно, тоже. Но тебе, конечно, еще жить да жить, - добавил он с учтивостью плотника.
- Думаю, уже недолго осталось, - сказала Анна.
Теперь, когда Иосиф смог лучше разглядеть ее лицо - бледное, с морщинами от пережитого, - он мысленно согласился с нею.
- У меня все продолжаются эти изнуряющие истечения, - продолжала Анна. - Тот же кровавый понос, что свел в могилу бедного Иоахима. Думаю, я скоро последую за ним, вот почему я пришла к тебе сегодня. Я хочу поговорить о моей дочери.
- Ты хочешь, чтобы я стал ее опекуном? - спросил Иосиф.
- Нет, - ответила Анна, - я хочу, чтобы ты стал ее мужем.
- Позволь, я налью тебе еще немного вина, - предложил Иосиф, немного помедлив. Он налил вина ей, а заодно и себе и затем сказал: - Тебе должно быть достаточно хорошо известно, что я не могу быть чьим бы то ни было мужем. Тебе должно быть не менее хорошо известно, что в этой самой мастерской - еще когда она принадлежала моему отцу, упокой Господи его душу, - я получил повреждение. И получил его в том самом месте, которое для мужчины наиболее стыдно повредить. Это значит - если позволительно сказать такое даме, - что я не способен выполнять роль мужчины.
- Я об этом слыхала, но никогда по-настоящему в такое не верила. Я просто замечала, что ты не выказываешь желания быть с женщинами. В том смысле, что ты не хочешь прикасаться к ним.
- И все же ты просишь меня жениться на твоей дочери.
- Да, потому что скоро она останется одна и я опасаюсь за ее будущее, если дочь останется без мужской защиты. А лучшая защита - это защита мужа, как по закону, так и в жизни. Что же касается иной точки зрения, она же единственная, которую ты высказал, будто бы то самое - это главное в женитьбе, то тебе следует знать, что моя дочь дала обет сохранять невинность.
- Сколько ей лет? Тринадцать? Четырнадцать? Девочка в таком возрасте еще сама не знает, чего хочет.
- Она знает это достаточно хорошо. Невинность - хорошее дело, угодное Господу Богу.
- Я видел, как угасали мои желания, - сказал Иосиф. - Огонь страсти может довести до безумия. Я люблю нежаркий свет, только он несет в себе благословение. По крайней мере, так я говорю себе сам. Что касается тринадцатилетней девочки, костер ее желаний еще даже не разложен, а уж до огня и вовсе далеко. Пусть она говорит о невинности, угодной Богу, когда покажется пламя.
- Ей четырнадцать, уже почти пятнадцать, - молвила Анна. - Мы с ней много говорили об этом. Она понимает, что это значит - быть лишенной тех надежд, которые сопровождают плотскую жизнь, надежд еврейских женщин, я хочу сказать. Быть лишенной радости иметь детей, и не важно, избраны они Богом или нет. Она добрая девочка, и к тому же скромная. Хорошо ведет хозяйство, все у нее спорится, и вместе с тем - нигде ни пятнышка. Тебе нужна женщина, я это вижу по твоей одежде.
- На мне старая одежда - для работы в мастерской.
- Да, но не должна же она быть такой драной. Кто тебе готовит?
- Утром я ставлю тушить мясо, - сказал Иосиф, - а к обеду оно бывает готово.
- Моя дочь может готовить блюда и повкуснее тушеного мяса.
- Мне нравится тушенка. Ну, может быть, не все время. - Иосиф посмотрел на Анну, обдумывая сказанное, затем произнес: - Значит, не женщина, а девочка. Ты предлагаешь мне что-то вроде пробной дочери.
- Нет, - твердо сказала Анна, - я предлагаю тебе жену. С приданым, с кое-какой собственностью. С правом на защиту, которую может дать только замужество. Некоторые подумают, что это довольно странный брак. Но в Галилее подобные браки не редкость. И я думаю, их будет гораздо больше, если вспомнить все эти разговоры о конце дней и о приближении Царствия Небесного. Мужчины и женщины соединяются, чтобы рождать детей, но в том, чтобы производить на свет все больше детей, нет никакого смысла - если, разумеется, конец дней действительно грядет.
- Я в это не верю, - сказал Иосиф, почесывая свой заросший бородой подбородок. - Он грядет, он уже близок - мало ли бывает разнотолков. Об этом говорили еще тогда, когда я был ребенком, - и с каким пылом! А пыл этот на пустом месте. Ну да ладно. И все-таки… Жена… - принялся он размышлять вслух. - Жена, которую нужно будет любить без желания. Супружество, освященное не детьми, а целомудрием. Не поговорить ли нам тогда о помолвке? Впрочем, это супружество само по себе будет своего рода помолвкой.
- Приходи к нам сегодня вечером. Она приготовит тебе обед.
- Ты уверена, что она действительно понимает, что ей нужно? Уверена, что она этого хочет?
- Да, она этого хочет, - ответила Анна.
Девочку звали Мария, точнее - Мариам, это же имя носила сестра пророка Моисея. Она была хороша собой - лицо гладкое, движения проворные. Порой может и вспылить, но никакой злобливости в ней не было вовсе. Ее помолвка с Иосифом означала, главным образом, то, что вечерами, после работы, он приходил в дом Анны, присаживался и разговаривал с больной женщиной, которая вскоре уже совсем не могла подниматься, в то время как ее дочь молча шила, штопала что-нибудь или занималась делами на кухню. В доме было двое слуг - старая Елисеба и ворчливый Хецрон, который ухаживал за садом и делал эту грязную мужскую работу тогда, когда у него такое желание появлялось. Были там и старая ослица по кличке Малка, и пес Шахор, который большую часть дня находился на привязи на заднем дворе и громко лаял, а также множество кошек самого разного возраста. Однажды, незадолго до своей смерти, как потом оказалось, Анна сказала Иосифу:
- Этот дом, конечно, и есть ее приданое.
- Ты хочешь сказать, я должен переехать сюда и жить здесь? Я об этом пока не думал.
- Будет не очень-то хорошо, если ты заберешь ее отсюда и поселишь в своей маленькой каморке, набитой стружками.
- Мои мать и отец, да и сам я… - Иосиф вспомнил, что после смерти отца он расширил мастерскую, а жилые комнаты уменьшил. - Да, да, я понимаю. Люди начнут судачить об этом. Нет ли у тебя братьев или двоюродных родственников, я имею в виду, мужского пола, которые захотят претендовать на твой дом?
- Закон Моисеев ясно говорит обо этом. О праве дочерей на собственность.
- Да, я понимаю.
Мария отвлеклась от штопанья старой рубахи Иосифа и улыбнулась ему - вполне дружески, но и не более чем дружески. Иосиф сознавал, что уже приближается к преклонному возрасту, и хотя он был еще достаточно крепок и пока не располнел, но все же охал по утрам от болей в ногах, волосы его стали редеть, а борода поседела. Мария же была очень молода и еще ничего не знала о жизни, в отличие от него, который мог бы обучить ее чему угодно, кроме разве что двойному клину или соединению на шипах и шпонках. Но к этим вещам она, конечно, особого интереса не проявила бы.
Только когда Анна, окруженная слугами и родственниками, стала умирать, Мария - в слезах, что было вполне естественно, - впервые обратилась к Иосифу как к жениху, ища утешение в его присутствии и поддержку в его объятиях. Чувствуя себя несколько неловко, Иосиф бережно обнял Марию, стараясь, насколько возможно, уменьшить ее страдания. Он осторожно отвернул в сторону ее лицо, чтобы Мария не видела картины смерти, хотя не более чем за полгода до этого она стояла у постели умирающего отца.
После похорон она стала хозяйкой дома, и теперь, когда Иосиф заходил к ней вечерами, им приходилось терпеть присутствие старой Елисебы, которая все время сидела поблизости, словно компаньонка. Иосиф приносил Марии подарки собственного изготовления - большей частью это были тонко выделанные шкатулки с секретными замками в крышках, а Мария пекла печенье для него и его учеников. Это было просто дружеское ухаживание, без единого резкого слова, если, конечно, не считать слов, изрекаемых старой Елисебой.
ПЯТОЕ
Однажды погожим днем Мария сидела одна в гостиной и чесала шерсть. Она еще носила траур, но настроение у нее в тот день было хорошее, и она напевала галилейскую песенку о девушках у фонтана и о появлении царя. В саду щебетали птицы, на заднем дворе лаял старый Шахор. У ног Марии мирно спал один из котов - самый старый, с изодранными ушами, носивший кличку Кацаф. Вдруг кот забеспокоился и проснулся. Он увидел что-то, чего не могла видеть Мария. Зашипев, он выскочил в сад и взобрался на дерево.
- Глупый старый Кацаф, - сказала Мария, - тебе опять что-то приснилось.
Но теперь это "что-то" увидела и она.
Глазам Марии явился молодой, гладко выбритый человек в белом одеянии, с коротко постриженными золотистыми волосами. Ноги его были босы. Он стоял, опираясь на шкаф для посуды, который недавно сделал для Марии Иосиф. Молодой человек улыбнулся и заговорил:
- Божий ангел приветствует тебя, Мария.
- Как ты… Кто… - У нее перехватило дыхание. - Что это значит? Откуда ты…
Старый Шахор лаял, как безумный.
- Здесь шумно, - заметил молодой человек, и лай прекратился, а гость между тем продолжил: - Ты исполнена благодати, и Господь благоволит к тебе. Да пребудет Господь с тобою, дитя мое.
- Кто ты? - спросила Мария, чувствуя, как ее бьет дрожь.
- Меня зовут Гавриил. Я архангел, которому дозволено стоять в присутствии Бога. Не пугайся, дитя мое, ты обрела великое благоволение Господне. Поверь теперь в то, что покажется тебе невероятным: ты понесешь во чреве твоем, и произведешь на свет сына, и дашь ему имя Иисус. Он будет велик и наречется Сыном Всевышнего. Господь Бог даст ему престол Давида, ибо, будучи твоей крови, он должен быть и крови Давидовой. Он будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству его не будет конца. Избавься от сомнения, как ты только что избавилась от страха. Я вестник истины Божьей.
- Но… Нет, этого не может быть, - сказала Мария. - Я незамужняя девушка. И я не… не…
- Не знала мужчины и дала обет не знать никогда? - помог ей Гавриил. - Но для Святого Духа нет ничего невозможного. Святой Дух сойдет на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя. Ты должна в это поверить. Веришь ли ты?
- Я не могу… - начала она. - Я не могу даже подумать…
- Послушай, Мария, - сказал Гавриил. - У тебя есть родственница, двоюродная сестра твоего отца - Елисавета, жена священника Захарии. Оба они знают о том, что с ней случилось, хотя только один из них может говорить. И хотя она немолода и давно перешагнула тот возраст, когда можно родить, она все же зачала сына. Сейчас, если считать по вашему календарю, идет уже шестой месяц зачатия. Как видишь, для Господа Бога нет ничего невозможного. Точнее, ты увидишь это собственными глазами. Поезжай к ней. Она может поведать тебе о чуде, так же как ты можешь сказать ей о нашем разговоре, но больше - никому ни слова.
- Но ведь есть еще и… - заколебалась она. - Я должна рассказать об этом…
- Деревянных дел мастеру? - спросил Гавриил. Он резко хлопнул по стенке шкафа, затем попробовал качнуть его, но буфет прочно стоял на каменном. - Всему свое время. Не следует с этим торопиться.
Тут он обернулся в сторону сада, где затаившийся в траве Кацаф, который уже успел слезть с дерева, наблюдал за архангелом широко открытыми глазами. Должно быть, как Мария решила позже, Гавриил распространял вокруг себя сильный запах кошачьего котовника или еще какой-то кошачьей травы, поскольку Кацаф вбежал в дом, правда очень медленной трусцой, и стал обнюхивать незнакомца. Вскоре по комнате разнеслось его мурлыканье, а он, закрыв глаза и подняв хвост трубой, все терся и терся о лодыжки архангела. Гавриил улыбнулся Марии и сказал еще раз:
- Для Бога нет ничего невозможного.
Наконец Мария, которая все это время не осмеливалась подняться со стула, встала и молвила:
- Вот я стою перед тобой. - А затем: - Вот я преклоняю колена…
Но Гавриил остановил ее:
- Ах нет. Если нужно совершить коленопреклонение, то это должен сделать я - твой смиренный вестник.
Теперь Мария остановила его.
- Очень хорошо, - согласился Гавриил, - никто из нас не будет вставать на колени.
Казалось, что Мария должна сказать что-то еще - скорее всего, нечто такое, что архангел унес бы с собой и передал Пославшему его, - поскольку, пока Кацаф продолжал предаваться экстазу, Гавриил молча ждал. Наконец Мария нашла нужные слова и сумела их произнести.
- Вот, я раба Господня, - сказала она. - Пусть со мной будет так, как ты сказал.
Гавриил, улыбнувшись, кивнул, а затем, в знак того, что его посещение закончилось, позволил Шахору залаять снова. Мгновением позже его в доме уже не было, а Кацаф, когда ангельская лодыжка исчезла, едва не свалился на бок и долго еще продолжал мурлыкать. И его мурлыканье помогло Марии поверить, что все случившееся, столь похожее на сон, было наяву.